Только на закате родился мальчик. Он был слишком мал, чтобы выжить – это не оставляло сомнений. Но Джиноа не могла примириться с этим.
– Бонни, помнишь, я рассказывала тебе, какой крошечной была мама, когда родилась? Повивальная бабка положила ее в коробку из-под ботинок и согревала в теплой печи.
Бонни задумчиво кивнула. Они вымыли ребенка и завернули в яркий плед Джиноа, самое теплое, что нашли, но ребенок посинел от холода.
– Стоит постараться, не так ли, малыш? – сказала Бонни, вспомнив, что рассказала ей бабушка давным-давно о ее рождении. Даже теперь этот рассказ все еще вдохновлял Бонни. «Он взял тебя в свои сильные руки. Он…»
Она знала, конечно, что бабушка, таким образом, утверждала: каждая жизнь драгоценна для Бога, и поэтому надо ею дорожить. Бонни взяла на руки маленькое создание, ее глаза вспыхнули, и она отчетливо представила себе, как Галилеянин показывает его Отцу Своему и лицо Его сияет гордой радостью.
Джиноа, очень добрая, все понимающая, потрепала Бонни по плечу.
– Мы возьмем бедного малыша в мой дом и сделаем все возможное, чтобы спасти его, – мягко сказала она. Ее взгляд задержался на обездоленной женщине, лежавшей без сознания на узкой кровати в темной маленькой лачуге. – Я только не знаю, доброта ли это? Его жизнь будет нелегкой.
Бонни, помолчав, ответила:
– Легкой жизни не бывает, не так ли, Джиноа?
Золовка вздохнула.
– Ты права, конечно, – начала она, но прежде, чем успела закончить, за дверью послышалась возня, и высокий человек с взъерошенными седыми волосами, в грязной одежде, вошел в лачугу в сопровождении подавленного Элая.
– Это Джек Фэрли, – сказал Элай. – Сегодня погиб его сын.
Фэрли протиснулся ближе к кровати, где лежала Сьюзен, на его лице, застывшем от безысходного горя, проявился слабый интерес.
– Ребенок? – спросил он надтреснутым голосом.
Бонни осторожно показала ему внука и быстро завернула в плед. Нельзя было оставлять бедное маленькое создание на сквозняке.
– Очень мал, – сказал Фэрли.
Джиноа выпрямилась, красивое платье было в пятнах, волосы растрепаны, но ее врожденного благородства нельзя было не заметить.
– Мистер Фэрли, есть надежда, что ваш внук выживет, если ему обеспечит хороший уход. Сьюзен тоже нужно тепло и хорошее питание, чтобы поправиться. Я хочу взять их к себе и обеспечить всем необходимым.
– К вам в дом, мэм? – с недоверием спросил мистер Фэрли. – Почему вы хотите это сделать?
Джиноа бросила взгляд на Элая и решительно ответила:
– Я Мак Катчен, а значит, несу ответственность за происшедшую трагедию.
Элай повернулся и вышел из дома, Бонни последовала за ним, все еще держа на руках ребенка Фэрли. Она едва поспевала за Элаем, он шел быстрыми широкими шагами, направляясь к реке по склону, покрытому вытоптанной травой.
– Элай! – запыхавшись, крикнула она. Он остановился, и даже при слабом свете она заметила, как напряглись его плечи, но к Бонни он не повернулся.
От влаги и грязи у Бонни промокли и замерзли ноги, но сейчас она почти не замечала этого.
– Элай, то, что произошло сегодня, ужасно, но это не твоя вина.
Широкие плечи чуть расслабились, но Элай все еще стоял спиной к ней.
– Река поднимается, – сказал он после долгого молчания.
Бонни всей душой разделяла его боль.
– Элай Мак Катчен, повернись и взгляни на меня! – попросила она.
Медленно и с усилием, как человек убитый горем, Элай повернулся. В наступающей темноте Бонни заметила странный блеск в его золотисто-карих глазах.
– О Боже, Бонни, – выдохнул он, проведя рукой по растрепанным волосам. – Как я мог этого не замечать? Как мог не замечать этого мой дед?
Бонни поняла, что он говорит о страшных условиях на заводе и в Лоскутном городке, где приходилось жить стольким рабочим.
– Прошлое нельзя изменить, Элай, – мягко сказала она, – поэтому бессмысленно страдать из-за этого.
– Бонни! – послышался голос Джиноа, – лучше не держать ребенка на ночном воздухе!
Закусив губу, Бонни пошла обратно, хлюпая по грязи своими промокшими туфлями.
Подойдя к экипажу, возле которого стояла Джиноа, Бонни отдала ребенка золовке. Сьюзен и мистер Фэрли уже сидели в экипаже.
– Как великодушно с твоей стороны позаботиться о Сьюзен, Джиноа, – сказала Бонни.
Джиноа с отчаянием оглядела Лоскутный городок.
– Я хотела бы помочь им всем, – ответила она, садясь в экипаж.
Бонни мучительно ощущала присутствие Элая, даже не оглядываясь, она знала, что он стоит позади нее, чуть справа.
– Тебе надо пойти домой, – сказала она, прерывая невыносимое молчание.
– Я переживу это, – отозвался Элай низким измученным голосом. – Ты что, не идешь сегодня в «Медный Ястреб»?
В окнах за промасленной бумагой, заменяющей в этих лачугах стекла, замерцали лампы, обычно даже здесь перед наступлением темноты слышался смех детворы, играющей на улице в ожидании ужина. Но в этот вечер повсюду царила гнетущая тишина, доносились лишь шипение кастрюль на плитах, да гул ревущей реки. Ощущая одиночество и пустоту, Бонни вздохнула и пошла прочь, не в силах больше говорить с Элаем. Он направился следом за ней.
– Прости, – сказал он.
Бонни украдкой взглянула на него. Она не помнила, извинялся ли перед ней Элай когда-либо прежде, и это показалось ей странным. Она решила отвлечь его от тяжелых мыслей.
– На что похожа Куба, Элай? Был ли ты «пешим всадником»? – спросила она и, заметив, что се юбки волочатся по грязи и глине, грациозно приподняла их.
Элай невесело усмехнулся. Бонни видела, что он совершенно опустошен и душу его гложет тоска. От этого сердце у нее болезненно сжалось.
– Выражение «пеший всадник» не совсем точное. Мы взяли холм Сан Хуан, хотя Военное министерство не потрудилось обеспечить нас лошадьми. Испанцы немного постреляли, затем побросали ружья и убежали, с тех пор я думаю, что их погубила скорее наша глупость, чем храбрость.
– Полагаю, все это идеи мистера Рузвельта, – фыркнула Бонни.
Она помнила, как этот человек убедил Элая сражаться на Кубе, и не сомневалась, что никогда этого не забудет.
Наконец-то смех Элая зазвучал по-прежнему, казалось, что он приходит в себя.
– Тедди был в своем амплуа, – сказал он с некоторым восхищением. – Боже, если бы ты видела и слышала его!
– Если я никогда не увижу мистера Теодора Рузвельта, – отрезала Бонни, – я это переживу.
Лоскутный городок остался позади, они подошли к «Медному Ястребу». Элай внезапно рванулся в сторону, схватил Бонни за руку, прижал ее к себе и потащил в густую тень, падающую от стены дома. Твердая, как камень, грудь Элая прижала ее к стене. Не успела Бонни опомниться, как Элай приник к ее губам и языком заставил их разжаться.
Волна желания захлестнула Бонни, она ослабела. Поцелуй любого мужчины, включая Вебба Хатчисона, она сочла бы оскорблением, но это был Элай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Бонни, помнишь, я рассказывала тебе, какой крошечной была мама, когда родилась? Повивальная бабка положила ее в коробку из-под ботинок и согревала в теплой печи.
Бонни задумчиво кивнула. Они вымыли ребенка и завернули в яркий плед Джиноа, самое теплое, что нашли, но ребенок посинел от холода.
– Стоит постараться, не так ли, малыш? – сказала Бонни, вспомнив, что рассказала ей бабушка давным-давно о ее рождении. Даже теперь этот рассказ все еще вдохновлял Бонни. «Он взял тебя в свои сильные руки. Он…»
Она знала, конечно, что бабушка, таким образом, утверждала: каждая жизнь драгоценна для Бога, и поэтому надо ею дорожить. Бонни взяла на руки маленькое создание, ее глаза вспыхнули, и она отчетливо представила себе, как Галилеянин показывает его Отцу Своему и лицо Его сияет гордой радостью.
Джиноа, очень добрая, все понимающая, потрепала Бонни по плечу.
– Мы возьмем бедного малыша в мой дом и сделаем все возможное, чтобы спасти его, – мягко сказала она. Ее взгляд задержался на обездоленной женщине, лежавшей без сознания на узкой кровати в темной маленькой лачуге. – Я только не знаю, доброта ли это? Его жизнь будет нелегкой.
Бонни, помолчав, ответила:
– Легкой жизни не бывает, не так ли, Джиноа?
Золовка вздохнула.
– Ты права, конечно, – начала она, но прежде, чем успела закончить, за дверью послышалась возня, и высокий человек с взъерошенными седыми волосами, в грязной одежде, вошел в лачугу в сопровождении подавленного Элая.
– Это Джек Фэрли, – сказал Элай. – Сегодня погиб его сын.
Фэрли протиснулся ближе к кровати, где лежала Сьюзен, на его лице, застывшем от безысходного горя, проявился слабый интерес.
– Ребенок? – спросил он надтреснутым голосом.
Бонни осторожно показала ему внука и быстро завернула в плед. Нельзя было оставлять бедное маленькое создание на сквозняке.
– Очень мал, – сказал Фэрли.
Джиноа выпрямилась, красивое платье было в пятнах, волосы растрепаны, но ее врожденного благородства нельзя было не заметить.
– Мистер Фэрли, есть надежда, что ваш внук выживет, если ему обеспечит хороший уход. Сьюзен тоже нужно тепло и хорошее питание, чтобы поправиться. Я хочу взять их к себе и обеспечить всем необходимым.
– К вам в дом, мэм? – с недоверием спросил мистер Фэрли. – Почему вы хотите это сделать?
Джиноа бросила взгляд на Элая и решительно ответила:
– Я Мак Катчен, а значит, несу ответственность за происшедшую трагедию.
Элай повернулся и вышел из дома, Бонни последовала за ним, все еще держа на руках ребенка Фэрли. Она едва поспевала за Элаем, он шел быстрыми широкими шагами, направляясь к реке по склону, покрытому вытоптанной травой.
– Элай! – запыхавшись, крикнула она. Он остановился, и даже при слабом свете она заметила, как напряглись его плечи, но к Бонни он не повернулся.
От влаги и грязи у Бонни промокли и замерзли ноги, но сейчас она почти не замечала этого.
– Элай, то, что произошло сегодня, ужасно, но это не твоя вина.
Широкие плечи чуть расслабились, но Элай все еще стоял спиной к ней.
– Река поднимается, – сказал он после долгого молчания.
Бонни всей душой разделяла его боль.
– Элай Мак Катчен, повернись и взгляни на меня! – попросила она.
Медленно и с усилием, как человек убитый горем, Элай повернулся. В наступающей темноте Бонни заметила странный блеск в его золотисто-карих глазах.
– О Боже, Бонни, – выдохнул он, проведя рукой по растрепанным волосам. – Как я мог этого не замечать? Как мог не замечать этого мой дед?
Бонни поняла, что он говорит о страшных условиях на заводе и в Лоскутном городке, где приходилось жить стольким рабочим.
– Прошлое нельзя изменить, Элай, – мягко сказала она, – поэтому бессмысленно страдать из-за этого.
– Бонни! – послышался голос Джиноа, – лучше не держать ребенка на ночном воздухе!
Закусив губу, Бонни пошла обратно, хлюпая по грязи своими промокшими туфлями.
Подойдя к экипажу, возле которого стояла Джиноа, Бонни отдала ребенка золовке. Сьюзен и мистер Фэрли уже сидели в экипаже.
– Как великодушно с твоей стороны позаботиться о Сьюзен, Джиноа, – сказала Бонни.
Джиноа с отчаянием оглядела Лоскутный городок.
– Я хотела бы помочь им всем, – ответила она, садясь в экипаж.
Бонни мучительно ощущала присутствие Элая, даже не оглядываясь, она знала, что он стоит позади нее, чуть справа.
– Тебе надо пойти домой, – сказала она, прерывая невыносимое молчание.
– Я переживу это, – отозвался Элай низким измученным голосом. – Ты что, не идешь сегодня в «Медный Ястреб»?
В окнах за промасленной бумагой, заменяющей в этих лачугах стекла, замерцали лампы, обычно даже здесь перед наступлением темноты слышался смех детворы, играющей на улице в ожидании ужина. Но в этот вечер повсюду царила гнетущая тишина, доносились лишь шипение кастрюль на плитах, да гул ревущей реки. Ощущая одиночество и пустоту, Бонни вздохнула и пошла прочь, не в силах больше говорить с Элаем. Он направился следом за ней.
– Прости, – сказал он.
Бонни украдкой взглянула на него. Она не помнила, извинялся ли перед ней Элай когда-либо прежде, и это показалось ей странным. Она решила отвлечь его от тяжелых мыслей.
– На что похожа Куба, Элай? Был ли ты «пешим всадником»? – спросила она и, заметив, что се юбки волочатся по грязи и глине, грациозно приподняла их.
Элай невесело усмехнулся. Бонни видела, что он совершенно опустошен и душу его гложет тоска. От этого сердце у нее болезненно сжалось.
– Выражение «пеший всадник» не совсем точное. Мы взяли холм Сан Хуан, хотя Военное министерство не потрудилось обеспечить нас лошадьми. Испанцы немного постреляли, затем побросали ружья и убежали, с тех пор я думаю, что их погубила скорее наша глупость, чем храбрость.
– Полагаю, все это идеи мистера Рузвельта, – фыркнула Бонни.
Она помнила, как этот человек убедил Элая сражаться на Кубе, и не сомневалась, что никогда этого не забудет.
Наконец-то смех Элая зазвучал по-прежнему, казалось, что он приходит в себя.
– Тедди был в своем амплуа, – сказал он с некоторым восхищением. – Боже, если бы ты видела и слышала его!
– Если я никогда не увижу мистера Теодора Рузвельта, – отрезала Бонни, – я это переживу.
Лоскутный городок остался позади, они подошли к «Медному Ястребу». Элай внезапно рванулся в сторону, схватил Бонни за руку, прижал ее к себе и потащил в густую тень, падающую от стены дома. Твердая, как камень, грудь Элая прижала ее к стене. Не успела Бонни опомниться, как Элай приник к ее губам и языком заставил их разжаться.
Волна желания захлестнула Бонни, она ослабела. Поцелуй любого мужчины, включая Вебба Хатчисона, она сочла бы оскорблением, но это был Элай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70