Вот поедим, и я тебе все это по порядку расскажу. – И Яков Иванович усадил Доброва за стол. – Меня сейчас тоже волнует Сталинград. Но я не впадаю в уныние, а все время думаю, как бы ему помочь.
– Я – в уныние? Когда это было? Когда? – Добров уставился на Железнова. Тот молчал. – То-то! Не уныние, а зло меня раздирает… Эх, если бы моя власть, то я всем тем, кто пустил фашистов на Сталинград и Кавказ…
Стук в дверь прервал Доброва. Вошел Коротков и сообщил, что сейчас будет передаваться утреннее сообщение Совинформбюро, и тут же включил репродуктор.
«В течение ночи на 28 сентября, – сообщало радио, – наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло». – И дальше: «В районе Сталинграда наши войска продолжали вести тяжелые бои с противником…»
– И все? – не без иронии бросил Добров Железнову. Коротков с разрешения комдива вышел… – А вот посмотрим, что вчера сообщалось. – Добров вытащил из кармана листок дивизионной газеты и прочитал. – Точь-в-точь что и сегодня! Итак, дорогой товарищ комдив, которую неделю ничего нового. Правда, в первой декаде сентября наряду со Сталинградом и Моздоком был еще Новороссийск. А теперь и его не стало. Что это такое? – Добров жег взглядом комдива. – Молчите?.. А я знаю, что это. А это то, что скоро исчезнет с газеты и Сталинград и Моздок… А что такое Сталинград и Моздок? Что? Это Волга и Кавказ!
– Завтрак стынет. – Железнов не хотел сейчас вести этот разговор и взял было Доброва за локоть, но тот шагнул к карте, висевшей на стене и испещренной разноцветными скобочками, кружками и стрелками.
– Как это все могло случиться после триумфального разгрома фашистских войск под Москвой? – Добров недобро прочеркнул всей пятерней от Ростова-на-Дону до Волги. – За три с половиной месяца откатились больше чем на пятьсот километров. А?!. Ведь все же кто-то в этом виноват? А кто? Разведупр, не сумевшее своевременно установить сосредоточение здесь, – хлопнул он обратной стороной ладони по желтой окраске донских и кубанских степей, – групп войск фон Бока и Листа. Генеральный штаб, не разгадавший намерения гитлеровского командования и принявший неправильное решение?.. Я вас спрашиваю – кто? Молчите? Знаете и молчите, потому что боитесь сказать вслух?..
– Нет, Иван Кузьмич, не боюсь. Но в такой тяжелый для Родины момент не хочу, не нахожу полезным.
– Не находите полезным? Странно.
– Ничего, Иван Кузьмич, странного нет. Просто-напросто мы разные по характеру люди. Вы во всякой неудаче видите преступление и готовы всех причастных к этому людей сейчас же снять с постов, разжаловать и, говоря вашим языком, «головы порубать»… Я же, прежде чем обвинить, стремлюсь во всем разобраться. Война – ведь это не простое сложение предметов, и чья куча больше, та и победит. А война – это явление социальное, а ведение ее – искусство. И успех, как и неудачи, зависит не только от полководцев, но и от многих непредвиденных факторов. Вспомните нашу неудачу зимой в ржевско-вяземской операции. В чем причины нашей трагедии? Может быть, виновато высшее командование? Плохо продумало и разработало операцию? Нет. Операция была задумана и разработана правильно: сходящимися ударами нашего и Калининского фронтов с юга и с севера откусывалась вся ржевско-вяземская группировка, нацеленная Гитлером на Москву. Может быть, войска действовали нерешительно? Нет. Несмотря на суровые морозы, пургу, метель, на полную оторванность от основных сил и баз фронта, мы, а с нами и партизаны, дрались самоотверженно даже тогда, когда основательно иссякли силами. И вспомните, как мы воспрянули духом, когда 30 января нам сообщили, что высадилась воздушнодесантная бригада полковника Онуфриева, заняла Озеречню и вплотную подошла к железной дороге Москва – Минск, а с севера им навстречу прорвался и захватил Гологелово и Чепчугово конный корпус генерала Тимофеева и взял под обстрел Минскую автомагистраль и как тогда дружно двинулись на штурм Вязьмы?
Добров ответил:
– И все рухнуло.
– Да, рухнуло. А почему?
– Не хватило сил. К этому времени мы основательно выдохлись.
– Вот вам, Иван Кузьмич, один фактор. – Железнов загнул палец. – Противник оказался сильнее нас. Еще что?
Добров молчал.
– Еще то, что боевой дух немецкого солдата окончательно не был сломлен. А мы с вами-то на эту их слабость духа рассчитывали. И основательно переоценили свои силы. Вот вам, дорогой буденовец, еще один фактор. Если дальше продолжать рассуждать, то, наверное, найдем еще несколько существенных факторов, повлиявших на печальный исход этой операции. А каково было наше настроение даже в самое тяжелое время? Драться до последнего патрона, до последней капли крови. И ни у кого тогда не было мысли роптать на высшее командование. И сейчас надо не ломать голову над тем, кто виноват, а думать о том, как бы нам на своем участке помочь Сталинградскому и Кавказскому фронтам отстоять Сталинград и Кавказ, а затем ринуться в наступление и разгромить врага.
– Чем же вы собираетесь помочь, когда сама дивизия на ладан дышит. Не наступать ли? – Добров саркастически поджал губы.
– Если понадобится, то и наступать! Вот так-то! – твердо сказал Железнов и, дружелюбно положив руки на плечи Доброва, усадил его за стол. – Давайте завтракать, а то совсем замерзнет, – и тут же, наполнив стаканчики водкой, произнес: – Долой сомнения! Да здравствует вера в победу!
Не успели они закончить завтрак, как пропищал зуммер.
Железнов взял трубку.
На проводе был начальник отделения кадров капитан Сергиевский.
– У меня находится генерал Алексашин, – докладывал капитан, – он очень хочет вас видеть.
Полагая, что Алексашин опять будет отбирать кандидатов на выдвижение, – а Яков Иванович достойных придерживал для выдвижения в дивизии, – он, прикрыв микрофон ладонью, стал тихо наставлять Сергиевского:
– Вы не очень-то расхваливайте офицеров. А то он сразу таких на заметку. Поняли? Вот так и действуйте.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Через полчаса Железнов принимал генерала Алексашина в своей землянке. Они сидели за дощатым столом друг против друга.
– Я к вам, Яков Иванович, с особой миссией, – начал Алексашин. – Высшее командование пожелало побеседовать с людьми передовой. Для этого нужен от вас один самый лучший командир роты. Прошу вас назвать кандидата.
– Интересно. Это что-то новое, – и Яков Иванович задумался, перебирая в памяти всех примечательных командиров рот. – По-моему, самым подходящим будет лейтенант Николай Кочетов.
– Кочетов? – Алексашин сделал большие глаза.
– А что вас удивляет? Это самый лучший кандидат. Смелый, решительный, с большим боевым опытом. Правда, грамотишка небольшая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Я – в уныние? Когда это было? Когда? – Добров уставился на Железнова. Тот молчал. – То-то! Не уныние, а зло меня раздирает… Эх, если бы моя власть, то я всем тем, кто пустил фашистов на Сталинград и Кавказ…
Стук в дверь прервал Доброва. Вошел Коротков и сообщил, что сейчас будет передаваться утреннее сообщение Совинформбюро, и тут же включил репродуктор.
«В течение ночи на 28 сентября, – сообщало радио, – наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда и в районе Моздока. На других фронтах никаких изменений не произошло». – И дальше: «В районе Сталинграда наши войска продолжали вести тяжелые бои с противником…»
– И все? – не без иронии бросил Добров Железнову. Коротков с разрешения комдива вышел… – А вот посмотрим, что вчера сообщалось. – Добров вытащил из кармана листок дивизионной газеты и прочитал. – Точь-в-точь что и сегодня! Итак, дорогой товарищ комдив, которую неделю ничего нового. Правда, в первой декаде сентября наряду со Сталинградом и Моздоком был еще Новороссийск. А теперь и его не стало. Что это такое? – Добров жег взглядом комдива. – Молчите?.. А я знаю, что это. А это то, что скоро исчезнет с газеты и Сталинград и Моздок… А что такое Сталинград и Моздок? Что? Это Волга и Кавказ!
– Завтрак стынет. – Железнов не хотел сейчас вести этот разговор и взял было Доброва за локоть, но тот шагнул к карте, висевшей на стене и испещренной разноцветными скобочками, кружками и стрелками.
– Как это все могло случиться после триумфального разгрома фашистских войск под Москвой? – Добров недобро прочеркнул всей пятерней от Ростова-на-Дону до Волги. – За три с половиной месяца откатились больше чем на пятьсот километров. А?!. Ведь все же кто-то в этом виноват? А кто? Разведупр, не сумевшее своевременно установить сосредоточение здесь, – хлопнул он обратной стороной ладони по желтой окраске донских и кубанских степей, – групп войск фон Бока и Листа. Генеральный штаб, не разгадавший намерения гитлеровского командования и принявший неправильное решение?.. Я вас спрашиваю – кто? Молчите? Знаете и молчите, потому что боитесь сказать вслух?..
– Нет, Иван Кузьмич, не боюсь. Но в такой тяжелый для Родины момент не хочу, не нахожу полезным.
– Не находите полезным? Странно.
– Ничего, Иван Кузьмич, странного нет. Просто-напросто мы разные по характеру люди. Вы во всякой неудаче видите преступление и готовы всех причастных к этому людей сейчас же снять с постов, разжаловать и, говоря вашим языком, «головы порубать»… Я же, прежде чем обвинить, стремлюсь во всем разобраться. Война – ведь это не простое сложение предметов, и чья куча больше, та и победит. А война – это явление социальное, а ведение ее – искусство. И успех, как и неудачи, зависит не только от полководцев, но и от многих непредвиденных факторов. Вспомните нашу неудачу зимой в ржевско-вяземской операции. В чем причины нашей трагедии? Может быть, виновато высшее командование? Плохо продумало и разработало операцию? Нет. Операция была задумана и разработана правильно: сходящимися ударами нашего и Калининского фронтов с юга и с севера откусывалась вся ржевско-вяземская группировка, нацеленная Гитлером на Москву. Может быть, войска действовали нерешительно? Нет. Несмотря на суровые морозы, пургу, метель, на полную оторванность от основных сил и баз фронта, мы, а с нами и партизаны, дрались самоотверженно даже тогда, когда основательно иссякли силами. И вспомните, как мы воспрянули духом, когда 30 января нам сообщили, что высадилась воздушнодесантная бригада полковника Онуфриева, заняла Озеречню и вплотную подошла к железной дороге Москва – Минск, а с севера им навстречу прорвался и захватил Гологелово и Чепчугово конный корпус генерала Тимофеева и взял под обстрел Минскую автомагистраль и как тогда дружно двинулись на штурм Вязьмы?
Добров ответил:
– И все рухнуло.
– Да, рухнуло. А почему?
– Не хватило сил. К этому времени мы основательно выдохлись.
– Вот вам, Иван Кузьмич, один фактор. – Железнов загнул палец. – Противник оказался сильнее нас. Еще что?
Добров молчал.
– Еще то, что боевой дух немецкого солдата окончательно не был сломлен. А мы с вами-то на эту их слабость духа рассчитывали. И основательно переоценили свои силы. Вот вам, дорогой буденовец, еще один фактор. Если дальше продолжать рассуждать, то, наверное, найдем еще несколько существенных факторов, повлиявших на печальный исход этой операции. А каково было наше настроение даже в самое тяжелое время? Драться до последнего патрона, до последней капли крови. И ни у кого тогда не было мысли роптать на высшее командование. И сейчас надо не ломать голову над тем, кто виноват, а думать о том, как бы нам на своем участке помочь Сталинградскому и Кавказскому фронтам отстоять Сталинград и Кавказ, а затем ринуться в наступление и разгромить врага.
– Чем же вы собираетесь помочь, когда сама дивизия на ладан дышит. Не наступать ли? – Добров саркастически поджал губы.
– Если понадобится, то и наступать! Вот так-то! – твердо сказал Железнов и, дружелюбно положив руки на плечи Доброва, усадил его за стол. – Давайте завтракать, а то совсем замерзнет, – и тут же, наполнив стаканчики водкой, произнес: – Долой сомнения! Да здравствует вера в победу!
Не успели они закончить завтрак, как пропищал зуммер.
Железнов взял трубку.
На проводе был начальник отделения кадров капитан Сергиевский.
– У меня находится генерал Алексашин, – докладывал капитан, – он очень хочет вас видеть.
Полагая, что Алексашин опять будет отбирать кандидатов на выдвижение, – а Яков Иванович достойных придерживал для выдвижения в дивизии, – он, прикрыв микрофон ладонью, стал тихо наставлять Сергиевского:
– Вы не очень-то расхваливайте офицеров. А то он сразу таких на заметку. Поняли? Вот так и действуйте.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Через полчаса Железнов принимал генерала Алексашина в своей землянке. Они сидели за дощатым столом друг против друга.
– Я к вам, Яков Иванович, с особой миссией, – начал Алексашин. – Высшее командование пожелало побеседовать с людьми передовой. Для этого нужен от вас один самый лучший командир роты. Прошу вас назвать кандидата.
– Интересно. Это что-то новое, – и Яков Иванович задумался, перебирая в памяти всех примечательных командиров рот. – По-моему, самым подходящим будет лейтенант Николай Кочетов.
– Кочетов? – Алексашин сделал большие глаза.
– А что вас удивляет? Это самый лучший кандидат. Смелый, решительный, с большим боевым опытом. Правда, грамотишка небольшая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119