Любить тоже было поздно: боль, причиненная ей Элаем, не проходила.
– Думаю, будет лучше, если Розмари останется здесь с тобой.
Бонни откинулась на подушку и закрыла глаза. «Пожалуйста, Боже, – взмолилась она, – не дай мне расплакаться!»
– Хорошо, – сказала она.
Бонни почувствовала, как горячее дыхание Элая коснулось ее губ.
– Я не хочу, чтобы ты танцевала в «Медном Ястребе», – выдохнул он. – Я не хочу, чтобы ты была мэром.
Глаза Бонни широко открылись.
– Ты вернешься? – спросила она, не удержавшись. Элай кивнул.
– Хорошо, если ты ничего не натворишь, пока меня не будет.
Кровь прилила к лицу Бонни.
– Кто убедит меня, что это просто деловая поездка? У меня сердце разрывается!
– Я сказал тебе все!
– И ты запрещаешь мне танцевать и быть мэром, не так ли?
– Да!
– Вот как! – Бонни вспыхнула. – И это после того, что ты сделал!
– Но ведь ты простила меня, – Элай поднял бровь, – не так ли?
– Я не могла бы простить тебя, – призналась Бонни, – но я люблю тебя, и ты знаешь это.
Он нежно поцеловал ее.
– И я люблю тебя. Но я не хочу, чтобы ты работала у Форбса, Бонни.
Ей было нелегко побороть гордость.
– Я и сама решила не танцевать больше, – сказала она. – И не нужно напоминать мне об этом. А что значит не быть мэром? Я созвала двенадцать собраний Городского совета, и никто из членов не явился ни на один из них.
Элай рассмеялся.
– Значит, не возражаешь против отставки?
– Я не собираюсь подавать в отставку. Я мэр этого города до ноября. И это все!
Усмехнувшись, Элай поднялся, но Бонни схватила его руку и заставила сесть.
– Останься, – потребовала она.
– Почему?
– Потому что поезд отправляется из Нортриджа только послезавтра вечером!
Элай медленно спускал простыню, пока не обнажились груди Бонни. Она задрожала, но не сделала попытки закрыться, и когда он начал ласкать ее, вздохнула и закрыла глаза.
Бонни еще раз вздрогнула, когда рука Элая скользнула вниз.
Элай опрокинул ее на подушки.
– Ты сама сказала, что у нас есть время до послезавтрашнего вечера.
– О, но… уже… – Бонни выгнулась, когда его пальцы скользнули вниз по животу. Она издала глухой стон, когда его рука оказалась между ее бедрами.
– Я хочу, чтобы ты жила здесь, пока меня не будет, – неожиданно сказал он. – Я опасаюсь этих типов из Союза.
Бонни перевела дыхание.
– О! – воскликнула она. – Элай, мы же не обедали… и я голодна…
Элай усмехнулся.
– Ничего, с голоду ты не умрешь.
– Потуши, хотя бы лампу! – попросила она. Элай отрицательно покачал головой.
– И не подумаю. Слишком большое удовольствие – смотреть на тебя!
– Тебе это нравится?
– А тебе?
– Нет!
– Ты лжешь, мэр! – он отбросил простыню. – Прекрасная лгунья!
– Элай, пожалуйста… лампа… ужин… правда, я так голодна!
– Я тоже, – сказал он, опускаясь на колени возле кровати.
Бонни ощутила, как его пальцы вошли в нее – и затрепетала от наслаждения. Жар захлестнул ее, когда его голова склонилась к ней. Прикосновение его губ там, внизу, заставило ее вскрикнуть от восторга.
Забытая лампа продолжала гореть на столике возле кровати.
Глава 27
Дни после отъезда Элая в Сан-Франциско были перегружены самыми разнообразными делами, хотя Бонни уже не присматривала за магазином. Приготовления к свадьбе Джиноа шли полным ходом. По утрам Бонни писала приглашения, потом помогала готовиться к празднеству, которое должно было состояться после свадебной церемонии.
Строительство домиков и школы почти закончилось. Джиноа и Сэт решили сразу же после свадебной церемонии устроить пикник и танцы. Пригласили всех – рабочих и членов Городского совета. Увеселения должны были происходить на лужайке за домиками.
Для танцев соорудили помост, наняли музыкантов. Напитки и закуску заказали в магазине Джека Фитцпатрика. Город охватило радостное возбуждение, и хотя Бонни разделяла его, она ощущала смутное беспокойство, вроде того, что испытывала в дождливые дни перед наводнением.
Из всех, кого она знала, только Элизабет Симмонс тоже чувствовала беспокойство. Бонни, конечно, понимала, что задумчивость хорошенькой учительницы связана с Форбсом, а не с предчувствием опасности. Скучая по Элаю, Бонни сочувствовала ей.
Войдя в хорошо оборудованную школу с новыми партами, умывальником и туалетом, школьными досками и книгами, Бонни заметила, как удручена Элизабет.
– Ты так подавлена, словно ждешь неприятностей!
Элизабет смутилась.
– Прости. Мне бы следовало помочь Джиноа. Бонни опустилась на стул.
– Мы уже все закончили. Китайские фонарики повешены, столы расставлены, и, если верить мистеру Кэллахану, фейерверк будет великолепным.
Элизабет закусила губу.
– Все, как на День Независимости, – сказала она, думая о чем-то другом. – Пикник, танцы, фейерверк. – Вдруг мисс Симмонс разразилась слезами, – И свадьба… – закончила она, разрыдавшись.
Бонни встала и обняла подругу.
– О, Элизабет! – воскликнула она, гладя по спине молодую женщину, – любовь иногда причиняет боль, не так ли?
Элизабет отстранилась, всхлипывая.
– Ну, почему из всех людей в этом мире я выбрала самого неподходящего – Форбса!
– Форбс порядочный человек, – тихо возразила Бонни. – Он будет очень заботиться о семье.
Элизабет смахнула слезы и вдруг задрожала от гнева.
– Но он владелец игорного заведения, Бонни! И держит у себя шлюх!
– По-моему, нет ничего дурного в том, что человек содержит салун, – заметила Бонни. – Возможно, если ты проявишь снисходительность, Форбс откажется от этого.
– Не знаю, смогу ли сделать это, – прошептала Элизабет. – Форбс, по всеобщему убеждению, негодяй. Какой же из него муж?
Бонни вспомнила нежность, которую Форбс проявил к ней на кухне в «Медном Ястребе», и его поцелуй, хотя не собиралась упоминать об этом.
– Муж? Очень хороший, надеюсь… И весьма темпераментный.
Щеки Элизабет стали пунцовыми, верный признак того, что она знает о чувственности Форбса, возможно, даже уже испытала ее.
– Я люблю его так сильно, Бонни. Я хотела бы разлюбить его, но не могу. Он нужен мне.
Бонни вспомнила, как Форбс сказал ей, что почти теряет сознание, когда целует Элизабет, и улыбнулась.
– Чувствует ли Форбс то же самое, что и ты? – спросила она нарочно.
– Он говорит, что да.
Думая о том, как много времени она упустила из-за своей гордости, хотя могла бы провести его с Элаем, Бонни подошла к глобусу и раскрутила его.
– Рассказывала ли тебе Джиноа о своей помолвке с Сэтом Кэллаханом? – спросила она.
– Да.
Бонни взглянула в лицо подруги.
– Ей, к счастью, еще раз представился шанс устроить свою жизнь, Элизабет. Мне трудно говорить об этом, я сама сделала такую же ошибку. Усвой этот урок, учительница, и ты избавишь себя от многих страданий. Гордость – плохое утешение в часы одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Думаю, будет лучше, если Розмари останется здесь с тобой.
Бонни откинулась на подушку и закрыла глаза. «Пожалуйста, Боже, – взмолилась она, – не дай мне расплакаться!»
– Хорошо, – сказала она.
Бонни почувствовала, как горячее дыхание Элая коснулось ее губ.
– Я не хочу, чтобы ты танцевала в «Медном Ястребе», – выдохнул он. – Я не хочу, чтобы ты была мэром.
Глаза Бонни широко открылись.
– Ты вернешься? – спросила она, не удержавшись. Элай кивнул.
– Хорошо, если ты ничего не натворишь, пока меня не будет.
Кровь прилила к лицу Бонни.
– Кто убедит меня, что это просто деловая поездка? У меня сердце разрывается!
– Я сказал тебе все!
– И ты запрещаешь мне танцевать и быть мэром, не так ли?
– Да!
– Вот как! – Бонни вспыхнула. – И это после того, что ты сделал!
– Но ведь ты простила меня, – Элай поднял бровь, – не так ли?
– Я не могла бы простить тебя, – призналась Бонни, – но я люблю тебя, и ты знаешь это.
Он нежно поцеловал ее.
– И я люблю тебя. Но я не хочу, чтобы ты работала у Форбса, Бонни.
Ей было нелегко побороть гордость.
– Я и сама решила не танцевать больше, – сказала она. – И не нужно напоминать мне об этом. А что значит не быть мэром? Я созвала двенадцать собраний Городского совета, и никто из членов не явился ни на один из них.
Элай рассмеялся.
– Значит, не возражаешь против отставки?
– Я не собираюсь подавать в отставку. Я мэр этого города до ноября. И это все!
Усмехнувшись, Элай поднялся, но Бонни схватила его руку и заставила сесть.
– Останься, – потребовала она.
– Почему?
– Потому что поезд отправляется из Нортриджа только послезавтра вечером!
Элай медленно спускал простыню, пока не обнажились груди Бонни. Она задрожала, но не сделала попытки закрыться, и когда он начал ласкать ее, вздохнула и закрыла глаза.
Бонни еще раз вздрогнула, когда рука Элая скользнула вниз.
Элай опрокинул ее на подушки.
– Ты сама сказала, что у нас есть время до послезавтрашнего вечера.
– О, но… уже… – Бонни выгнулась, когда его пальцы скользнули вниз по животу. Она издала глухой стон, когда его рука оказалась между ее бедрами.
– Я хочу, чтобы ты жила здесь, пока меня не будет, – неожиданно сказал он. – Я опасаюсь этих типов из Союза.
Бонни перевела дыхание.
– О! – воскликнула она. – Элай, мы же не обедали… и я голодна…
Элай усмехнулся.
– Ничего, с голоду ты не умрешь.
– Потуши, хотя бы лампу! – попросила она. Элай отрицательно покачал головой.
– И не подумаю. Слишком большое удовольствие – смотреть на тебя!
– Тебе это нравится?
– А тебе?
– Нет!
– Ты лжешь, мэр! – он отбросил простыню. – Прекрасная лгунья!
– Элай, пожалуйста… лампа… ужин… правда, я так голодна!
– Я тоже, – сказал он, опускаясь на колени возле кровати.
Бонни ощутила, как его пальцы вошли в нее – и затрепетала от наслаждения. Жар захлестнул ее, когда его голова склонилась к ней. Прикосновение его губ там, внизу, заставило ее вскрикнуть от восторга.
Забытая лампа продолжала гореть на столике возле кровати.
Глава 27
Дни после отъезда Элая в Сан-Франциско были перегружены самыми разнообразными делами, хотя Бонни уже не присматривала за магазином. Приготовления к свадьбе Джиноа шли полным ходом. По утрам Бонни писала приглашения, потом помогала готовиться к празднеству, которое должно было состояться после свадебной церемонии.
Строительство домиков и школы почти закончилось. Джиноа и Сэт решили сразу же после свадебной церемонии устроить пикник и танцы. Пригласили всех – рабочих и членов Городского совета. Увеселения должны были происходить на лужайке за домиками.
Для танцев соорудили помост, наняли музыкантов. Напитки и закуску заказали в магазине Джека Фитцпатрика. Город охватило радостное возбуждение, и хотя Бонни разделяла его, она ощущала смутное беспокойство, вроде того, что испытывала в дождливые дни перед наводнением.
Из всех, кого она знала, только Элизабет Симмонс тоже чувствовала беспокойство. Бонни, конечно, понимала, что задумчивость хорошенькой учительницы связана с Форбсом, а не с предчувствием опасности. Скучая по Элаю, Бонни сочувствовала ей.
Войдя в хорошо оборудованную школу с новыми партами, умывальником и туалетом, школьными досками и книгами, Бонни заметила, как удручена Элизабет.
– Ты так подавлена, словно ждешь неприятностей!
Элизабет смутилась.
– Прости. Мне бы следовало помочь Джиноа. Бонни опустилась на стул.
– Мы уже все закончили. Китайские фонарики повешены, столы расставлены, и, если верить мистеру Кэллахану, фейерверк будет великолепным.
Элизабет закусила губу.
– Все, как на День Независимости, – сказала она, думая о чем-то другом. – Пикник, танцы, фейерверк. – Вдруг мисс Симмонс разразилась слезами, – И свадьба… – закончила она, разрыдавшись.
Бонни встала и обняла подругу.
– О, Элизабет! – воскликнула она, гладя по спине молодую женщину, – любовь иногда причиняет боль, не так ли?
Элизабет отстранилась, всхлипывая.
– Ну, почему из всех людей в этом мире я выбрала самого неподходящего – Форбса!
– Форбс порядочный человек, – тихо возразила Бонни. – Он будет очень заботиться о семье.
Элизабет смахнула слезы и вдруг задрожала от гнева.
– Но он владелец игорного заведения, Бонни! И держит у себя шлюх!
– По-моему, нет ничего дурного в том, что человек содержит салун, – заметила Бонни. – Возможно, если ты проявишь снисходительность, Форбс откажется от этого.
– Не знаю, смогу ли сделать это, – прошептала Элизабет. – Форбс, по всеобщему убеждению, негодяй. Какой же из него муж?
Бонни вспомнила нежность, которую Форбс проявил к ней на кухне в «Медном Ястребе», и его поцелуй, хотя не собиралась упоминать об этом.
– Муж? Очень хороший, надеюсь… И весьма темпераментный.
Щеки Элизабет стали пунцовыми, верный признак того, что она знает о чувственности Форбса, возможно, даже уже испытала ее.
– Я люблю его так сильно, Бонни. Я хотела бы разлюбить его, но не могу. Он нужен мне.
Бонни вспомнила, как Форбс сказал ей, что почти теряет сознание, когда целует Элизабет, и улыбнулась.
– Чувствует ли Форбс то же самое, что и ты? – спросила она нарочно.
– Он говорит, что да.
Думая о том, как много времени она упустила из-за своей гордости, хотя могла бы провести его с Элаем, Бонни подошла к глобусу и раскрутила его.
– Рассказывала ли тебе Джиноа о своей помолвке с Сэтом Кэллаханом? – спросила она.
– Да.
Бонни взглянула в лицо подруги.
– Ей, к счастью, еще раз представился шанс устроить свою жизнь, Элизабет. Мне трудно говорить об этом, я сама сделала такую же ошибку. Усвой этот урок, учительница, и ты избавишь себя от многих страданий. Гордость – плохое утешение в часы одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70