Настоятель храма поднес игумену монастыря свидетельство о пострижении и попросил дать посвящаемому монашеское имя. Взяв свидетельство, в верхней части которого было оставлено место для имени, игумен прочел строку из псалма:
– «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи-шэнь, что значит Познавший глубину».
Даровав Лу Да новое имя, игумен передал свидетельство монаху-писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал бумагу Лу Чжи-шэню. Затем игумен вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи-шэня к алтарю, и игумен, возложив ему на голову руки, произнес:
– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников к друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.
Чжи-шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только: «могу» или «не могу» и вместо этого сказал: «я запомню», что также очень рассмешило монахов.
Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи-шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.
На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с игуменом монастыря и, несмотря на все уговоры погостить, заявил, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:
– Достопочтенный игумен и отцы-монахи, во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи-шэнь человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого-нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, простите и не осуждайте его.
– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это игумен, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественным учение и откроем ему путь к самосозерцанию.
– Когда-нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.
Потом он вызвал из толпы монахов Лу Чжи-шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку прочел ему наставление:
– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и забыть свое прежнее положение в обществе. В противном случае я не смогу сюда показаться. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать.
– Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи-шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя, как полагается.
Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.
Что касается Лу Чжи-шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:
– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!
– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи-шэнь.
– О, боже, – взмолились монахи.
– Причем тут угорь? – закричал Лу Чжи-шэнь. – Я и черепах едал.
– Вот так беда! – воскликнули монахи.
– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи-шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.
Тут игра слов. Иероглифы, означающие «боже» и «угорь», произносятся одинаково: «шань»; равно как и слова «горе», «беда» и «горько» произносятся: «ку».
Тут монахи оставили Лу Чжи-шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все решили пойти к игумену и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но настоятель храма стал их уговаривать:
– Ведь игумен сказал нам, что когда-нибудь Чжи-шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что игумен потворствует Чжи-шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.
Монахи ушли восвояси.
А Лу Чжи-шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.
Монастырские служки отправились к игумену и стали жаловаться:
– Лу Чжи-шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по-монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре!
– Вздор! – сердито закричал на них игумен. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи-шэнь исправится.
После этого никто уж не решался заговаривать о новом монахе.
Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи-шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды, в начале зимы, выдался прекрасный тихий день. Лу Чжи-шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, не зная, куда направляется. Дойдя до беседки, расположенной на середине горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пишу, а теперь меня сделали монахом, я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что-то долго не присылает своих людей с провизией. Я уж ко всему потерял вкус! Достать бы хоть вина немножко, то было бы хорошо».
Только Лу Чжи-шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нес на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках он держал оловянный кипятильник для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:
У горы Цзюлишань
В бранном прахе нашел
Старый меч пастушок,
А на водах Уцзян
Ветер гонит ладью, –
Будто юная Юй-цзи
От болвана ушла.
Сидя в беседке, Лу Чжи-шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.
– Послушай-ка, приятель! – обратился к нему Лу Чжи-шэнь. – Что это у тебя в кадушках?
– Доброе вино.
– Сколько же стоит кадушка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179
– «Один луч чудотворного света стоит тысячи слитков золота. Да распространится повсюду блеск учения Будды. И даруется тебе имя Чжи-шэнь, что значит Познавший глубину».
Даровав Лу Да новое имя, игумен передал свидетельство монаху-писцу, который вписал туда новое имя посвященного и отдал бумагу Лу Чжи-шэню. Затем игумен вручил ему монашеское одеяние и сказал, чтобы он облачился в него. После этого казначей подвел Лу Чжи-шэня к алтарю, и игумен, возложив ему на голову руки, произнес:
– Отныне для тебя должны быть обязательными следующие три правила: быть таким же добрым и всепрощающим, как Будда, следовать истинному учению, почитать и любить своих наставников к друзей. Ты должен выполнять также пять заповедей: не убивать, не красть, не прелюбодействовать, не пить вина и не лгать.
Чжи-шэнь не знал, что при совершении обряда следует отвечать только: «могу» или «не могу» и вместо этого сказал: «я запомню», что также очень рассмешило монахов.
Когда церемония пострижения была закончена, Чжао пригласил монахов в трапезную, где всем, независимо от звания и положения, преподнес подарки. Затем келарь ввел в трапезную Лу Чжи-шэня и, приказав ему поклониться старшим и младшим братьям, усадил его у статуи Будды, позади остальных монахов. На этом можно закончить описание этого дня.
На следующий день Чжао собрался домой. Он простился с игуменом монастыря и, несмотря на все уговоры погостить, заявил, что ему надо возвращаться к себе. После утренней трапезы все монахи вышли к воротам проводить Чжао. Сложив ладони и кланяясь, он сказал собравшимся:
– Достопочтенный игумен и отцы-монахи, во всех своих делах вы проявляете милосердие и сострадание. Мой младший брат Чжи-шэнь человек простой и прямодушный. Возможно, что он не всегда будет учтиво и вежливо вести себя, случайно обидит кого-нибудь словом или нарушит высокие правила монастырского устава. В таком случае я очень прошу вас, ради меня, недостойного, простите и не осуждайте его.
– Не тревожьтесь, господин Чжао, – отвечал на это игумен, – мы постепенно научим его читать священные книги и песнопения, будем разъяснять божественным учение и откроем ему путь к самосозерцанию.
– Когда-нибудь я постараюсь отблагодарить вас за все заботы о моем названом брате, – промолвил Чжао.
Потом он вызвал из толпы монахов Лу Чжи-шэня, отвел его в сторону под сосны и потихоньку прочел ему наставление:
– Дорогой брат! Теперь тебе придется расстаться со своими старыми привычками. Ты должен вести себя соответственно заповедям и забыть свое прежнее положение в обществе. В противном случае я не смогу сюда показаться. Ну, береги себя и будь здоров. Всю необходимую одежду я буду тебе присылать.
– Вам нет надобности предупреждать меня, дорогой брат, – ответил Лу Чжи-шэнь. – Я буду исполнять все обряды и вести себя, как полагается.
Чжао еще раз попрощался с настоятелем и со всеми монахами, сел в носилки и отправился домой. Слуги понесли за ним пустые носилки и корзины, в которых были доставлены подарки. А настоятель монастыря в сопровождении монахов вернулся к себе.
Что касается Лу Чжи-шэня, то, миновав зал, где он принимал постриг, он повалился на скамью, предназначенную для самосозерцания, и сразу же уснул. Монахи стали расталкивать его, приговаривая:
– Так нельзя! Раз ты стал монахом – должен учиться, как предаваться самосозерцанию!
– Я хочу спать! Это мое личное дело и никого не касается! – возмутился Лу Чжи-шэнь.
– О, боже, – взмолились монахи.
– Причем тут угорь? – закричал Лу Чжи-шэнь. – Я и черепах едал.
– Вот так беда! – воскликнули монахи.
– Почему же горько? – спросил, недоумевая, Лу Чжи-шэнь. – У черепахи большое брюхо, она жирная и на вкус очень приятна.
Тут игра слов. Иероглифы, означающие «боже» и «угорь», произносятся одинаково: «шань»; равно как и слова «горе», «беда» и «горько» произносятся: «ку».
Тут монахи оставили Лу Чжи-шэня в покое и больше не мешали ему спать. На следующий день они все решили пойти к игумену и доложить ему о недостойном поведении нового брата. Но настоятель храма стал их уговаривать:
– Ведь игумен сказал нам, что когда-нибудь Чжи-шэнь достигнет высшего совершенства и никто из нас не сможет с ним сравниться. Ясно, что игумен потворствует Чжи-шэню, и пока ничего с ним не поделаешь. Оставьте его в покое.
Монахи ушли восвояси.
А Лу Чжи-шэнь, видя, что его больше не тревожат, каждый вечер разваливался на скамье для самосозерцания и засыпал, раскинув руки и ноги. По ночам на весь монастырь разносился его громоподобный храп. Свои нужды он, к великому ужасу всех монахов, отправлял прямо позади храма и загадил все кругом.
Монастырские служки отправились к игумену и стали жаловаться:
– Лу Чжи-шэнь не соблюдает никаких приличий. Он ведет себя совсем не по-монашески! Как же можно держать такого человека в монастыре!
– Вздор! – сердито закричал на них игумен. – Мы не должны забывать нашего покровителя. Брат Чжи-шэнь исправится.
После этого никто уж не решался заговаривать о новом монахе.
Так прошло около пяти месяцев, в течение которых Лу Чжи-шэнь, сам того не замечая, постоянно нарушал спокойную жизнь монастыря на горе Утай. От длительного безделья его стали одолевать различные мысли. Однажды, в начале зимы, выдался прекрасный тихий день. Лу Чжи-шэнь надел черную рясу, подвязался блестящим черным поясом, обулся в монашеские туфли и большими шагами вышел из монастыря, не зная, куда направляется. Дойдя до беседки, расположенной на середине горы, он сел на скамейку с высокой спинкой и задумался: «Что за никудышная жизнь! Раньше я каждый день пил хорошее вино, ел вкусную пишу, а теперь меня сделали монахом, я уже начал сохнуть с голоду! Вот и Чжао что-то долго не присылает своих людей с провизией. Я уж ко всему потерял вкус! Достать бы хоть вина немножко, то было бы хорошо».
Только Лу Чжи-шэнь подумал об этом, как вдалеке увидел человека, который нес на коромысле две кадушки, закрытые крышками. В руках он держал оловянный кипятильник для подогревания вина. Подымаясь в гору, неизвестный распевал:
У горы Цзюлишань
В бранном прахе нашел
Старый меч пастушок,
А на водах Уцзян
Ветер гонит ладью, –
Будто юная Юй-цзи
От болвана ушла.
Сидя в беседке, Лу Чжи-шэнь поджидал, пока человек с ношей приблизится. А тот опустил кадушки на землю у самой беседки и остановился передохнуть.
– Послушай-ка, приятель! – обратился к нему Лу Чжи-шэнь. – Что это у тебя в кадушках?
– Доброе вино.
– Сколько же стоит кадушка?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179