— укоризненно одними губами сказал Трайнис.
Роман с изумлением вытаращился. Трайнис показал глазами на Лядова. Вадковскй хлопнул себя ладонью по лбу.
— Мы готовы, — сказал Трайнис, заметив краем глаза что-то новое — пестрое пятно на стене. Он не сразу сообразил, что это фотокалендарь. Одно из анахроничных украшательств, которыми Лядов внезапно окружил себя в последний год. Дата на календаре — январь 2001 года. Давненько.
Лядов некоторое время молчал.
Вадковский тихонько вернул книгу на полку, потянулся и заложил руки за голову.
— Один мой знакомый ретропсихолог… — сказал Лядов. Помолчал. — Так вот, он разрабатывает тему «Способы реализации замещающих субъективных представлений о мире».
— Не понял, — сказал Вадковский. — Мечтания, что ли? Или эти… грезы?
— Вчера он уехал изучать найденные в архивах неизвестные книги. Одна из его работ посвящена так называемому побегу. Забытое слово. Я много читал по этой теме. И у меня возникла идея. Я предлагаю… — Лядов задумался. — …повторить историю на новом витке. Настоящий побег. Никакой имитации. По некоторым причинам я не хочу делать это один, и я приглашаю вас в команду.
Они поднял глаза.
Трайнис и Вадковский с серьезными лицами смотрели на него, словно он сказал невесть что сложное, требующее тщательного обдумывания.
Лядов удивился:
— Что вы молчите?
Ребята переглянулись.
— Гинтас, ты чего молчишь? — спросил Вадковский.
Трайнис с непонимающим видом сказал:
— Вообще-то нас никто не держит. И не вижу ничего вокруг, что могло бы…
Лядов спокойно кивнул:
— Знал, что ты это скажешь. Да, было другое время, было совершенно другое общество. Все так.
— Кстати, — воскликнул Вадковский, — а ты не читал книги тех времен о наших временах? Уверяю тебя — занимательное занятие. Половина авторов строила лучшие миры завтрашнего дня, то есть, наоборот, мысленно бежала к нам. Ты же хочешь сделать совсем обратное, если угодно — антифантастику. Я о таком еще не слышал.
— Фантастика… Не читал я древнюю фантастику. — Лядов поморщился. — Не люблю. Я не вижу смысла в спекуляции тенденциями и в квазиэкзистенциальном эскапизме.
— Поаккуратнее с терминами, — строго сказал Вадковский. — Среди нас есть неподготовленные люди и дети.
— А ты откуда знаешь? — Трайнис весело глянул на Романа.
— Представь, я кое-что читал, — сказал Вадковский. Он провел пальцем по рваным корешкам над головой.
— Интересно. Роман, и ты тоже хочешь убежать?
Вадковский рассмеялся:
— Нет. Но размяться не прочь.
— Мне много чего рассказывал этот знакомый, — не слыша их, продолжил Лядов. Речь его была медленной, он вкладывал в каждое слово больше, чем оно могло вместить. — Он жаловался, что нет настоящего материала. Недостаточно быть наблюдателем, если хочешь понять человека. Надо так или иначе влезть в его шкуру.
— И ты решил преподнести ему настоящий материал? — осенило Вадковского. — Поставить опыт на себе? Гениально! Молодец.
Лядов прояснившимся взором окинул Вадковского, мысленно взвесил что-то:
— Он тут совершенно не причем. Но ты прав, все получается именно так.
— Побег, — произнес Трайнис. — Странное слово. Я, конечно, не историк, но куда можно убежать? Зачем? Ага — непонимание, конфликт, сжигаем мосты!.. Все это лишь красивые жесты. Неумение идти на компромисс — это только неумение, и больше ничего. С возрастом проходит. Проще было написать на стене своей комнаты «свобода» и никуда не бегать — эффект тот же. По-настоящему были свободные те, кого не манили ночевки на вокзалах, езда автостопом и тому подобное. Кто не тратил время на борьбу за то, что и так всегда под рукой.
— Я об этом ничего не знаю, — заинтересовался Лядов. — Что ты имеешь в виду?
— Ничего особенного. Для этих людей главным была духовная свобода, внутренний мир. Это чистая реальность души, которая а самом деле мало зависит о внешних обстоятельств.
— Ах, это. Конечно. Но это же самообман. «Можно быть свободным даже в тюрьме». Слова.
— Побег — это короткий прорыв в мир, где ты можешь быть самим собой. Но в чем смысл этого короткого прорыва, если ты все равно в конце концов возвращаешься в свою берлогу? Согласись, наивный способ. Зачем противопоставлять себя старому, если можно просто начать жить иначе? Но такой гибкой натуре нечего доказывать ни себе, ни другим. Согласен? Боюсь, в твоем случае это будет просто механическим повторением, имитацией.
— Надеюсь, не будет, — нахмурившись, пробормотал Лядов. — Я хорошо подготовился.
— Зная тебя, не сомневаюсь. Но даже полное восстановление антуража не поможет. — Трайнис кивнул на древний календарь, покосился на нелепые занавески, оглянулся на чудовищную дверь. — К чему все это? Ты другой. Вокруг тебя совсем другой мир. Мы все другие. Что можно найти в прошлом?
«Будущее», — в шутку хотел брякнуть Лядов, но сдержался. Разговор шел серьезный.
— Вы давно репетируете этот диалог? — спросил Вадковский. — Чем он кончается? У меня времени мало.
— Гинтас, умоляю! — Лядов прижал ладонь к груди. — Давай не будем спорить о терминах и мотивах. И вообще, что за диспут вы мне устроили? Вы летите или нет?
Трайнис покачал головой.
— Погоди. Они оставляли скучный мир, в котором им была отведена скучная роль.
— Это понятно, — терпеливо сказал Лядов.
— Скучный, но реальный. Им было что оставлять. Что хочешь оставить ты?
Лядов задумался. Или сделал вид. Вадковский все сильнее ощущал, что Лядов давно уже принял решение и весь этот разговор преследует совершенно посторонние цели. Например, вежливость по отношению к любопытству друзей.
— Гинтас, — Вадковский лениво потянулся, — ты как мой кот, который вместо того чтобы просто подойти к блюдцу со сметаной, долго выслеживает его из-за угла, таится, а потом прыгает. Ты все пытаешься не торопясь, с умом разложить по полочкам и по эпохам. А зачем? Считай, что Славкин случай редкий, но типичный для нашего времени.
— Как? «Редкий, но типичный»? Гм.
— А если даже его случай уникальный, то считай, что это первая ласточка. Кстати, во внутренней реальности моего кота его действия очень серьезны… Слава, я имею в виду исключительно кота!
— Я тебе сейчас дам по шее, — пообещал Трайнис.
— Как груба твоя реальность, — поморщился Роман. — Я ведь что имел в виду? Меня не занимают мотивы. В конце концов, это его личное дело. Не говорит — не надо. Меня занимает сама ситуация. Они интресена. Может быть, действительно не каждый рождается в лучшее для него время — вот откуда растут иррациональные поступки. Мы сейчас спорим, а настоящая причина спора далеко, в другом времени. Или в пространстве.
Лядов посмотрел на Романа в легком обалдении, резко подался к нему:
— Ты правда так считаешь?
Вадковский на мгновение прислушался к себе — и улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Роман с изумлением вытаращился. Трайнис показал глазами на Лядова. Вадковскй хлопнул себя ладонью по лбу.
— Мы готовы, — сказал Трайнис, заметив краем глаза что-то новое — пестрое пятно на стене. Он не сразу сообразил, что это фотокалендарь. Одно из анахроничных украшательств, которыми Лядов внезапно окружил себя в последний год. Дата на календаре — январь 2001 года. Давненько.
Лядов некоторое время молчал.
Вадковский тихонько вернул книгу на полку, потянулся и заложил руки за голову.
— Один мой знакомый ретропсихолог… — сказал Лядов. Помолчал. — Так вот, он разрабатывает тему «Способы реализации замещающих субъективных представлений о мире».
— Не понял, — сказал Вадковский. — Мечтания, что ли? Или эти… грезы?
— Вчера он уехал изучать найденные в архивах неизвестные книги. Одна из его работ посвящена так называемому побегу. Забытое слово. Я много читал по этой теме. И у меня возникла идея. Я предлагаю… — Лядов задумался. — …повторить историю на новом витке. Настоящий побег. Никакой имитации. По некоторым причинам я не хочу делать это один, и я приглашаю вас в команду.
Они поднял глаза.
Трайнис и Вадковский с серьезными лицами смотрели на него, словно он сказал невесть что сложное, требующее тщательного обдумывания.
Лядов удивился:
— Что вы молчите?
Ребята переглянулись.
— Гинтас, ты чего молчишь? — спросил Вадковский.
Трайнис с непонимающим видом сказал:
— Вообще-то нас никто не держит. И не вижу ничего вокруг, что могло бы…
Лядов спокойно кивнул:
— Знал, что ты это скажешь. Да, было другое время, было совершенно другое общество. Все так.
— Кстати, — воскликнул Вадковский, — а ты не читал книги тех времен о наших временах? Уверяю тебя — занимательное занятие. Половина авторов строила лучшие миры завтрашнего дня, то есть, наоборот, мысленно бежала к нам. Ты же хочешь сделать совсем обратное, если угодно — антифантастику. Я о таком еще не слышал.
— Фантастика… Не читал я древнюю фантастику. — Лядов поморщился. — Не люблю. Я не вижу смысла в спекуляции тенденциями и в квазиэкзистенциальном эскапизме.
— Поаккуратнее с терминами, — строго сказал Вадковский. — Среди нас есть неподготовленные люди и дети.
— А ты откуда знаешь? — Трайнис весело глянул на Романа.
— Представь, я кое-что читал, — сказал Вадковский. Он провел пальцем по рваным корешкам над головой.
— Интересно. Роман, и ты тоже хочешь убежать?
Вадковский рассмеялся:
— Нет. Но размяться не прочь.
— Мне много чего рассказывал этот знакомый, — не слыша их, продолжил Лядов. Речь его была медленной, он вкладывал в каждое слово больше, чем оно могло вместить. — Он жаловался, что нет настоящего материала. Недостаточно быть наблюдателем, если хочешь понять человека. Надо так или иначе влезть в его шкуру.
— И ты решил преподнести ему настоящий материал? — осенило Вадковского. — Поставить опыт на себе? Гениально! Молодец.
Лядов прояснившимся взором окинул Вадковского, мысленно взвесил что-то:
— Он тут совершенно не причем. Но ты прав, все получается именно так.
— Побег, — произнес Трайнис. — Странное слово. Я, конечно, не историк, но куда можно убежать? Зачем? Ага — непонимание, конфликт, сжигаем мосты!.. Все это лишь красивые жесты. Неумение идти на компромисс — это только неумение, и больше ничего. С возрастом проходит. Проще было написать на стене своей комнаты «свобода» и никуда не бегать — эффект тот же. По-настоящему были свободные те, кого не манили ночевки на вокзалах, езда автостопом и тому подобное. Кто не тратил время на борьбу за то, что и так всегда под рукой.
— Я об этом ничего не знаю, — заинтересовался Лядов. — Что ты имеешь в виду?
— Ничего особенного. Для этих людей главным была духовная свобода, внутренний мир. Это чистая реальность души, которая а самом деле мало зависит о внешних обстоятельств.
— Ах, это. Конечно. Но это же самообман. «Можно быть свободным даже в тюрьме». Слова.
— Побег — это короткий прорыв в мир, где ты можешь быть самим собой. Но в чем смысл этого короткого прорыва, если ты все равно в конце концов возвращаешься в свою берлогу? Согласись, наивный способ. Зачем противопоставлять себя старому, если можно просто начать жить иначе? Но такой гибкой натуре нечего доказывать ни себе, ни другим. Согласен? Боюсь, в твоем случае это будет просто механическим повторением, имитацией.
— Надеюсь, не будет, — нахмурившись, пробормотал Лядов. — Я хорошо подготовился.
— Зная тебя, не сомневаюсь. Но даже полное восстановление антуража не поможет. — Трайнис кивнул на древний календарь, покосился на нелепые занавески, оглянулся на чудовищную дверь. — К чему все это? Ты другой. Вокруг тебя совсем другой мир. Мы все другие. Что можно найти в прошлом?
«Будущее», — в шутку хотел брякнуть Лядов, но сдержался. Разговор шел серьезный.
— Вы давно репетируете этот диалог? — спросил Вадковский. — Чем он кончается? У меня времени мало.
— Гинтас, умоляю! — Лядов прижал ладонь к груди. — Давай не будем спорить о терминах и мотивах. И вообще, что за диспут вы мне устроили? Вы летите или нет?
Трайнис покачал головой.
— Погоди. Они оставляли скучный мир, в котором им была отведена скучная роль.
— Это понятно, — терпеливо сказал Лядов.
— Скучный, но реальный. Им было что оставлять. Что хочешь оставить ты?
Лядов задумался. Или сделал вид. Вадковский все сильнее ощущал, что Лядов давно уже принял решение и весь этот разговор преследует совершенно посторонние цели. Например, вежливость по отношению к любопытству друзей.
— Гинтас, — Вадковский лениво потянулся, — ты как мой кот, который вместо того чтобы просто подойти к блюдцу со сметаной, долго выслеживает его из-за угла, таится, а потом прыгает. Ты все пытаешься не торопясь, с умом разложить по полочкам и по эпохам. А зачем? Считай, что Славкин случай редкий, но типичный для нашего времени.
— Как? «Редкий, но типичный»? Гм.
— А если даже его случай уникальный, то считай, что это первая ласточка. Кстати, во внутренней реальности моего кота его действия очень серьезны… Слава, я имею в виду исключительно кота!
— Я тебе сейчас дам по шее, — пообещал Трайнис.
— Как груба твоя реальность, — поморщился Роман. — Я ведь что имел в виду? Меня не занимают мотивы. В конце концов, это его личное дело. Не говорит — не надо. Меня занимает сама ситуация. Они интресена. Может быть, действительно не каждый рождается в лучшее для него время — вот откуда растут иррациональные поступки. Мы сейчас спорим, а настоящая причина спора далеко, в другом времени. Или в пространстве.
Лядов посмотрел на Романа в легком обалдении, резко подался к нему:
— Ты правда так считаешь?
Вадковский на мгновение прислушался к себе — и улыбнулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100