Он не отводил взгляда от фиолетового пятна впереди, беззвучно заклиная его.
Трава торопливо посвистывала под ботинками.
— Оно темнеет, — равнодушно сказал Трайнис. Очень равнодушно.
— Спускается, — сказал Вадковский.
— Нет, растет.
Лядов коротко выругался. Непонятно, но емко. Он даже не стал поднимать глаза — периферийным зрением уже можно было заметить темную кляксу в небе.
От быстрой ходьбы стало жарко. Разогревшиеся комбинезоны источали неприятный запах.
Что-то щемящее, как маленькая заноза, поселилось в сердце.
Они уже почти бежали.
Вадковский вырвался вперед. Правая рука его касалась кармана с пистолетом. Лядову показалось это нелепым. Плечо резануло болью, и он снова отстал.
Трайнис стремительно вышагивал голенастыми ногами. В подпрыгивающем контейнере нещадно громыхало.
Солнечный свет продолжал литься им в спины, но трава впереди потемнела и три тени растворились в ней.
От прозрачного облачка не осталось следа. Теперь на его месте черно-сизой квашней расплывалась туча. Ощущалось, что туча эта многоярусная, тяжелая, серьезная, наполненная до краев. Четких очертаний у тучи не было, она плавно превращала соприкасающийся с ней воздух в черно-сизую квашню и невероятно быстро росла, словно у атмосферы Камеи был свой темп конденсации водяных паров, отличный от других землеподобных планет.
Они прошли по травяному валу треть пути, даже меньше.
Солнце, бледнея, бессильно било вслед. Край тучи, уползший на восток, уже залезал на солнечный диск. Потемневший лес был угрюм. Он давно смирился с фокусами Камеи.
Наконец Лядов посмотрел вверх. В ту же секунду мир стал плоским и мрачным — погасло солнце, исчезли последние голубые пятна на горизонте. Осталась одна громадная туча, отгородившая небо.
Они остановились короткой рваной цепочкой, озираясь в недоумении. Таких масштабов мгновенного изменения погоды никто раньше не видел. Темная масса над головами была наполнена сложным вязким движением. Что-то там вспучивалось, проваливалось, закручивалось. Масса надвигалась, опускалась на головы.
Лядов толкнул здоровым плечом Вадковского, дернул за рукав Трайниса.
— Вперед, вперед!
Они очнулись и побежали, не слыша собственных шагов, как во сне.
В сумеречном свете обложенного неба тишина Камеи напомнила серую пустыню преддверия ада. Мир был тих и сделан из мягкой тусклой пыли бедных оттенков — черной, бурой, темно-зеленой, серой. Не было теней — туча словно светилась серым светом.
Фиолетовое пятно вдруг оказалось очень далеко и норовило скрыться за деревьями.
Туча будто ухмылялась и не спешила. Она была везде. Убежать от нее было невозможно.
Мир припал на брюхо. Туча перестала клубиться, расти ей больше было некуда. Теперь она стремительно темнела, становясь иссиня-черной. Не было ничего — ни предгрозовой свежести, ни зарниц. Гнет в кадушке размером с целый небосвод.
Шквал ударил в лицо неожиданно и страшно — вырвал из раскрытого рта воздух. Тут же налетел другой шквал, такой же сильный, толкнул в грудь, заставив остановиться, почувствовать за спиной пустоту. Трава полегла. По кронам деревьев, вровень с которыми шел вал, побежали волны, словно это были колосья, а не вековые великаны. Налетел и умчался за спину треск ломаемых ветвей. Тут и там над кронами взлетали фонтаны щепок и листьев — и уносились по ветру.
Три человека остановились, зашатались, их потащило назад. Они закрывались руками, пригибались, хватались друг за друга.
Шквалы слились, ветер заревел.
Идти вперед было невозможно. Глаза резало, вдохнуть бешено летящий воздух было так же немыслимо, как пустоту.
Вцепившись друг в друга, они стояли, согнувшись, в потоке летящей серой мути, готовые драться за каждый пройденный метр.
Трайнис, зажмурившись от больно секущих песчинок, чувствовал, что ремень контейнера больше не давит на плечо и рукоятка тесака исчезла из руки. Вместо нее в онемевших пальцах — загривок чьего-то комбинезона. Кого-то он пытается удержать. Кажется — Лядова. Да, Лядова, потому что Вадковский, широко расставив ноги, стоит спиной к ветру, и кричит прямо в лицо, показывает куда-то рукой, но ничего не слышно.
От рева начали болеть уши. Совсем близко что-то невероятно длинное и большое пронеслось по воздуху, легко кувыркаясь и брызжа дерном. Они запоздало отпрянули.
Лес вокруг трещал, ухал, что-то в нем рушилось — и вал сотрясался.
Внезапно все кончилось. Боковое давление исчезло и они попадали на растерзанную траву.
Не вставая, огляделись.
Было очень сумрачно и мертвенно тихо. В чаще шуршало и поскрипывало. Крутились воронки в черной облачности, которая нависла совсем низко — до туч можно было добросить камешек. Медленно падали с неба какие-то клочья, листья, трава, мох. Лес вокруг изменился. В сплошной кроне появились провалы. На валу темнели проплешины — там, где трава была выдрана с корнем. Кривая борозда — словно плуг протащили — начиналась далеко, виляя проходила в двух шагах от них и резко сворачивала в низину. Там, вломившись в чащу, застыло кверху корнями громадное дерево. Вал был усеян измочаленными зелеными ветвями. Кое-где лоскутками горели фиолетовые пятна. Увидев их, все, не сговариваясь, вскочили, устремив взгляды в одну сторону.
Фиолетовой поляны больше не было.
Лядов застыл, щурясь и кривя обветренные губы. Трайнис начал бессмысленно озираться. Вадковский бросился к ближайшему фиолетовому пятну, стал на колени, поднес ладони к лицу.
— Бабочки! Это не цветы. Бабочки спали гигантскими стаями. Желтые, синие, красные.
Трайнис уставился на Романа — так цепляются за спасательный круг.
Вадковский поднялся, протянул ладонь с двумя изломанными фиолетовыми лепестками. Бабочка. Ветер убил ее. Как и всех остальных. Редкие фиолетовые пятна неподвижно лежали на всем протяжении вала. Теперь они заметили бабочек и на кронах ближайших деревьев.
— И обезьяны спали, — сказал Вадковский, опуская бабочку на траву. — И деревья. Здесь полно жизни, но все спит!
Взгляд Трайниса обрел ясность и наткнулся на сидящего с поникшей головой Лядова, Тот тихо бормотал что-то.
Трайнис шагнул к нему. И замер — на щеку упала капля. Большая, тяжелая. Подняв лицо, Трайнис чего-то еще ждал, но все уже было ясно. Густеющий шум подбирался издали, окружая, выбивая лунки в земляных проплешинах. «Опять», — мелькнула усталая мысль. Ливень рухнул, тяжело ударив по плечам и темени, звонко забарабанил по валяющемуся в нескольких шагах контейнеру. Сразу возник сильный напористый шум, и стало совсем темно. За вертикальными столбами воды пропала планета, остался кружок диаметром в несколько шагов, в пределах которого можно было что-то рассмотреть.
Трайнис одним движением натянул капюшон и остался стоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Трава торопливо посвистывала под ботинками.
— Оно темнеет, — равнодушно сказал Трайнис. Очень равнодушно.
— Спускается, — сказал Вадковский.
— Нет, растет.
Лядов коротко выругался. Непонятно, но емко. Он даже не стал поднимать глаза — периферийным зрением уже можно было заметить темную кляксу в небе.
От быстрой ходьбы стало жарко. Разогревшиеся комбинезоны источали неприятный запах.
Что-то щемящее, как маленькая заноза, поселилось в сердце.
Они уже почти бежали.
Вадковский вырвался вперед. Правая рука его касалась кармана с пистолетом. Лядову показалось это нелепым. Плечо резануло болью, и он снова отстал.
Трайнис стремительно вышагивал голенастыми ногами. В подпрыгивающем контейнере нещадно громыхало.
Солнечный свет продолжал литься им в спины, но трава впереди потемнела и три тени растворились в ней.
От прозрачного облачка не осталось следа. Теперь на его месте черно-сизой квашней расплывалась туча. Ощущалось, что туча эта многоярусная, тяжелая, серьезная, наполненная до краев. Четких очертаний у тучи не было, она плавно превращала соприкасающийся с ней воздух в черно-сизую квашню и невероятно быстро росла, словно у атмосферы Камеи был свой темп конденсации водяных паров, отличный от других землеподобных планет.
Они прошли по травяному валу треть пути, даже меньше.
Солнце, бледнея, бессильно било вслед. Край тучи, уползший на восток, уже залезал на солнечный диск. Потемневший лес был угрюм. Он давно смирился с фокусами Камеи.
Наконец Лядов посмотрел вверх. В ту же секунду мир стал плоским и мрачным — погасло солнце, исчезли последние голубые пятна на горизонте. Осталась одна громадная туча, отгородившая небо.
Они остановились короткой рваной цепочкой, озираясь в недоумении. Таких масштабов мгновенного изменения погоды никто раньше не видел. Темная масса над головами была наполнена сложным вязким движением. Что-то там вспучивалось, проваливалось, закручивалось. Масса надвигалась, опускалась на головы.
Лядов толкнул здоровым плечом Вадковского, дернул за рукав Трайниса.
— Вперед, вперед!
Они очнулись и побежали, не слыша собственных шагов, как во сне.
В сумеречном свете обложенного неба тишина Камеи напомнила серую пустыню преддверия ада. Мир был тих и сделан из мягкой тусклой пыли бедных оттенков — черной, бурой, темно-зеленой, серой. Не было теней — туча словно светилась серым светом.
Фиолетовое пятно вдруг оказалось очень далеко и норовило скрыться за деревьями.
Туча будто ухмылялась и не спешила. Она была везде. Убежать от нее было невозможно.
Мир припал на брюхо. Туча перестала клубиться, расти ей больше было некуда. Теперь она стремительно темнела, становясь иссиня-черной. Не было ничего — ни предгрозовой свежести, ни зарниц. Гнет в кадушке размером с целый небосвод.
Шквал ударил в лицо неожиданно и страшно — вырвал из раскрытого рта воздух. Тут же налетел другой шквал, такой же сильный, толкнул в грудь, заставив остановиться, почувствовать за спиной пустоту. Трава полегла. По кронам деревьев, вровень с которыми шел вал, побежали волны, словно это были колосья, а не вековые великаны. Налетел и умчался за спину треск ломаемых ветвей. Тут и там над кронами взлетали фонтаны щепок и листьев — и уносились по ветру.
Три человека остановились, зашатались, их потащило назад. Они закрывались руками, пригибались, хватались друг за друга.
Шквалы слились, ветер заревел.
Идти вперед было невозможно. Глаза резало, вдохнуть бешено летящий воздух было так же немыслимо, как пустоту.
Вцепившись друг в друга, они стояли, согнувшись, в потоке летящей серой мути, готовые драться за каждый пройденный метр.
Трайнис, зажмурившись от больно секущих песчинок, чувствовал, что ремень контейнера больше не давит на плечо и рукоятка тесака исчезла из руки. Вместо нее в онемевших пальцах — загривок чьего-то комбинезона. Кого-то он пытается удержать. Кажется — Лядова. Да, Лядова, потому что Вадковский, широко расставив ноги, стоит спиной к ветру, и кричит прямо в лицо, показывает куда-то рукой, но ничего не слышно.
От рева начали болеть уши. Совсем близко что-то невероятно длинное и большое пронеслось по воздуху, легко кувыркаясь и брызжа дерном. Они запоздало отпрянули.
Лес вокруг трещал, ухал, что-то в нем рушилось — и вал сотрясался.
Внезапно все кончилось. Боковое давление исчезло и они попадали на растерзанную траву.
Не вставая, огляделись.
Было очень сумрачно и мертвенно тихо. В чаще шуршало и поскрипывало. Крутились воронки в черной облачности, которая нависла совсем низко — до туч можно было добросить камешек. Медленно падали с неба какие-то клочья, листья, трава, мох. Лес вокруг изменился. В сплошной кроне появились провалы. На валу темнели проплешины — там, где трава была выдрана с корнем. Кривая борозда — словно плуг протащили — начиналась далеко, виляя проходила в двух шагах от них и резко сворачивала в низину. Там, вломившись в чащу, застыло кверху корнями громадное дерево. Вал был усеян измочаленными зелеными ветвями. Кое-где лоскутками горели фиолетовые пятна. Увидев их, все, не сговариваясь, вскочили, устремив взгляды в одну сторону.
Фиолетовой поляны больше не было.
Лядов застыл, щурясь и кривя обветренные губы. Трайнис начал бессмысленно озираться. Вадковский бросился к ближайшему фиолетовому пятну, стал на колени, поднес ладони к лицу.
— Бабочки! Это не цветы. Бабочки спали гигантскими стаями. Желтые, синие, красные.
Трайнис уставился на Романа — так цепляются за спасательный круг.
Вадковский поднялся, протянул ладонь с двумя изломанными фиолетовыми лепестками. Бабочка. Ветер убил ее. Как и всех остальных. Редкие фиолетовые пятна неподвижно лежали на всем протяжении вала. Теперь они заметили бабочек и на кронах ближайших деревьев.
— И обезьяны спали, — сказал Вадковский, опуская бабочку на траву. — И деревья. Здесь полно жизни, но все спит!
Взгляд Трайниса обрел ясность и наткнулся на сидящего с поникшей головой Лядова, Тот тихо бормотал что-то.
Трайнис шагнул к нему. И замер — на щеку упала капля. Большая, тяжелая. Подняв лицо, Трайнис чего-то еще ждал, но все уже было ясно. Густеющий шум подбирался издали, окружая, выбивая лунки в земляных проплешинах. «Опять», — мелькнула усталая мысль. Ливень рухнул, тяжело ударив по плечам и темени, звонко забарабанил по валяющемуся в нескольких шагах контейнеру. Сразу возник сильный напористый шум, и стало совсем темно. За вертикальными столбами воды пропала планета, остался кружок диаметром в несколько шагов, в пределах которого можно было что-то рассмотреть.
Трайнис одним движением натянул капюшон и остался стоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100