Солнце продолжало двигаться своим обычным путем, и тень кинжала становилась с каждой минутой короче и короче. Бледный, но спокойный и покорный своей судьбе, обреченный граф де Медиана продолжал стоять. Погруженный в последнее предсмертное раздумье, он, казалось, не замечал ничего.
Фабиан нарушил воцарившееся молчание.
— Сеньор граф де Медиана, — проговорил он, обращаясь к осужденному и желая в последний раз дать ему возможность хоть как-то оправдаться, — через пять минут этот кинжал уже не будет давать тени!
— Мне нечего сказать о прошедшем, — ответил дон Антонио, — остается только позаботиться о будущем моего славного имени. Прошу вас не истолковывать в превратном смысле того, что я хочу сообщить вам: предупреждаю, что под каким бы видом я ни встретил смерть, она, во всяком случае, нисколько не страшит меня. Помните это, а теперь позвольте мне продолжать!
— Слушаю! — тихо сказал Фабиан.
— Вы еще очень молоды, Фабиан, и потому пролитая вами кровь будет тем дольше тяготеть на вас. К чему же пятнать так рано эту молодую жизнь, которая только что начинается для вас? Почему не следовать вам по тому новому пути, который нежданная милость Провидения открывает перед вами? Еще вчера вы были бедны и не имели семьи, — вот Бог дает вам семью и громадные богатства. Наследие ваших отцов не растаяло в моих руках, а, напротив, сильно преумножилось: я в течение этих двадцати лет сумел с честью и со славой носить громкое имя де Медиана и сделал его одним из самых известных и блестящих имен Испании, и теперь готов возвратить его вам со всем тем блеском и славой, какими я украсил это имя. Возьмите же его, я уступаю его вам с душевной радостью, потому что меня давно томило мое одиночество в жизни. Пусть все, что было некогда ваше и мое, вернется к вам, я буду этим счастлив, но не покупайте своего будущего благополучия ценою преступления, ценой убийства, которого не сумеет изгнать из вашей памяти, а еще менее стереть с вашей души бледный и обманчивый призрак справедливости и которое вы будете оплакивать всю жизнь до последнего издыхания!
— Судья не вправе прислушиваться к голосу своего сердца! Сильный своим беспристрастием и сознанием исполненного долга по отношению ко всему человеческому обществу, он может искренно жалеть виновного, но долг его и совесть требуют, чтобы он судил его по справедливости! — отвечал Фабиан. — В этой дикой пустыне эти двое людей и я являемся представителями человеческого правосудия. Попробуйте же опровергнуть тяготеющие на вас обвинения, дон Антонио, и, клянусь, более счастливым из нас двоих тогда окажусь я, а не вы! Я осудил вас с сердечным содроганием, но действовал так с полным сознанием, что я не вправе отказаться от той роковой миссии, какую возложило на меня само Провидение!
— Подумайте хорошенько о том, что я сказал вам, Фабиан, но помните, что я прошу у вас забвения, а не прощения. Благодаря этому полному забвению, от вас самих будет зависеть, стать ли, в лице моего приемного сына, наследником несметных богатств и громкого имени де Медиана. После моей смерти все мои титулы и звания навсегда должны будут умереть вместе со мною, потому что я не имею наследников!
При этих словах мертвенная бледность покрыла лицо младшего из графов де Медиана, но, подавив в себе чувство родовой гордости и самолюбивого тщеславия, Фабиан закрыл свое сердце для этих мыслей. Он только взглянул на кинжал, воткнутый им в песок, и сказал спокойным, торжественным голосом:
— Сеньор герцог д'Армада, кинжал перестал отбрасывать тень!
Дон Антонио невольно содрогнулся, быть может, он вспомнил пророческую угрозу, которую двадцать два года тому назад бросала ему несчастная графиня де Медиана. А ведь она предрекла: «Даже в дикой пустыне Бог пошлет против вас обличителя, свидетеля, судью и палача, которые приведут в исполнение Его справедливую кару!»
Да, и обличитель, и свидетель, и судья, все были налицо; но кто же должен стать его палачом? Между тем это пророчество, по-видимому, должно было исполниться в точности…
Внезапно послышался шум в окрестных кустах, и оттуда вышел человек в промокшей до нитки одежде, весь в иле и в тине. То был Кучильо с карабином в руке. Никто из присутствующих не выказал при его появлении ни малейшего удивления: все были слишком погружены в свои тяжелые размышления. Но это не смутило нахального бродягу. Он подошел к ним с дерзостью, достойной восхищения.
— Карамба! Так вы поджидали меня? — развязно воскликнул он. — А я-то все продолжал свое купание, самое неприятное, какое только мне когда-либо приходилось испытывать, и все из опасения, что мое присутствие вызовет в вас неприятное для моего самолюбия удивление! — Кучильо не сказал, конечно, ни слова о своей экспедиции в горы. — Ну, могу вас уверить, вода в этом проклятом озере до такой степени холодна, что я, право, согласился бы подвергнуть себя и несравненно большему риску, чем вернуться к своим старым друзьям. Сеньор дон Эстебан и дон Тибурсио, теперь я снова к вашим услугам!
Тираду Кучильо встретило гнетущее молчание.
«Не повезло, — с досадой подумал авантюрист. — Мне здесь вовсе не рады!»
Тут бандит почувствовал, что оказался в положении зайца, который ищет спасения в стае гончих, тем не менее старался с честью выйти из этого неприятного положения с помощью своей обычной наглости и беззастенчивости.
Только старый охотник вопросительно взглянул на Фабиана, как бы спрашивая его, по какому поводу этот бесцеремонный субъект с мрачным лицом и бородой, облепленной тиной и илом, позволяет себе навязывать им свое непрошеное присутствие.
— Это — Кучильо! — пояснил Фабиан в ответ на вопросительный взгляд Розбуа.
— Кучильо, ваш достойный слуга, свидетель ваших храбрых деяний, кабальеро, — поклонился бандит. — Но я вижу, вы заняты, и мой визит, кажется, не ко времени. Поэтому я покидаю ваше общество.
И он сделал шаг назад.
— Если вы дорожите вашей головой, то останьтесь здесь, сеньор Кучильо, — жестко приказал Розбуа, а Хосе подошел к авантюристу и бесцеремонно выхватил из его рук карабин.
«Я им нужен, — подумал Кучильо. — Выходит, лучше поделиться с ними, чем не получить ничего! Право, эта долина как будто заколдована!»
— Вы позволяете мне остаться, сеньор? — спросил он у канадца и обратился к дону Антонио: — Надеюсь, вы не возражаете…
Повелительный жест Фабиана не дал ему договорить.
— Молчите, сеньор! Не нарушайте последних мыслей христианина, готовящегося к смерти!
Фабиан выразительно взглянул на кинжал, который, как мы сказали, уже не давал тени, и снова обратился к дяде:
— Граф де Медиана, в последний раз спрашиваю вас, скажите мне, во имя спасения вашей души, во имя того славного имени, которое оба мы носим, во имя вашей чести, виновны вы или невинны в убийстве моей матери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198