В отличие от подельника он стал всеобщим любимцем. Каторжанам нравилась его богатырская сила, исключительное добродушие. Но вновь Ивану не повезло с другом. В напарники для побега он выбрал свирепого и ограниченного детину, сидевшего за убийство малолетней, — Губаря.
Назначили день, но их опередил Колосков, накануне сбежавший с каким-то недавно прибывшим на остров арестантом (Колосков даже не запомнил его фамилии). Началась погоня, розыски — дело напрасное. Сбежал Колосков «с концами».
Стражники вернулись из тайги злые, как волки зимней порой, когда пожрать нечего. Еще бы! Столько дней шастали по тайге, уморились, соскучились по выпивке и по своим бабам — и все попусту. Да тут еще нагоняй от начальства: «Почему плохо искали?!»
Прошел лишь один день — вновь оказия! В тайгу устремились трое — Васильев, Губарь да подговоренный последним 20-летний мальчишка по фамилии Федотов.
Этот Федотов был, вероятно, талантливым от природы художником. Он писал красками картины, ставил их на базаре, и всегда вокруг собиралась восторженная толпа:
— Ну надо же! Речка как настоящая.
— А лес, глянь-ка, точь-в-точь как наш, только еще красивше!
— А как, шельмец, хрукты изобразил — яблочки прямо в рот просятся!
И вот однажды по просьбе товарища он нарисовал ассигнацию — очень ловко и быстро — прямо на глазах у всех линии вывел! И портрет Екатерины Великой изобразил — истинно сторублевый билет.
Товарищ взял произведение искусства «на память», а утром пошел опохмеляться в трактир, где сие произведение и предъявил. Любителя опохмелки арестовали. Он, разумеется, тут же назвал «художника». Федотова судили и на четыре года отправили на Сахалин.
…Теперь, на свою голову, юноша бежал в тайгу. Сердце его, видать, не чуяло страшной беды, которая ждала впереди.
А беда была такая, что заставила содрогнуться и ужаснуться самых отпетых бандитов.
ДЕЛИКАТЕСЫ
Той порой в тайге работали геодезисты. Таскали они за собой свои треноги, глядели в стеклышко, что-то записывали в блокнотики. Сопровождала их стража, так что на свежем воздухе работать было почти приятно. Почти — это потому, что докучала мошка, которая лезла в рот, в уши, куда угодно. Да это дело обычное, для бывалых сахалинцев привычное.
Вышли наши геодезисты со своими инструментами на взогорок, поросший густым кустарником. Покрутили носами, чуют: вроде бы по ветру в их сторону дымком несет.
Людей в тех местах не ожидалось. Откуда тогда дымок? Не приведи Господи, коли тайга загорелась. От пожара спастись трудно, а порой и вовсе невозможно.
Но был среди геодезистов бывалый таежник, бывший каторжник, давно отбывший срок и навсегда оставшийся на острове. Его фамилия была Перхуров.
— Это никакой не пожар, — заявил твердо Перхуров. — А мнится мне, что вон в тех кустах недавно кто-то побывал. Во-он, видите, веточка надломлена. Никакой другой зверь, кроме человека, так сделать не сумеет. Пошли, посмотрим!
Подошли к кустам, и от ужаса у всех дыхание сперло. Возле наспех притушенного и еще чуть тлеющего костерка лежит голый мужчина, или, точнее сказать, то, что осталось от него.
Живот человека был широко располосован снизу доверху, а внутренности вывалены на землю. Из тела местами — на ягодицах и плечах — вырезано кусками мясо. Пригляделись — у трупа откромсаны печень и почки.
И возле костерка валяется несколько кусочков зажаренной человечины.
— Людоедство! — прошептали геодезисты. Перхуров подумал-подумал да говорит:
— Каннибалы далеко не ушли, ведь это мы их спугнули.
Стража говорит:
— Будем искать! Да вон следы отчетливые, в ложбину тянутся…
Поиски были недолгими и успешными. Метрах в ста, возле глубокого ручья, за поваленным кедром, вдавившись в сырую землю, прятался каторжанин.
— Колосков! — обрадовался Перхуров. — Ну надо же, какая трогательная встреча. Только выпивки не хватает — отметить ее.
— Зато есть, кажется, закуска, — заметил один из стражников, развязывая мешок, валявшийся возле Колоскова.
Геодезисты заглянули в мешок и с ужасом отпрянули: в нем лежали куски обжаренного человеческого мяса.
Колоскова доставили в кандальную тюрьму вместе с вещественным доказательством — мешком.
Каторга, конечно, знала, что в тайге всякие дела случаются. Но чтобы вот так, своими глазами увидать — для многих такое было впервые.
Стали требовать:
— Пусть при нас сожрет!
Стражники ничего против этого не имели.
Колосков взял полусырой кусок от ягодицы и с притворным аппетитом засунул его в широкую свою пасть:
— Вкуснятина! Лучше любого скотского. Попробовать желаете? — и он швырнул мясо в толпу, глухо заворчавшую.
Началось следствие. Выяснилось, что Колосков еще в тюрьме, подбивая на побег товарища, обдумал его печальную участь. Пробыв два дня в тайге, изрядно изголодавшись, беглецы стали готовиться ко сну, развели костерок.
Спутник Колоскова от слабости еле держался на ногах. Его беспощадно трясла лихорадка. Почти не таясь, Колосков вцепился в горло товарища, придушил его. Затем, еще полуживому, он перерезал горло, попил горячей крови.
— Словно замолодило меня всего, — похвалялся Колосков, сидя в Онорской тюрьме. — Бодрость по всем жилам заиграла.
…Но больше радостей Колоскову в этой жизни не досталось. Случилось для каторги нечто редкое, почти невероятное.
С ПРИПРАВОЙ ИЗ КРАПИВКИ
Губарь был под стать Колоскову — звериная жестокость, полное отсутствие жалости. Бегал он и прежде. И о нем шла молва, что питался в тайге он человечиной. Но доказательств тому не было.
После его побега с Васильевым и Федотовым стража даже не стала устраивать погоню, утомленная поисками Колоскова: «Сами в тайге сдохнут!»
Первых два-три дня беглецы питались припасенным загодя, варили в котелке грибы, ели ягоду. К вечеру устраивались на ночлег. Тайга ласково шумела, все ярче светили на чистом небе хрустальные льдинки далеких звезд.
Федотов, голубоглазый мальчик-красавец, менее всего похожий на преступника, мечтательно говорил:
— Переплыть в Японию, вот было бы славно! Ведь подобное, говорят, случалось. Открыть там свое дело. Я бы цветы рисовал на ткани. В жены взять японочку, детишки бы пошли — узкоглазые, но с примесью славянства… Эх, как я дома хорошо жил! Помогал церковь расписывать, прилично зарабатывал.
Губарь, распаляя себя, прошипел со злобной усмешкой:
— А для какого же рожна ассигнации подделывал, коли «прилично зарабатывал»? Еще большего богатства захотел?
— По глупости, конечно, все произошло.
— Да уж точно, дурак ты дураковый! — смачно сплюнул в костер Губарь.
На другой день Губарь шепнул Васильеву:
— Смекивай, я этого молокососа нарочно с нами взял. Он скусный, как молодой поросеночек, гы-гы! — Губарь ощерил по-лошадиному крупные желтые зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Назначили день, но их опередил Колосков, накануне сбежавший с каким-то недавно прибывшим на остров арестантом (Колосков даже не запомнил его фамилии). Началась погоня, розыски — дело напрасное. Сбежал Колосков «с концами».
Стражники вернулись из тайги злые, как волки зимней порой, когда пожрать нечего. Еще бы! Столько дней шастали по тайге, уморились, соскучились по выпивке и по своим бабам — и все попусту. Да тут еще нагоняй от начальства: «Почему плохо искали?!»
Прошел лишь один день — вновь оказия! В тайгу устремились трое — Васильев, Губарь да подговоренный последним 20-летний мальчишка по фамилии Федотов.
Этот Федотов был, вероятно, талантливым от природы художником. Он писал красками картины, ставил их на базаре, и всегда вокруг собиралась восторженная толпа:
— Ну надо же! Речка как настоящая.
— А лес, глянь-ка, точь-в-точь как наш, только еще красивше!
— А как, шельмец, хрукты изобразил — яблочки прямо в рот просятся!
И вот однажды по просьбе товарища он нарисовал ассигнацию — очень ловко и быстро — прямо на глазах у всех линии вывел! И портрет Екатерины Великой изобразил — истинно сторублевый билет.
Товарищ взял произведение искусства «на память», а утром пошел опохмеляться в трактир, где сие произведение и предъявил. Любителя опохмелки арестовали. Он, разумеется, тут же назвал «художника». Федотова судили и на четыре года отправили на Сахалин.
…Теперь, на свою голову, юноша бежал в тайгу. Сердце его, видать, не чуяло страшной беды, которая ждала впереди.
А беда была такая, что заставила содрогнуться и ужаснуться самых отпетых бандитов.
ДЕЛИКАТЕСЫ
Той порой в тайге работали геодезисты. Таскали они за собой свои треноги, глядели в стеклышко, что-то записывали в блокнотики. Сопровождала их стража, так что на свежем воздухе работать было почти приятно. Почти — это потому, что докучала мошка, которая лезла в рот, в уши, куда угодно. Да это дело обычное, для бывалых сахалинцев привычное.
Вышли наши геодезисты со своими инструментами на взогорок, поросший густым кустарником. Покрутили носами, чуют: вроде бы по ветру в их сторону дымком несет.
Людей в тех местах не ожидалось. Откуда тогда дымок? Не приведи Господи, коли тайга загорелась. От пожара спастись трудно, а порой и вовсе невозможно.
Но был среди геодезистов бывалый таежник, бывший каторжник, давно отбывший срок и навсегда оставшийся на острове. Его фамилия была Перхуров.
— Это никакой не пожар, — заявил твердо Перхуров. — А мнится мне, что вон в тех кустах недавно кто-то побывал. Во-он, видите, веточка надломлена. Никакой другой зверь, кроме человека, так сделать не сумеет. Пошли, посмотрим!
Подошли к кустам, и от ужаса у всех дыхание сперло. Возле наспех притушенного и еще чуть тлеющего костерка лежит голый мужчина, или, точнее сказать, то, что осталось от него.
Живот человека был широко располосован снизу доверху, а внутренности вывалены на землю. Из тела местами — на ягодицах и плечах — вырезано кусками мясо. Пригляделись — у трупа откромсаны печень и почки.
И возле костерка валяется несколько кусочков зажаренной человечины.
— Людоедство! — прошептали геодезисты. Перхуров подумал-подумал да говорит:
— Каннибалы далеко не ушли, ведь это мы их спугнули.
Стража говорит:
— Будем искать! Да вон следы отчетливые, в ложбину тянутся…
Поиски были недолгими и успешными. Метрах в ста, возле глубокого ручья, за поваленным кедром, вдавившись в сырую землю, прятался каторжанин.
— Колосков! — обрадовался Перхуров. — Ну надо же, какая трогательная встреча. Только выпивки не хватает — отметить ее.
— Зато есть, кажется, закуска, — заметил один из стражников, развязывая мешок, валявшийся возле Колоскова.
Геодезисты заглянули в мешок и с ужасом отпрянули: в нем лежали куски обжаренного человеческого мяса.
Колоскова доставили в кандальную тюрьму вместе с вещественным доказательством — мешком.
Каторга, конечно, знала, что в тайге всякие дела случаются. Но чтобы вот так, своими глазами увидать — для многих такое было впервые.
Стали требовать:
— Пусть при нас сожрет!
Стражники ничего против этого не имели.
Колосков взял полусырой кусок от ягодицы и с притворным аппетитом засунул его в широкую свою пасть:
— Вкуснятина! Лучше любого скотского. Попробовать желаете? — и он швырнул мясо в толпу, глухо заворчавшую.
Началось следствие. Выяснилось, что Колосков еще в тюрьме, подбивая на побег товарища, обдумал его печальную участь. Пробыв два дня в тайге, изрядно изголодавшись, беглецы стали готовиться ко сну, развели костерок.
Спутник Колоскова от слабости еле держался на ногах. Его беспощадно трясла лихорадка. Почти не таясь, Колосков вцепился в горло товарища, придушил его. Затем, еще полуживому, он перерезал горло, попил горячей крови.
— Словно замолодило меня всего, — похвалялся Колосков, сидя в Онорской тюрьме. — Бодрость по всем жилам заиграла.
…Но больше радостей Колоскову в этой жизни не досталось. Случилось для каторги нечто редкое, почти невероятное.
С ПРИПРАВОЙ ИЗ КРАПИВКИ
Губарь был под стать Колоскову — звериная жестокость, полное отсутствие жалости. Бегал он и прежде. И о нем шла молва, что питался в тайге он человечиной. Но доказательств тому не было.
После его побега с Васильевым и Федотовым стража даже не стала устраивать погоню, утомленная поисками Колоскова: «Сами в тайге сдохнут!»
Первых два-три дня беглецы питались припасенным загодя, варили в котелке грибы, ели ягоду. К вечеру устраивались на ночлег. Тайга ласково шумела, все ярче светили на чистом небе хрустальные льдинки далеких звезд.
Федотов, голубоглазый мальчик-красавец, менее всего похожий на преступника, мечтательно говорил:
— Переплыть в Японию, вот было бы славно! Ведь подобное, говорят, случалось. Открыть там свое дело. Я бы цветы рисовал на ткани. В жены взять японочку, детишки бы пошли — узкоглазые, но с примесью славянства… Эх, как я дома хорошо жил! Помогал церковь расписывать, прилично зарабатывал.
Губарь, распаляя себя, прошипел со злобной усмешкой:
— А для какого же рожна ассигнации подделывал, коли «прилично зарабатывал»? Еще большего богатства захотел?
— По глупости, конечно, все произошло.
— Да уж точно, дурак ты дураковый! — смачно сплюнул в костер Губарь.
На другой день Губарь шепнул Васильеву:
— Смекивай, я этого молокососа нарочно с нами взял. Он скусный, как молодой поросеночек, гы-гы! — Губарь ощерил по-лошадиному крупные желтые зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87