Ища на ночь безопасного пристанища, двинулись малоезженной дорогой. Пожалуй, это была не дорога, а скорее тропа, тянувшаяся между болот, которая и вывела их к островку, густо заросшему ельником и можжевельником. Здесь, под ветвями старой ели, и обосновались на ночлег.
Всю эту промозглую осеннюю ночь Гребенюк и Мурза не сомкнули глаз. Лишь Юра, замаявшийся за день и продрогший, тихо посапывал под мешками и чехлами в малахае Фомича на постели, устроенной из еловых лапок.
Чувствуя по себе, как устал Мурза, Иван Фомич несколько раз предлагал ему:
– Иди, притулись к Юре и вздремни чуток.
Но тот твердил одно: надо скорее пробраться в деревню на бугре и разузнать там о партизанах.
– Уж если идти, так только мне, – возразил Гребенюк.
Перед зарей Фомич поднялся, подпоясался веревкой и, засунув за нее топор, отправился в дорогу. Лес еще спал, лишь беспокойная синичка, порхая с ветки на ветку, попискивала, да где-то поодаль чуть слышно что-то позванивало – цзинь, цзинь… «И что бы это могло быть? – приложил старик ладонь к уху, постоял прислушиваясь и осторожно двинулся на этот непонятный звук.
С каждым его шагом «цзинь» становилось звонче. Увидев женщину, доившую корову, замер. Когда она, закончив доение, взяла ведро в руки, кашлянул. Увидев незнакомца, доярка тоже кашлянула, но два раза и посильнее.
– Доброе утро, молодица!
– Не совсем доброе, – горестно ответила она и хлопнула корову по спине. – Ну, Звездочка, пошла!
– Вы из деревни, что на бугре?
– Нет больше деревни, – глухо ответила молодуха и смахнула слезинку. Из-за ели вышел старик, одетый в рваную одежонку.
– Ступай, ребята скулят, – сказал он женщине, а после обратился к Гребенюку: – Куда же, мил человек, с топором-то путь держишь?
– Да вот хочу пробраться на станцию, а если туда нельзя, то и подальше, в сторону Духовщины. Може, там что есть по плотницкой, – ответил Гребенюк.
– Може, табачок есть?
Фомич достал кисет. Степенно скрутили цигарки, задымили.
Так и состоялось знакомство. Старик назвался Тихоном.
За курением рассказал:
– Ночью прибежал Фонька, наш деревенский парень, – он на станции работает – и поведал, что «чапаевцы», стало быть, партизаны, взорвали на Вопце мост. А тут, в округе Игорьевская, Холм-Жирковский и так до самой Андреевской, «Народный мститель» каждую ночь фрицам дрозда дает. А там, – Тихон махнул рукой в сторону северо-востока, – Фонька сказывал, партизаны «Родины» на перегоне Бахметьево – Любинка на железной дороге тоже мост шарахнули, а потом между Осугой и Помельницами эшелон под откос пустили. А это ведь почти под самым носом начальства – в Андреевском-то их большой штаб… – От цигарки остался маленький окурок, а Тихон, морщась от ожога, все еще затягивался. – На этой ветке, почитай, от Владимирской до самого Дурова, фашистам жарко – здесь партизаны генерала Иовлева нет-нет, да так саданут, что аж самому Гитлеру тошно становится… – Тихон снова скрутил цигарку и, дымя ею, продолжал: – А на Вопце важный мост шарахнули, так там целая дивизия застряла. На погрузку она шла. После этого фрицы устроили такой тарарам и по тревоге весь гарнизон подняли. Фонька всех нас предупредил. Зная, чем все это кончается, мы тут же всем селением поднялись и со скотом и со скарбом – в лес… Эх, Фомич, взял бы я в руки клинок и, как бывало в гражданскую, пошел бы рубать головы всем фашистам подряд. Но, друг, не статья. Постановили, нам, двум старикам, остаться и хозяевать, как видишь, и без кола, и без двора, в такую холодюку и под открытым небом.
– А не знаете ли, где сейчас «Дядя Ваня»? – спросил Гребенюк.
– Где «Дядя Ваня», Фомич, не знаю… но где-то в наших лесах, – и, опершись о колено Фомича, доверительно сказал: – Пойдем посмотрим, где вы расположились. Оставайтесь пока на месте и ждите наших.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Еще не успели сгуститься сумерки, как с противоположной стороны дороги, оттуда, где Юра, с наганом наготове, сидел, замаскировавшись в «секрете», появился Тихон, а с ним широкоплечий, но молоденький полицай с чубчиком, и если бы не было с ним Тихона, то, наверное, полицай лежал бы мертвым от Юриной пули. Схватился было за автомат и Мурза, но Гребенюк его удержал. А «полицай» по-простецки со всеми поздоровался и спросил:
– Кто старший?
– Я, Иван Гребенюк, – Фомич приложил руку к козырьку. – А вы кто будете?
– Я, товарищ Гребенюк, партизан Михаил Зябцев, сопровождающий из отряда «Народный мститель».
– Так это же наш, – обрадовался Юра. – От «Дяди Вани»?
– Да, от «Дяди Вани», – и Зябцев перевел взгляд на Гребенюка, чтобы его поторопить: – Не теряйте времени и запрягайте. А то, не ровен час, каратели нагрянут. Они сейчас везде шнырят.
Двигались всю ночь. Партизан шел впереди, так шагах в ста. Иногда он останавливался, и тогда замирали все, вслушиваясь в лесную тишину.
У большака Зябцев спрятал подводу в поросли опушки, а сам вместе с Юрой кустами пробрался к дороге, почти к самому мосту. По большаку, поблескивая притушенными фарами, шла колонна. Казалось, ей не будет конца.
«Что-то у фрицев приключилось, коль ночью, да еще в такую грязюку, поднялись?» – думал про себя Зябцев и, дождавшись, когда мимо прошла последняя машина, хлопнул Юру по плечу:
– Беги!
Юра спружинил и со всех ног помчался, а вскоре послышалось посапывание Соньки, чавканье по грязи ее копыт.
– Давай, Фомич, давай! – Зябцев торопил Гребенюка. И, подперев всем скопом телегу, утопая по колено в грязи, они помогли Соньке одним махом пересечь сплошное месиво большака, затем мост. За мостом резко свернули вправо и – прямо в лес.
– Выдохлись? – спросил Зябцев, которому такие испытания не впервые. – Теперь все. Скоро будем дома.
Зябцев, пройдя три поста, наконец вывел подводу к шалашам, прямо к самому большому, у которого толпились во всем боевом партизаны. По всему чувствовалось, что лагерь чем-то встревожен. Кто-то крикнул:
– Робя! Патроны! Давай сюда!
И вся ватага хлынула к подводе.
– Стой! Не смей трогать! – Зябцев даже схватился за автомат. На его звонкий голос из шалаша вышел, видимо, старший начальник и остановил ватагу:
– Вы чего?
– Да патронов, товарищ комиссар, маловато, – почти в один голос загудели партизаны. – А тут на возу их тысячи.
– Тысячи? – строго глядел на них комиссар. – А вы разве не знаете приказ командира патроны беречь? – Он обошел воз, внимательно его осмотрел и тепло поблагодарил Гребенюка за подарок и отдал распоряжение начальнику боепитания:
– Выдай им сотни две-три.
Мурза не спускал глаз с комиссара, так как полагал, что теперь его судьба в руках этого человека. А когда комиссар взял у него документы и пакет, изъятый у Штыря, извлек из него бумагу и, читая ее, протянул: «Вот это да-а!», Мурза задрожал всем телом, ожидая, что вот-вот раздастся команда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Всю эту промозглую осеннюю ночь Гребенюк и Мурза не сомкнули глаз. Лишь Юра, замаявшийся за день и продрогший, тихо посапывал под мешками и чехлами в малахае Фомича на постели, устроенной из еловых лапок.
Чувствуя по себе, как устал Мурза, Иван Фомич несколько раз предлагал ему:
– Иди, притулись к Юре и вздремни чуток.
Но тот твердил одно: надо скорее пробраться в деревню на бугре и разузнать там о партизанах.
– Уж если идти, так только мне, – возразил Гребенюк.
Перед зарей Фомич поднялся, подпоясался веревкой и, засунув за нее топор, отправился в дорогу. Лес еще спал, лишь беспокойная синичка, порхая с ветки на ветку, попискивала, да где-то поодаль чуть слышно что-то позванивало – цзинь, цзинь… «И что бы это могло быть? – приложил старик ладонь к уху, постоял прислушиваясь и осторожно двинулся на этот непонятный звук.
С каждым его шагом «цзинь» становилось звонче. Увидев женщину, доившую корову, замер. Когда она, закончив доение, взяла ведро в руки, кашлянул. Увидев незнакомца, доярка тоже кашлянула, но два раза и посильнее.
– Доброе утро, молодица!
– Не совсем доброе, – горестно ответила она и хлопнула корову по спине. – Ну, Звездочка, пошла!
– Вы из деревни, что на бугре?
– Нет больше деревни, – глухо ответила молодуха и смахнула слезинку. Из-за ели вышел старик, одетый в рваную одежонку.
– Ступай, ребята скулят, – сказал он женщине, а после обратился к Гребенюку: – Куда же, мил человек, с топором-то путь держишь?
– Да вот хочу пробраться на станцию, а если туда нельзя, то и подальше, в сторону Духовщины. Може, там что есть по плотницкой, – ответил Гребенюк.
– Може, табачок есть?
Фомич достал кисет. Степенно скрутили цигарки, задымили.
Так и состоялось знакомство. Старик назвался Тихоном.
За курением рассказал:
– Ночью прибежал Фонька, наш деревенский парень, – он на станции работает – и поведал, что «чапаевцы», стало быть, партизаны, взорвали на Вопце мост. А тут, в округе Игорьевская, Холм-Жирковский и так до самой Андреевской, «Народный мститель» каждую ночь фрицам дрозда дает. А там, – Тихон махнул рукой в сторону северо-востока, – Фонька сказывал, партизаны «Родины» на перегоне Бахметьево – Любинка на железной дороге тоже мост шарахнули, а потом между Осугой и Помельницами эшелон под откос пустили. А это ведь почти под самым носом начальства – в Андреевском-то их большой штаб… – От цигарки остался маленький окурок, а Тихон, морщась от ожога, все еще затягивался. – На этой ветке, почитай, от Владимирской до самого Дурова, фашистам жарко – здесь партизаны генерала Иовлева нет-нет, да так саданут, что аж самому Гитлеру тошно становится… – Тихон снова скрутил цигарку и, дымя ею, продолжал: – А на Вопце важный мост шарахнули, так там целая дивизия застряла. На погрузку она шла. После этого фрицы устроили такой тарарам и по тревоге весь гарнизон подняли. Фонька всех нас предупредил. Зная, чем все это кончается, мы тут же всем селением поднялись и со скотом и со скарбом – в лес… Эх, Фомич, взял бы я в руки клинок и, как бывало в гражданскую, пошел бы рубать головы всем фашистам подряд. Но, друг, не статья. Постановили, нам, двум старикам, остаться и хозяевать, как видишь, и без кола, и без двора, в такую холодюку и под открытым небом.
– А не знаете ли, где сейчас «Дядя Ваня»? – спросил Гребенюк.
– Где «Дядя Ваня», Фомич, не знаю… но где-то в наших лесах, – и, опершись о колено Фомича, доверительно сказал: – Пойдем посмотрим, где вы расположились. Оставайтесь пока на месте и ждите наших.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Еще не успели сгуститься сумерки, как с противоположной стороны дороги, оттуда, где Юра, с наганом наготове, сидел, замаскировавшись в «секрете», появился Тихон, а с ним широкоплечий, но молоденький полицай с чубчиком, и если бы не было с ним Тихона, то, наверное, полицай лежал бы мертвым от Юриной пули. Схватился было за автомат и Мурза, но Гребенюк его удержал. А «полицай» по-простецки со всеми поздоровался и спросил:
– Кто старший?
– Я, Иван Гребенюк, – Фомич приложил руку к козырьку. – А вы кто будете?
– Я, товарищ Гребенюк, партизан Михаил Зябцев, сопровождающий из отряда «Народный мститель».
– Так это же наш, – обрадовался Юра. – От «Дяди Вани»?
– Да, от «Дяди Вани», – и Зябцев перевел взгляд на Гребенюка, чтобы его поторопить: – Не теряйте времени и запрягайте. А то, не ровен час, каратели нагрянут. Они сейчас везде шнырят.
Двигались всю ночь. Партизан шел впереди, так шагах в ста. Иногда он останавливался, и тогда замирали все, вслушиваясь в лесную тишину.
У большака Зябцев спрятал подводу в поросли опушки, а сам вместе с Юрой кустами пробрался к дороге, почти к самому мосту. По большаку, поблескивая притушенными фарами, шла колонна. Казалось, ей не будет конца.
«Что-то у фрицев приключилось, коль ночью, да еще в такую грязюку, поднялись?» – думал про себя Зябцев и, дождавшись, когда мимо прошла последняя машина, хлопнул Юру по плечу:
– Беги!
Юра спружинил и со всех ног помчался, а вскоре послышалось посапывание Соньки, чавканье по грязи ее копыт.
– Давай, Фомич, давай! – Зябцев торопил Гребенюка. И, подперев всем скопом телегу, утопая по колено в грязи, они помогли Соньке одним махом пересечь сплошное месиво большака, затем мост. За мостом резко свернули вправо и – прямо в лес.
– Выдохлись? – спросил Зябцев, которому такие испытания не впервые. – Теперь все. Скоро будем дома.
Зябцев, пройдя три поста, наконец вывел подводу к шалашам, прямо к самому большому, у которого толпились во всем боевом партизаны. По всему чувствовалось, что лагерь чем-то встревожен. Кто-то крикнул:
– Робя! Патроны! Давай сюда!
И вся ватага хлынула к подводе.
– Стой! Не смей трогать! – Зябцев даже схватился за автомат. На его звонкий голос из шалаша вышел, видимо, старший начальник и остановил ватагу:
– Вы чего?
– Да патронов, товарищ комиссар, маловато, – почти в один голос загудели партизаны. – А тут на возу их тысячи.
– Тысячи? – строго глядел на них комиссар. – А вы разве не знаете приказ командира патроны беречь? – Он обошел воз, внимательно его осмотрел и тепло поблагодарил Гребенюка за подарок и отдал распоряжение начальнику боепитания:
– Выдай им сотни две-три.
Мурза не спускал глаз с комиссара, так как полагал, что теперь его судьба в руках этого человека. А когда комиссар взял у него документы и пакет, изъятый у Штыря, извлек из него бумагу и, читая ее, протянул: «Вот это да-а!», Мурза задрожал всем телом, ожидая, что вот-вот раздастся команда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119