– Как странно, что я написал это имя! Как странно, что я написал это имя! – сказал он вслух.
Он снова сел за стол и забыл обо всем, отдавшись во власть музыки.
На следующее утро он спозаранку вышел к реке, стараясь чем-нибудь занять себя до того времени, когда можно будет идти к Женевьеве. Воспоминание о первых днях его пребывания в армии, проведенных в мытье окон в бараках, было еще очень живо в его уме. Он снова видел себя стоящим нагишом посреди большой пустой комнаты, в то время как рекрутский сержант измерял и выстукивал его. А теперь он дезертир. Был ли во всем этом какой-нибудь смысл? Шла ли его жизнь в каком-нибудь определенном направлении, с тех пор как он был случайно захвачен колесом, или все это было случайностью? Жаба, скачущая через дорогу перед паровым катком?
Он стоял неподвижно, озираясь вокруг. Позади клеверного поля текла река, серебрясь своими излучинами и сверкая желтыми пятнами песчаных отмелей. Мальчик далеко на реке сачком ловил пескарей. Эндрюс наблюдал за его быстрыми движениями, когда он забрасывал сетку в воду. А ведь этот мальчик тоже будет солдатом: гибкое тело его будет отлито в форму, чтобы оно стало похожим на другие тела; быстрые движения будут обузданы шаблоном ружейных приемов, а живой, пытливый ум будет приведен в состояние раболепства. Ограда выстроена, ни одна из овец не убежит. А те, которые не овцы? Они становятся дезертирами; дуло каждого ружья несет им смерть; они не проживут долго. И все-таки много других кошмаров сброшено с человеческих плеч. Каждый человек, готовый мужественно умереть, ослабляет цепкую хватку кошмара.
Эндрюс медленно шел по дороге, подымая ногами пыль, как это делают школьники. На повороте он лег на траву в тени акаций. Пряный аромат их цветов и жужжание пчел, которые висели, опьяненные, на белых кистях, навевали на него сон. Проехала телега, запряженная большими белыми лошадьми; старик, сгорбленная спина которого напоминала верхушку подсолнечника, ковылял за телегой, опираясь на кнут как на палку. Эндрюс видел, что старик подозрительно оглядел его. Смутный страх шевельнулся в его душе: может быть, старик знает, что он дезертир? Телега со стариком исчезла за поворотом дороги. Эндрюс некоторое время лежал, прислушиваясь, как слабый звон сбруи замирает вдали, и снова прислушиваясь к сонному жужжанию пчел в цветах акаций.
Когда через некоторое время он поднялся и сел, то увидел, что сквозь щель забора, который тянулся позади тонких черных стволов акаций, видна возвышающаяся над деревьями крыша, как у огнетушителя, увенчивающая башню дома Женевьевы Род. Он вспомнил день, когда впервые увидел Женевьеву, и мальчишескую неловкость, с которой она разливала чай. Найдут ли когда-нибудь они с Женевьевой общую точку соприкосновения? И ему тотчас пришла в голову полная горечи мысль: может быть, ей просто нужен прирученный пианист, как украшение гостиной молодой, красивой женщины? Он вскочил на ноги и быстро зашагал по направлению к городу. Он пойдет сейчас к ней и выяснит все раз и навсегда. В деревне забили часы: чистые звуки, дрожа, пробили десять.
На обратном пути в деревню он начал думать о деньгах. Его комната стоила двадцать франков в неделю. В кошельке у него было сто двадцать четыре франка. Выудив из всех карманов серебро, он нашел еще три с половиной франка. Всего сто двадцать семь франков пятьдесят. Если он сможет жить на сорок франков в неделю, в его распоряжении останется три недели для работы над «Телом и душой Джона Брауна». Только три недели, а потом он должен найти работу. Во всяком случае, он напишет Гэнслоу, чтобы тот прислал ему денег, если у него есть; не время деликатничать; все зависит от того, будут ли у него деньги. И он поклялся самому себе, что будет работать в течение трех недель; что он воплотит на бумаге свою мысль, которая горит в нем, что бы ни случилось. Он напрягал мозг, стараясь вспомнить, нет ли у него кого-нибудь в Америке, кому он мог бы написать насчет денег. Жуткое чувство одиночества охватило его. Неужели и Женевьева не в состоянии будет понять его? Женевьева выходила из парадной двери. Она побежала навстречу ему.
– Доброе утро. Я уже хотела пойти за вами.
Она взяла его руку и крепко пожала.
– Как это мило с вашей стороны.
– Но, Жан, вы идете не из деревни?
– Я гулял.
– Рано же вы встали!
– Видите ли, солнце встает как раз против моего окна и светит прямо на мою постель. Это и заставило меня рано встать.
Она пропустила его в дверь впереди себя. Пройдя переднюю, они вошли в большую высокую комнату, в которой находились большой рояль и несколько стульев с высокими спинками, а перед итальянским окном – стол черного дерева с разбросанными в беспорядке книгами. Две высоких девушки в муслиновых платьях стояли у рояля.
– Это мои кузины… Вот он, наконец, месье Эндрюс! Моя кузина Берта и кузина Жанна! Теперь вы должны сыграть – нам до смерти надоело все то, что мы знаем сами.
– Хорошо… Но мне нужно о многом поговорить с вами потом, – сказал Эндрюс тихо.
Женевьева кивнула головой, показывая, что поняла.
– Почему бы вам не сыграть нам «Царицу Савскую», Жан?
– О, сыграйте, пожалуйста! – прощебетали девицы.
– Если вы не будете иметь ничего против, я лучше сыграю вам Баха.
– Здесь масса Баха, в этом ящике в углу! – воскликнула Женевьева. – Это смешно – все в этом доме поглощены музыкой.
Они вместе склонились над ящиком. Эндрюс чувствовал прикосновение ее волос к своей щеке, а запах их Щекотал ему ноздри. Кузины оставались у рояля.
– Я должен поскорее поговорить с вами наедине, – прошептал Эндрюс.
– Хорошо, – сказала она и покраснела, нагнувшись над ящиком.
Сверху нот лежал револьвер.
– Осторожнее, он заряжен, – сказала она, когда он взял его в руку.
Он вопросительно посмотрел на нее.
– У меня есть еще второй в комнате. Видите ли, мы с мамой часто остаемся здесь одни, а тогда хорошо иметь огнестрельное оружие. Как вы думаете?
– Я не вижу Баха, – пробормотал Эндрюс.
– Вот Бах.
– Хорошо… Послушайте, Женевьева, – решился он вдруг, – одолжите мне этот револьвер на несколько дней. Я потом скажу вам, зачем он мне понадобился.
– Конечно, но будьте осторожны, он заряжен, – проговорила она, направляясь к роялю с двумя тетрадями нот.
Эндрюс закрыл ящик и последовал за ней; он почувствовал внезапный прилив веселости и открыл тетрадь наугад.
– «Другу, чтобы отговорить его от путешествия», – прочитал он. – О, это мне знакомо.
Он начал играть, придавая бурную силу звукам. Во время пассажей, исполняемых pianissimo, он слышал, как одна кузина прошептала другой:
– Он очень интересный.
– Но суровый, правда? Вроде революционера, – ответила вторая кузина, хихикая.
Вдруг он заметил, что мадам Род улыбается, глядя на него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114