На Смоленской толкучке купил портмоне с такой же буквой, а платок лежал в этом портмоне. Ну, думаю, прямо судьба мне — вмиг стать богатым, а то бьюсь, бьюсь в своей мастерской — лишь на хлеб да квас хватает.
Перво— наперво купил в оружейном магазине на Неглинке нож подходящий, а в «Мюр и Мерилизе» — большую куклу. Когда дома никого не было, я на ней руку набивал. Чтоб, значит, при настоящем деле не промазать, точно в сердце попасть.
— И где она, эта кукла? — спросил Кошко.
— А вы еще не нашли? — удивился Федоров. — Знать бы, не сказал об этом. Ну да ладно! В сарайчике моем лежит, под дрова ее забросил. Всю ей грудь, стало быть, в труху превратил. — И с тайной, но все же заметной похвальбой произнес: — Зато потом, при деле, точно все удалось! Озолин, когда я открыл дверь и к нему вошел, спал на диванчике — уже одетый, решил перед Москвой отдохнуть.
— Что, дверь в купе была не заперта?
— Заперта, а я ключ припас. Вошел, а он во сне улыбается. А я дальше, представил, что это лишь кукла. Точно стукнул! — еще раз повторил Федоров.
— А где вы встретили поезд?
— В Туле! Я приехал раньше на два часа. Погулял малость по городу, билет купил — в этот же, третий вагон. Вижу, на вокзальной площади в лавке отменными пряниками торгуют. Купил большой, с вареньем, да в несколько слоев — вкуснятина! В этот момент 29-й поезд подошел. И что бы вы думали? Спрыгнул с подножки и направился ко мне, прямо ко мне… сам Озолин. Посмотрел, узнал — руку пожал, очень удивился нашей встрече. «Я, говорит, для внучки тульских пряничков купить хочу!»
Как— то тошно мне стало. Поспешил скорее к поезду, закрылся в своем купе. Оно у меня такое же, как у Озолина, отдельное.
— Когда вы узнали, что у Озолина купе отдельное?
— Да еще в Москве! Мне об этом Аронов сказал. Я спросил: «Как же наш друг Озолин такое сокровище не боится один в вагоне везти?» Аронов ответил: «Во-первых, никто не знает. Во-вторых, у него купе маленькое, отдельное!»
Вот я себе и взял такое же.
…Поезд вновь продолжал путь. Миновали Серпухов. Думаю себе: пора, брат, пора! И всем своим нутром ощущаю, что Озолин спит. Прямо удивительно!
И вышло все точно, словно бес меня за руку водил. Своим ключом открыл, дело сделал. Чтобы не поняли, что ради корысти все это, засунул ему в один карман брюк портсигар, в другой портмоне, а его себе забрал. Потом в нем оказалось всего рублей четыреста. Ну и, конечно, из бокового пиджачного кармана достал ожерелье.
Вышел из поезда на Москве 2-й, домой поплелся пешком. Дальше вы все сами знаете.
— Скажите, Федоров, вы перед тем, как отправились в купе Озолина, сладкое что-нибудь ели?
Выпучил от удивления убийца глаза и со страхом спрашивает:
— А как вы догадались? Действительно, было дело. Мне надо идти к Озолину, а на меня прямо жор напал, пряника захотелось. К тому же, понимаю, что после того я есть не смогу, а объедок домой тащить не хочется. Вот я перед самыми дверями озолинского купе дожевывал. А как вы догадались?
— А я этому прянику сто раз спасибо сказал! От липких пальцев отличный отпечаток на портсигаре остался. Не будь его, глядишь, мы это дело и не раскрыли бы.
ЭПИЛОГ
О том, что в Москве впервые по отпечаткам пальцев найден убийца, в то время писали и говорили много. Приказом Столыпина Кошко и его помощники были отмечены денежным вознаграждением согласно их званиям и заслугам.
Семен Шмигайло так вошел во вкус полицейской работы, что забросил свое прежнее ремесло часовщика и стал работать агентом по розыску пропавших собачек и кошек (была такая служба).
Что касается Федорова, то он получил восемь лет каторжных работ. Во время нэпа его следы вновь обнаружились в Москве. Он работал в большой фотографии «Рембрандт», что на Сретенке в доме 2/28. Специализировался на печатании фотоизображений вождей революции. Фотографии наклеивались на большого размера красивое паспарту и в газетных киосках продавались всем желающим. Если вам попадется такая фотография, то вспомните, кто к ней приложил руку.
КРОВАВАЯ ПЛАХА
ЛЬВУ НОВОЖЕНОВУ
В багажном отделении Брест-Литовской железной дороги служащие уже несколько дней жаловались на сильный и тяжелый запах, исходивший от большой корзины. После того, как была наконец вызвана полиция, груз вскрыли. Присутствовавшим предстала ужасная картина. Завернутая в клеенку, там лежала обнаженная мертвая женщина. Щеки были вырезаны, глаза выколоты. Впрочем, и само туловище было расчленено: отрубленные руки и ноги лежали в этой же корзине.
Начались трудные поиски преступника…
ЗА КУЛИСАМИ ИППОДРОМА
Наездник Прахов был когда-то московской знаменитостью. Маленького роста, жилистый, чрезвычайно ловкий, он мало говорил, не курил и никогда не пил. Он один выиграл столько заездов, сколько, кажется, не выиграли все остальные жокеи вместе взятые.
Но шли годы. Прахов немного погрузнел, потерял былую лихость и куражность. И к прежним восхищенным мнениям все чаще стали примешиваться разговоры, что он допускает разные махинации и торгует сведениями, называя будущих победителей.
Вот он стоит во дворике ипподрома, что-то отлаживая в своей качалке — легкой как пушинка беговой коляске. Заезды должны были скоро начаться, и во дворик с порывами ветра порой доносился голос распорядителя и глухой ропот толпы.
Откуда— то появился рослый человек гвардейской выправки и с лихо закрученными вверх усами. Это было нарушением правил. Во время заездов посторонних не пускали к наездникам. Но этот господин составлял, кажется, единственное исключение. Он великолепно знал ветеринарное дело, порой оказывал помощь в лечении заболевших лошадей, и к нему давно привыкли. Звали его Николай Николаевич.
Сейчас он подошел к Прахову, они обменялись двумя-тремя словами. Причем на лице Николая Николаевича появилось искреннее недоумение. Но Прахов произнес что-то, и его собеседник заспешил прочь.
За этой сценой внимательно наблюдал тщедушный человечек с нездоровым, серым цветом лица и непропорционально длинными руками. Стараясь не привлекать к себе внимания, он сбросил халат, в который был облачен поверх кумачовой рубахи, поставил в угол ведро с водой и швабру — свои рабочие инструменты и быстрыми мелкими шагами засеменил к воротам.
Преодолев их, он едва ли не бегом устремился в соседний скверик. Там он приблизился к скамейке, где сидела пара: маленький, слабо развитый человек, очень похожий внешностью на подошедшего, и симпатичная девица, густо намазанная и сильно надушенная.
Подошедший что-то быстро произнес, ткнул рукой в сторону входа, и собеседники стремительно разошлись. Пара отправилась ко входу на ипподром и там проследовала к кассам.
Человечек вновь прошел на дворик, надел халат и продолжил уборку территории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Перво— наперво купил в оружейном магазине на Неглинке нож подходящий, а в «Мюр и Мерилизе» — большую куклу. Когда дома никого не было, я на ней руку набивал. Чтоб, значит, при настоящем деле не промазать, точно в сердце попасть.
— И где она, эта кукла? — спросил Кошко.
— А вы еще не нашли? — удивился Федоров. — Знать бы, не сказал об этом. Ну да ладно! В сарайчике моем лежит, под дрова ее забросил. Всю ей грудь, стало быть, в труху превратил. — И с тайной, но все же заметной похвальбой произнес: — Зато потом, при деле, точно все удалось! Озолин, когда я открыл дверь и к нему вошел, спал на диванчике — уже одетый, решил перед Москвой отдохнуть.
— Что, дверь в купе была не заперта?
— Заперта, а я ключ припас. Вошел, а он во сне улыбается. А я дальше, представил, что это лишь кукла. Точно стукнул! — еще раз повторил Федоров.
— А где вы встретили поезд?
— В Туле! Я приехал раньше на два часа. Погулял малость по городу, билет купил — в этот же, третий вагон. Вижу, на вокзальной площади в лавке отменными пряниками торгуют. Купил большой, с вареньем, да в несколько слоев — вкуснятина! В этот момент 29-й поезд подошел. И что бы вы думали? Спрыгнул с подножки и направился ко мне, прямо ко мне… сам Озолин. Посмотрел, узнал — руку пожал, очень удивился нашей встрече. «Я, говорит, для внучки тульских пряничков купить хочу!»
Как— то тошно мне стало. Поспешил скорее к поезду, закрылся в своем купе. Оно у меня такое же, как у Озолина, отдельное.
— Когда вы узнали, что у Озолина купе отдельное?
— Да еще в Москве! Мне об этом Аронов сказал. Я спросил: «Как же наш друг Озолин такое сокровище не боится один в вагоне везти?» Аронов ответил: «Во-первых, никто не знает. Во-вторых, у него купе маленькое, отдельное!»
Вот я себе и взял такое же.
…Поезд вновь продолжал путь. Миновали Серпухов. Думаю себе: пора, брат, пора! И всем своим нутром ощущаю, что Озолин спит. Прямо удивительно!
И вышло все точно, словно бес меня за руку водил. Своим ключом открыл, дело сделал. Чтобы не поняли, что ради корысти все это, засунул ему в один карман брюк портсигар, в другой портмоне, а его себе забрал. Потом в нем оказалось всего рублей четыреста. Ну и, конечно, из бокового пиджачного кармана достал ожерелье.
Вышел из поезда на Москве 2-й, домой поплелся пешком. Дальше вы все сами знаете.
— Скажите, Федоров, вы перед тем, как отправились в купе Озолина, сладкое что-нибудь ели?
Выпучил от удивления убийца глаза и со страхом спрашивает:
— А как вы догадались? Действительно, было дело. Мне надо идти к Озолину, а на меня прямо жор напал, пряника захотелось. К тому же, понимаю, что после того я есть не смогу, а объедок домой тащить не хочется. Вот я перед самыми дверями озолинского купе дожевывал. А как вы догадались?
— А я этому прянику сто раз спасибо сказал! От липких пальцев отличный отпечаток на портсигаре остался. Не будь его, глядишь, мы это дело и не раскрыли бы.
ЭПИЛОГ
О том, что в Москве впервые по отпечаткам пальцев найден убийца, в то время писали и говорили много. Приказом Столыпина Кошко и его помощники были отмечены денежным вознаграждением согласно их званиям и заслугам.
Семен Шмигайло так вошел во вкус полицейской работы, что забросил свое прежнее ремесло часовщика и стал работать агентом по розыску пропавших собачек и кошек (была такая служба).
Что касается Федорова, то он получил восемь лет каторжных работ. Во время нэпа его следы вновь обнаружились в Москве. Он работал в большой фотографии «Рембрандт», что на Сретенке в доме 2/28. Специализировался на печатании фотоизображений вождей революции. Фотографии наклеивались на большого размера красивое паспарту и в газетных киосках продавались всем желающим. Если вам попадется такая фотография, то вспомните, кто к ней приложил руку.
КРОВАВАЯ ПЛАХА
ЛЬВУ НОВОЖЕНОВУ
В багажном отделении Брест-Литовской железной дороги служащие уже несколько дней жаловались на сильный и тяжелый запах, исходивший от большой корзины. После того, как была наконец вызвана полиция, груз вскрыли. Присутствовавшим предстала ужасная картина. Завернутая в клеенку, там лежала обнаженная мертвая женщина. Щеки были вырезаны, глаза выколоты. Впрочем, и само туловище было расчленено: отрубленные руки и ноги лежали в этой же корзине.
Начались трудные поиски преступника…
ЗА КУЛИСАМИ ИППОДРОМА
Наездник Прахов был когда-то московской знаменитостью. Маленького роста, жилистый, чрезвычайно ловкий, он мало говорил, не курил и никогда не пил. Он один выиграл столько заездов, сколько, кажется, не выиграли все остальные жокеи вместе взятые.
Но шли годы. Прахов немного погрузнел, потерял былую лихость и куражность. И к прежним восхищенным мнениям все чаще стали примешиваться разговоры, что он допускает разные махинации и торгует сведениями, называя будущих победителей.
Вот он стоит во дворике ипподрома, что-то отлаживая в своей качалке — легкой как пушинка беговой коляске. Заезды должны были скоро начаться, и во дворик с порывами ветра порой доносился голос распорядителя и глухой ропот толпы.
Откуда— то появился рослый человек гвардейской выправки и с лихо закрученными вверх усами. Это было нарушением правил. Во время заездов посторонних не пускали к наездникам. Но этот господин составлял, кажется, единственное исключение. Он великолепно знал ветеринарное дело, порой оказывал помощь в лечении заболевших лошадей, и к нему давно привыкли. Звали его Николай Николаевич.
Сейчас он подошел к Прахову, они обменялись двумя-тремя словами. Причем на лице Николая Николаевича появилось искреннее недоумение. Но Прахов произнес что-то, и его собеседник заспешил прочь.
За этой сценой внимательно наблюдал тщедушный человечек с нездоровым, серым цветом лица и непропорционально длинными руками. Стараясь не привлекать к себе внимания, он сбросил халат, в который был облачен поверх кумачовой рубахи, поставил в угол ведро с водой и швабру — свои рабочие инструменты и быстрыми мелкими шагами засеменил к воротам.
Преодолев их, он едва ли не бегом устремился в соседний скверик. Там он приблизился к скамейке, где сидела пара: маленький, слабо развитый человек, очень похожий внешностью на подошедшего, и симпатичная девица, густо намазанная и сильно надушенная.
Подошедший что-то быстро произнес, ткнул рукой в сторону входа, и собеседники стремительно разошлись. Пара отправилась ко входу на ипподром и там проследовала к кассам.
Человечек вновь прошел на дворик, надел халат и продолжил уборку территории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87