Так и было сделано.
* * *
Потрясенный Сталинградом, начальник штаба группы войск докладывал командующему оперативную сводку, держа в папке наготове суточное оперативное донесение генеральному штабу.
– Слышали? – фельдмаршал сумрачно поглядел на начальника штаба. Тот по тону голоса понял, о чем спрашивает фельдмаршал, и с печалью ответил:
– Слышал. Это какой-то зловещий рок, экселенц.
Фон Клюге опустил острие карандаша на северный изгиб фронта, на точку, подчерненную тушью, с надписью «Демидово».
– Что у них здесь?
– Все те же две армии.
– Все те же две, – повторил себе под нос Клюге и измерил расстояние: – Шестьдесят. Не много. И, пожалуй, они здесь, – карандаш остановился на Смоленске, – будут раньше, чем Модель отойдет на новый рубеж… А здесь? – Клюге показал на Киров – южный изгиб фронта.
– Те же 10-я, 50-я и 49-я армии.
– Плотновато, – протянул фельдмаршал. – Полагаю, здесь, на направлении удара, надо ожидать тысяч сто. А что мы можем противопоставить? – Он снова задумался. – Маловато, – и прочертил две невидимые стрелы на Смоленск, одну от Демидова, другую от Кирова. – Вот так, как и в Сталинграде, может получиться! Согласны?
– Согласен. Я тоже очень много думал над этим, экселенц, но, откровенно говоря, просто боялся высказать эту мысль вслух, так как это противоречит приказу фюрера – ни шагу назад.
В это время вошел переводчик.
– Извините, экселенц. Говорит Москва, – и включил «Телефункен». Через несколько секунд радио заговорило. Переводчик повторял слова диктора по-немецки:
– «…Закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда».
– Паулюс, – чуть слышно выдохнул Клюге и жестом показал на радиоприемник, – пожалуйста, потише, – и, словно ожидая приговора, тяжело опустился в кресло.
Переводчик, видя, как с каждым словом диктора – а тот выкладывал их торжественным тоном – брови фельдмаршала ползли к переносице, а зубы сжимались, еле-еле перевел, что взят в плен вместе со своим штабом командующий группой войск под Сталинградом генерал-фельдмаршал Паулюс…
Дослушать до конца сообщение Совинформбюро у фельдмаршала не хватило сил, и он сам выключил приемник и освободил переводчика. Как только за ним закрылась дверь, фон Клюге снова предался прежним размышлениям и склонился над картой оперативной обстановки.
Сообщение Москвы о сталинградской трагедии еще больше укрепило в нем страх за судьбу войск ржевско-вяземского плацдарма.
– А вы говорите, «ни шагу назад». Если держаться так, повторится Сталинград!.. – Фон Клюге насупился. Наконец изрек: – Что бы фюрер ни думал, мы в интересах предотвращения катастрофы обязаны доложить ему всю нашу обстановку. Конечно, это надо умно аргументировать, да так убедительно, чтобы он решился на отвод войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж Белый – Спас-Деменск. Следует доказать и то, что этим мы сокращаем фронт раза в три и высвобождаем 10 – 12 дивизий.
* * *
Вслед за ликвидацией сталинградской группировки Паулюса советское командование развернуло наступление на курско-харьковском направлении, и 8 февраля армия генерала Черняховского овладела Курском. Это основательно потрясло Гитлера, так как войска Воронежского и Брянского фронтов создали угрозу удара на фланге группы армий «Центр» и окружения, подобно Сталинграду, всей ржевско-вяземской группировки. И уж тут-то Гитлер волей-неволей принял решение об отводе войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж, предложенный фельдмаршалом фон Клюге, а высвобождавшиеся войска вместе со штабом генерала Моделя перебросить в район Орла и оттуда нанести сокрушительный удар на Курск.
Озабоченный этим решением фюрера, фон Клюге не выделил на проческу из полевых войск ни одного солдата, и Шенкендорф вынужден был действовать только своими силами и только вдоль важных дорог. Таким образом, на важной дороге попало под проческу и «Каффехауз» Кудюмова.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В одну из ненастных ночей не раз битый карателями Шарик, странно подвывая, заворчал под окном сторожа. Не успел дед Гриша выскочить из сторожки и предупредительно стукнуть в ставню, как вдруг в окна и двери корчмы забарабанили каратели.
Тут дед Гриша решил первый удар принять на себя и тем самым дать время хозяевам спрятать все то, что могло их подвести.
– Сейчас, сейчас! – кричал он еще со двора. И, подойдя к крыльцу, как бы не понимая, кто это стучит, возмутился: – Господа! Чего барабаните? Ведь ночь. А ночью заведение не работает.
Из-за дверей донесся голос хозяйки:
– Айн момент! Айн момент!
Потом слышалось, как в скважину не попадал ключ. Наконец дверь открылась, и хозяйка, впустив «гостей», распахнула дверь в горницу, где хозяин, держа лампу в руках, вскинул руку и прокричал:
– Хайль Гитлер!
Главарю карателей ничего не оставалось, как остановиться у порога и тоже вскинуть руку:
– Хайль!
Его примеру последовал и начальник местной полиции и тут же гримасой показал Кудюмову, что ему очень и очень неприятно участвовать в этом деле.
Вера, делая вид, что она принимает их за ночных гостей, хотя у самой нервы были на пределе, – раздвинула портьеры и пригласила эсэсовцев в офицерскую комнату, где для такого случая всегда на ночь на стол ставились термос с горячим кофе, масленка, сахарница и под стеклянным колпаком манящие свежим салом бутерброды:
– Битте, герр гауптштурмфюрер! – и, как бы вспоминая забытое слово, кокетливо закрутила пальчиком. – О! Зо! Аус зиеген… А, – опять крутанула, – их аус зиеген.
Тем временем Михаил Макарович поставил лампу на стол и подскочил к эсэсовцу, чтобы принять от него пальто. Гауптштурмфюрер отстранил хозяина, обдал холодным взглядом хозяйку и, махнув перчаткой, произнес: – «Галоло!!» И по этому одному взмаху вся свора, видимо, основательно натренированная, мгновенно принялась за работу: обершарфюрер схватил хозяина, закрутил ему руки за спину, а другой эсэсовец его обыскал. То же проделали и с Верой, но ее обыскала обершарфюрер-женщина в форме, предварительно провокационно спросив:
– Железнова Вера?
Вера сделала вид, что не поняла. Эсэсовка повторила:
– Я Бронислава Казимировна, – спокойно ответила Вера.
Эсэсовцы стучали сапожищами во всех комнатах. Женщина в форме обершарфюрера поспешила наверх.
Там она обратилась к Лиде:
– Железнова Вера?
– Не понимаю. Отродясь Зина. По-взрослому значит Зинаида. Фарштейн? Зинаида!
А сапоги грохотали в сенях и в кухне, топали во дворе и в пристройках.
Сам гауптштурмфюрер, распахнув добротную, на меху, кожанку, сидел, развалившись, боком к столу и, вооружившись лупой, рассматривал документы, изъятые из ящика буфета. Закончив с ними, стал спокойно разглядывать куклу, производя сквозь зажатые губы один и тот же звук:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
* * *
Потрясенный Сталинградом, начальник штаба группы войск докладывал командующему оперативную сводку, держа в папке наготове суточное оперативное донесение генеральному штабу.
– Слышали? – фельдмаршал сумрачно поглядел на начальника штаба. Тот по тону голоса понял, о чем спрашивает фельдмаршал, и с печалью ответил:
– Слышал. Это какой-то зловещий рок, экселенц.
Фон Клюге опустил острие карандаша на северный изгиб фронта, на точку, подчерненную тушью, с надписью «Демидово».
– Что у них здесь?
– Все те же две армии.
– Все те же две, – повторил себе под нос Клюге и измерил расстояние: – Шестьдесят. Не много. И, пожалуй, они здесь, – карандаш остановился на Смоленске, – будут раньше, чем Модель отойдет на новый рубеж… А здесь? – Клюге показал на Киров – южный изгиб фронта.
– Те же 10-я, 50-я и 49-я армии.
– Плотновато, – протянул фельдмаршал. – Полагаю, здесь, на направлении удара, надо ожидать тысяч сто. А что мы можем противопоставить? – Он снова задумался. – Маловато, – и прочертил две невидимые стрелы на Смоленск, одну от Демидова, другую от Кирова. – Вот так, как и в Сталинграде, может получиться! Согласны?
– Согласен. Я тоже очень много думал над этим, экселенц, но, откровенно говоря, просто боялся высказать эту мысль вслух, так как это противоречит приказу фюрера – ни шагу назад.
В это время вошел переводчик.
– Извините, экселенц. Говорит Москва, – и включил «Телефункен». Через несколько секунд радио заговорило. Переводчик повторял слова диктора по-немецки:
– «…Закончили ликвидацию группы немецко-фашистских войск, окруженных западнее центральной части Сталинграда».
– Паулюс, – чуть слышно выдохнул Клюге и жестом показал на радиоприемник, – пожалуйста, потише, – и, словно ожидая приговора, тяжело опустился в кресло.
Переводчик, видя, как с каждым словом диктора – а тот выкладывал их торжественным тоном – брови фельдмаршала ползли к переносице, а зубы сжимались, еле-еле перевел, что взят в плен вместе со своим штабом командующий группой войск под Сталинградом генерал-фельдмаршал Паулюс…
Дослушать до конца сообщение Совинформбюро у фельдмаршала не хватило сил, и он сам выключил приемник и освободил переводчика. Как только за ним закрылась дверь, фон Клюге снова предался прежним размышлениям и склонился над картой оперативной обстановки.
Сообщение Москвы о сталинградской трагедии еще больше укрепило в нем страх за судьбу войск ржевско-вяземского плацдарма.
– А вы говорите, «ни шагу назад». Если держаться так, повторится Сталинград!.. – Фон Клюге насупился. Наконец изрек: – Что бы фюрер ни думал, мы в интересах предотвращения катастрофы обязаны доложить ему всю нашу обстановку. Конечно, это надо умно аргументировать, да так убедительно, чтобы он решился на отвод войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж Белый – Спас-Деменск. Следует доказать и то, что этим мы сокращаем фронт раза в три и высвобождаем 10 – 12 дивизий.
* * *
Вслед за ликвидацией сталинградской группировки Паулюса советское командование развернуло наступление на курско-харьковском направлении, и 8 февраля армия генерала Черняховского овладела Курском. Это основательно потрясло Гитлера, так как войска Воронежского и Брянского фронтов создали угрозу удара на фланге группы армий «Центр» и окружения, подобно Сталинграду, всей ржевско-вяземской группировки. И уж тут-то Гитлер волей-неволей принял решение об отводе войск с ржевско-вяземского плацдарма на рубеж, предложенный фельдмаршалом фон Клюге, а высвобождавшиеся войска вместе со штабом генерала Моделя перебросить в район Орла и оттуда нанести сокрушительный удар на Курск.
Озабоченный этим решением фюрера, фон Клюге не выделил на проческу из полевых войск ни одного солдата, и Шенкендорф вынужден был действовать только своими силами и только вдоль важных дорог. Таким образом, на важной дороге попало под проческу и «Каффехауз» Кудюмова.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
В одну из ненастных ночей не раз битый карателями Шарик, странно подвывая, заворчал под окном сторожа. Не успел дед Гриша выскочить из сторожки и предупредительно стукнуть в ставню, как вдруг в окна и двери корчмы забарабанили каратели.
Тут дед Гриша решил первый удар принять на себя и тем самым дать время хозяевам спрятать все то, что могло их подвести.
– Сейчас, сейчас! – кричал он еще со двора. И, подойдя к крыльцу, как бы не понимая, кто это стучит, возмутился: – Господа! Чего барабаните? Ведь ночь. А ночью заведение не работает.
Из-за дверей донесся голос хозяйки:
– Айн момент! Айн момент!
Потом слышалось, как в скважину не попадал ключ. Наконец дверь открылась, и хозяйка, впустив «гостей», распахнула дверь в горницу, где хозяин, держа лампу в руках, вскинул руку и прокричал:
– Хайль Гитлер!
Главарю карателей ничего не оставалось, как остановиться у порога и тоже вскинуть руку:
– Хайль!
Его примеру последовал и начальник местной полиции и тут же гримасой показал Кудюмову, что ему очень и очень неприятно участвовать в этом деле.
Вера, делая вид, что она принимает их за ночных гостей, хотя у самой нервы были на пределе, – раздвинула портьеры и пригласила эсэсовцев в офицерскую комнату, где для такого случая всегда на ночь на стол ставились термос с горячим кофе, масленка, сахарница и под стеклянным колпаком манящие свежим салом бутерброды:
– Битте, герр гауптштурмфюрер! – и, как бы вспоминая забытое слово, кокетливо закрутила пальчиком. – О! Зо! Аус зиеген… А, – опять крутанула, – их аус зиеген.
Тем временем Михаил Макарович поставил лампу на стол и подскочил к эсэсовцу, чтобы принять от него пальто. Гауптштурмфюрер отстранил хозяина, обдал холодным взглядом хозяйку и, махнув перчаткой, произнес: – «Галоло!!» И по этому одному взмаху вся свора, видимо, основательно натренированная, мгновенно принялась за работу: обершарфюрер схватил хозяина, закрутил ему руки за спину, а другой эсэсовец его обыскал. То же проделали и с Верой, но ее обыскала обершарфюрер-женщина в форме, предварительно провокационно спросив:
– Железнова Вера?
Вера сделала вид, что не поняла. Эсэсовка повторила:
– Я Бронислава Казимировна, – спокойно ответила Вера.
Эсэсовцы стучали сапожищами во всех комнатах. Женщина в форме обершарфюрера поспешила наверх.
Там она обратилась к Лиде:
– Железнова Вера?
– Не понимаю. Отродясь Зина. По-взрослому значит Зинаида. Фарштейн? Зинаида!
А сапоги грохотали в сенях и в кухне, топали во дворе и в пристройках.
Сам гауптштурмфюрер, распахнув добротную, на меху, кожанку, сидел, развалившись, боком к столу и, вооружившись лупой, рассматривал документы, изъятые из ящика буфета. Закончив с ними, стал спокойно разглядывать куклу, производя сквозь зажатые губы один и тот же звук:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119