— Прежде всего, — начал испанец, — раз мексиканские искатели приключений, которых, как я уверен, здесь несколько, и кочевые индейцы идут сюда под предводительством Барахи, то всего вероятнее, что мерзавец поведет из сюда тем же путем, каким он бежал от нас. Вот почему они должны непременно взобраться на гребень. Кроме того, у Барахи имеется еще и другое основание не идти сюда напрямик со стороны долины. Если уж он, как мы предполагаем, не задумался сбросить в пропасть своего ближайшего друга ради того, чтобы завладеть самому всеми сокровищами Золотой долины, то, конечно же, не захочет выдать своим новым союзникам местонахождение россыпи. Поэтому-то если бы он повел их долиной, то мог бы опасаться, что они как-нибудь случайно увидят его сокровища, чего он, понятно, всячески старается избежать… Как видно, само Провидение надоумило меня прикрыть россыпь, — сказал Хосе после некоторого молчания, как бы говоря сам с собой. — Однако вернемся к плану неприятеля! — продолжал он уже вслух. — Итак, эти мерзавцы займут гребень скалы напротив и постараются перебить нас одного за другим, а впоследствии передушить друг друга из-за раздела нашего наследства. Так вот, друзья, — заключил испанец, — в случае открытия враждебных действий, первая пуля — Барахе!
Фабиан согласно кивал, выслушивая преисполненного самоуверенности бывшего микелета, что же касается Красного Карабина, то он был настроен далеко не столь оптимистично.
С того момента как лесной бродяга поверил в возможность счастливо прожить остаток дней своих среди дикой пустыни вместе с приемным сыном, который дал ему обещание никогда более не расставаться с ним, в душе его произошел разительный переворот. Многочисленные опасности, постоянно угрожающие в пустыне тому, кто избрал ее себе второй родиной, опасности, которые он всегда счастливо преодолевал, теперь почему-то стали пугать его.
На островке посреди Рио-Хилы мужество не изменяло ему ни на одну минуту, хотя сердце его сжималось от волнения при мысли об опасности, которой подвергался Фабиан. Но здесь, на площадке пирамиды, им овладело какое-то странное, болезненное ощущение. Глаза его, казалось, утратили свой прежний живой и проницательный взгляд, вспыхивающий при виде опасности; а изобретательный и находчивый ум вдруг словно утерял свои необычайные способности.
Пока Хосе с воодушевлением развивал предполагаемый план действий неприятеля, канадец несколько раз собирался высказаться, но каждый раз, удивленный теми чувствами и мыслями, которые напрашивались ему на язык, смолкал, стыдясь дать волю этим чувствам и мыслям. В конце концов он все-таки решился.
— Послушайте, друзья, — сказал он, подхватив на лету утешительную мысль, проскользнувшую в словах его друга, — одно из двух: или готовящиеся напасть на нас бандиты знают о существовании богатейшей россыпи, или не знают. Я не говорю, конечно, о Барахе, которому все известно. Так как Фабиан не желает воспользоваться этим золотом, точно так же как и мы, то есть смысл открыть им эту тайну; если же она уже известна им, то вопрос сам по себе отпадает. Как в том, так и в другом случае мы без спора уступим им это злополучное золото и, не обменявшись ни одним выстрелом, спокойно уйдем отсюда. Что вы на это скажете?
Хосе хранил упорное, негодующее молчание.
— Это единственное средство, какое остается нам! — продолжал канадец, настаивая на своем плане, несмотря на молчаливое неодобрение верного друга, причину которого без труда угадывал.
Но и на сей раз Хосе не проронил ни слова и только принялся насвистывать какой-то воинственный марш — любимое его занятие в часы отдыха или раздумья. Фабиан также молчал, — и отважный канадец, которого беззаветная любовь к юноше толкала на постыдное малодушие, со вздохом отвернулся от своих друзей, чтобы скрыть залившую его лицо краску стыда.
— Быть может, нам следовало бы еще предложить им и себя в качестве вьючных животных, — проговорил наконец бывший карабинер с едкой насмешкой, которая, как ножом, кольнула в сердце ветерана пустыни, — чтобы эти великодушные сеньоры не имели надобности утруждать себя и уносить на своих спинах награбленную ими добычу. Не правда ли, как отрадно будет видеть двух белых воинов, которые, никогда не бледнея, раньше сами бросали вызов целому племени индейцев, а теперь будут склонять свои буйные головы перед отребьем рода человеческого?! Эх, дон Фабиан, — с горечью добавил охотник, — что вы сделали с моим отважным и мужественным стариком?!
— Фабиан, Фабиан! Ты — светлая звезда, взошедшая на склоне моей жизни! — вздохнул Красный Карабин. — Ты придал этой жизни и смысл и сладость и сумел заставить меня дорожить ею и ценить ее, не слушай этого человека с каменным сердцем, твердым, как скала: ведь он никогда никого не любил!
— Я вижу, Розбуа, что, прожив с Фабианом лишний день, успел уже забыть.
— Нет, нет, я не забыл, никогда и не забуду, пока жив, что скальпировальный нож успел уже провести кровавую борозду по моему черепу, когда, рискуя своей собственной жизнью, ты спас меня от верной смерти! Мало того, нет ни одного горького, тяжелого или радостного часа в моей жизни за прожитые бок о бок последние десять лет, который бы изгладился из моей памяти! Нет, я ничего не забыл! Прости мне, друг, горечь моих слов, но ты, конечно, не в состоянии понять, что такое за чувство родительской нежности и любовь отца к своему сыну: я старый лесной бродяга… чтобы сохранить эту опору моей старости… я желал бы… Да что! И храбрый лев Атласа не отступает ли перед врагом, чтобы спасти своего львенка?! — энергично докончил старый охотник, не стараясь долее скрывать своих настоящих чувств.
Фабиан схватил руку того, кто любил его больше даже, чем свои жизнь и честь вместе взятые.
— Розбуа, дорогой отец мой! — воскликнул он, растроганный до слез. — Я же сказал вам, что мы умрем вместе, если это будет нужно, и я искренно желаю этого, но все-таки мы сделаем так, как вы считаете необходимым.
— Гм! — промычал Хосе, который теперь в свою очередь растрогался. — Гм!.. Дело это… можно уладить, гм!.. Но черт побери!.. Это тяжело!.. да… но как ты говоришь, что и львы Атласа… ну, раз так… Карамба! Воля ваша, паршиво они поступают, и похвалить их тут не за что, разве только за то, что они уходят после того, как уложат на месте с полдюжины охотников! Но давайте покончим скорей с этим делом! Призовем сюда эту мразь и, если уж так надо, сдадимся им!
С этими словами бывший карабинер со свойственной ему решительностью встал во весь рост.
Красный Карабин и не думал протестовать против такого решения, но Фабиан остановил пылкого испанца.
— Вы оба, — сказал он, — можете и бежать, и сдаваться, не опозорив себя, так как за вашими плечами — жизнь, полная невероятно мужественных, мало того, геройских поступков, но, во всяком случае, чтобы сдача была для нас более почетной и менее тяжелой, следует выждать, пока нам предложат ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198