– На такую наглость надо отвечать решительно. Это – арапство! Самое настоящее арапство! Берут на испуг. Видите, они нам диктуют, срок ставят… Тоже мне власть! Мы им покажем, кто здесь властвует! – Вайзе подошел и опустился на стул, обтирая шею платком. Сел и Рейнгольд.
– Понимаете, герр майор? Мы обязаны любыми средствами захлопнуть «тигровую пасть»! А для этого необходимо прежде всего обезопасить войска от проникновения к нам шпионов и диверсантов, подавить партизанщину, разыскать примолкнувшую рацию, с которой наверняка схватим шпионскую организацию. Таким образом мы убедительно продемонстрируем, что не они, а мы здесь власть! Поэтому я предлагаю для острастки повесить двух-трех человек…
У Рейнгольда расширились глаза. Он перебил Вайзе:
– Только не это, герр штурмбанфюрер. Сейчас не время…
– Что с вами, майор? – Вайзе прищурился.
– Я знаю их хорошо. Они могут это, – комендант потряс письмом, – выполнить. Все, что угодно, только не публичная казнь…
– Если они только посмеют, то тогда уничтожим весь этот поселок, всех от малого до старого! Камня на камне в нем не оставим! – Вайзе гулко хлопнул ладонью по столу и встал. Подойдя к Рейнгольду, он положил руку на его плечо и произнес: – Фюрер нас освободил от ненужной химеричной совести. И если в интересах нашей великой нации, друг мой, нужно будет истребить всех русских, истребим!
– Вы меня не поняли. Я не против уничтожения арестованных, но не здесь и не публично.
И они сошлись на том, что уничтожат двух человек – мужчину и женщину.
Вайзе, прощаясь, потряс руку Рейнгольду:
– Вот увидите – они сразу поймут, что мы не шутим.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Гераська нашел где-то старый бинокль и теперь целыми днями пропадал в роще. Забравшись как можно выше на старую березу и замаскировавшись ветками, он терпеливо наблюдал за окном кабинета Вайзе. Не упускал с поля зрения и хромого Кирилла, часто топтавшегося там во дворе. Долго пришлось Гераське ждать штурмбанфюрера. Но вот однажды штора в его окне вздрогнула, и в окуляре бинокля стал отчетливо виден Вайзе, а с ним два эсэсовца. Потом из-за косяка окна показалась женщина. Вдруг она сильно покачнулась от удара кулака в черной перчатке. Гераське даже показалось, что он слышит женский крик. Последовал второй удар, и женщина исчезла. В женщине он узнал Хватову.
Больно сжалось мальчишечье сердце. Гераське представилось, что вот так будет страдать и его мать. Долго пришлось сидеть на дереве, пока двое эсэсовцев протащили по двору Хватову и толкнули ее в подвал сельпо. Тут же вывели арестованных на обед.
Он ясно видел в бинокль и мать и деда Ефима. Мать вытирала концами платка глаза, видимо, плакала. Гераська крепче обхватил ствол березы, прижался разгоряченным лбом к бересте и не спускал с матери глаз.
– Мамочка, прощай! – прошептал Гераська, видя, как надзиратель снова толкнул ее в подвал. Он вытер грязным рукавом рубахи разгоряченное лицо, плюнул, циркнув сквозь зубы, и схватился за сук, намереваясь спуститься вниз. И уже свесил было ногу, но замер: внизу стоял человек в военной форме, похожей на офицерскую, с немецким автоматом через плечо, а поодаль от него еще два с винтовками – наполовину в военной, наполовину в гражданской одежде, и еще из кустов виднелась голова в немецкой пилотке набекрень. Это белобрысое лицо Гераська где-то видел. И тут же вспомнил: «Это грузчик, работающий у гитлеровцев на станции. Полицай…»
– Чего ты там, малец, наблюдаешь? – спросил его офицер.
Гераська медлил с ответом. Но решив, что полицаи все равно пулей снимут, повесил бинокль на сучок березы и стал не спеша спускаться. Задержавшись на последних сучьях березы, он спросил офицера:
– А вы кто будете?
– Свои, – ответил офицер.
– Полицаи?
– Нет, партизаны.
– Врешь.
– Честное пионерское! – улыбнулся офицер. В тоне его голоса и в его широкой улыбке было действительно что-то «свое», располагающее.
Гераська, не раздумывая больше, камнем бухнулся на землю и, сразу вскочив, поднял руку в пионерском салюте.
– Пионер Герасим Щеголев. Наблюдаю за гестапо и подвалом в сельпо. Там сидят наши арестованные.
– И хорошо видно? – заинтересовался офицер.
– В бинокль.
– У тебя есть бинокль?
– Трофейный, одноглазый. В другой глаз, видно, наша пуля трахнула. – Гераська таинственно оглянулся. – А вы не боитесь фашистской облавы? Вчера они начали отсюда и пошли вот так цепью. – Гераська махнул рукой в сторону дороги.
– Как видишь, Герасим Щеголев, не боимся.
– А знаете, вот этот, что в кустах, в фашистской нахлобучке, – повел глазами Гераська в сторону Василия, – с фашистами якшается. Честное пионерское, сам видел. Он на станции у них грузчиком работает. А как, проклятый, старается! Мы ящик, а он два; нас трое, а он один. Ему при всех нас сам артельщик благодарность объявил и даже руку жал. – Гераська недоверчиво посмотрел на Василия.
– Спасибо, Герасим! Я к нему пригляжусь. – Офицер похлопал Гераську по плечу и, предложив ему снова лезть на березу, сам полез за ним. Там, на березе, Гераська показал офицеру школу, двор и подвалы сельпо, часть дома с террасой и сад комендатуры. По-мальчишески захлебываясь, стал рассказывать обо всем, что знал. Выложив все, что было на душе, Гераська стал просить командира выручить арестованных. – Мамка моя там… – умоляюще смотрел он ему в глаза.
– А за что ее арестовали?
– Наболтали, будто наш батя у вас в партизанах…
– А его фамилия тоже Щеголев? – спросил командир.
– Щеголев, – протянул Гераська, а сам не спускал глаз с партизана, ожидая услышать: «Да, Щеголев у нас», но тот покачал головой:
– Такого, Герасим, у нас нет.
– Вот видите, ни за что мамку в подвал упрятали… Эх, злодеи проклятые!
– А ты голову не вешай, солдат! – улыбнулся партизанский командир. – Мамку твою, может быть, и выручим. Всех выручим! А теперь вот что, друг, спускайся вниз и скажи вот тому партизану, что с новой винтовкой, чтобы лез ко мне. А ты пройди по тропе немного вперед и подежурь. Если что, тихонько свистни.
– А вы меня не бросите? Ведь мне деваться-то некуда.
– Не бойся – не бросим.
Обрадованный Гераська мигом спустился с березы и передал приказание солдату. Тот с винтовкой за спиной, у которой вместо прицела была какая-то черная трубка, сразу же полез на березу.
– Ух ты! – Гераська в знак высшей оценки до сих пор не виданного им снайперского прицела циркнул сквозь зубы и, поддернув штаны, еще раз певуче проговорил, подмигнув Василию: – Видал-миндал? Фрицу раз, и кислый квас! – и побежал к тропе выполнять первое партизанское задание.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Саперный батальон располагался в районе Милятино. Путь был опасный. Хотя девушки шли лесами, но им приходилось пересекать дороги, по которым то и дело шныряли немецкие машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Понимаете, герр майор? Мы обязаны любыми средствами захлопнуть «тигровую пасть»! А для этого необходимо прежде всего обезопасить войска от проникновения к нам шпионов и диверсантов, подавить партизанщину, разыскать примолкнувшую рацию, с которой наверняка схватим шпионскую организацию. Таким образом мы убедительно продемонстрируем, что не они, а мы здесь власть! Поэтому я предлагаю для острастки повесить двух-трех человек…
У Рейнгольда расширились глаза. Он перебил Вайзе:
– Только не это, герр штурмбанфюрер. Сейчас не время…
– Что с вами, майор? – Вайзе прищурился.
– Я знаю их хорошо. Они могут это, – комендант потряс письмом, – выполнить. Все, что угодно, только не публичная казнь…
– Если они только посмеют, то тогда уничтожим весь этот поселок, всех от малого до старого! Камня на камне в нем не оставим! – Вайзе гулко хлопнул ладонью по столу и встал. Подойдя к Рейнгольду, он положил руку на его плечо и произнес: – Фюрер нас освободил от ненужной химеричной совести. И если в интересах нашей великой нации, друг мой, нужно будет истребить всех русских, истребим!
– Вы меня не поняли. Я не против уничтожения арестованных, но не здесь и не публично.
И они сошлись на том, что уничтожат двух человек – мужчину и женщину.
Вайзе, прощаясь, потряс руку Рейнгольду:
– Вот увидите – они сразу поймут, что мы не шутим.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Гераська нашел где-то старый бинокль и теперь целыми днями пропадал в роще. Забравшись как можно выше на старую березу и замаскировавшись ветками, он терпеливо наблюдал за окном кабинета Вайзе. Не упускал с поля зрения и хромого Кирилла, часто топтавшегося там во дворе. Долго пришлось Гераське ждать штурмбанфюрера. Но вот однажды штора в его окне вздрогнула, и в окуляре бинокля стал отчетливо виден Вайзе, а с ним два эсэсовца. Потом из-за косяка окна показалась женщина. Вдруг она сильно покачнулась от удара кулака в черной перчатке. Гераське даже показалось, что он слышит женский крик. Последовал второй удар, и женщина исчезла. В женщине он узнал Хватову.
Больно сжалось мальчишечье сердце. Гераське представилось, что вот так будет страдать и его мать. Долго пришлось сидеть на дереве, пока двое эсэсовцев протащили по двору Хватову и толкнули ее в подвал сельпо. Тут же вывели арестованных на обед.
Он ясно видел в бинокль и мать и деда Ефима. Мать вытирала концами платка глаза, видимо, плакала. Гераська крепче обхватил ствол березы, прижался разгоряченным лбом к бересте и не спускал с матери глаз.
– Мамочка, прощай! – прошептал Гераська, видя, как надзиратель снова толкнул ее в подвал. Он вытер грязным рукавом рубахи разгоряченное лицо, плюнул, циркнув сквозь зубы, и схватился за сук, намереваясь спуститься вниз. И уже свесил было ногу, но замер: внизу стоял человек в военной форме, похожей на офицерскую, с немецким автоматом через плечо, а поодаль от него еще два с винтовками – наполовину в военной, наполовину в гражданской одежде, и еще из кустов виднелась голова в немецкой пилотке набекрень. Это белобрысое лицо Гераська где-то видел. И тут же вспомнил: «Это грузчик, работающий у гитлеровцев на станции. Полицай…»
– Чего ты там, малец, наблюдаешь? – спросил его офицер.
Гераська медлил с ответом. Но решив, что полицаи все равно пулей снимут, повесил бинокль на сучок березы и стал не спеша спускаться. Задержавшись на последних сучьях березы, он спросил офицера:
– А вы кто будете?
– Свои, – ответил офицер.
– Полицаи?
– Нет, партизаны.
– Врешь.
– Честное пионерское! – улыбнулся офицер. В тоне его голоса и в его широкой улыбке было действительно что-то «свое», располагающее.
Гераська, не раздумывая больше, камнем бухнулся на землю и, сразу вскочив, поднял руку в пионерском салюте.
– Пионер Герасим Щеголев. Наблюдаю за гестапо и подвалом в сельпо. Там сидят наши арестованные.
– И хорошо видно? – заинтересовался офицер.
– В бинокль.
– У тебя есть бинокль?
– Трофейный, одноглазый. В другой глаз, видно, наша пуля трахнула. – Гераська таинственно оглянулся. – А вы не боитесь фашистской облавы? Вчера они начали отсюда и пошли вот так цепью. – Гераська махнул рукой в сторону дороги.
– Как видишь, Герасим Щеголев, не боимся.
– А знаете, вот этот, что в кустах, в фашистской нахлобучке, – повел глазами Гераська в сторону Василия, – с фашистами якшается. Честное пионерское, сам видел. Он на станции у них грузчиком работает. А как, проклятый, старается! Мы ящик, а он два; нас трое, а он один. Ему при всех нас сам артельщик благодарность объявил и даже руку жал. – Гераська недоверчиво посмотрел на Василия.
– Спасибо, Герасим! Я к нему пригляжусь. – Офицер похлопал Гераську по плечу и, предложив ему снова лезть на березу, сам полез за ним. Там, на березе, Гераська показал офицеру школу, двор и подвалы сельпо, часть дома с террасой и сад комендатуры. По-мальчишески захлебываясь, стал рассказывать обо всем, что знал. Выложив все, что было на душе, Гераська стал просить командира выручить арестованных. – Мамка моя там… – умоляюще смотрел он ему в глаза.
– А за что ее арестовали?
– Наболтали, будто наш батя у вас в партизанах…
– А его фамилия тоже Щеголев? – спросил командир.
– Щеголев, – протянул Гераська, а сам не спускал глаз с партизана, ожидая услышать: «Да, Щеголев у нас», но тот покачал головой:
– Такого, Герасим, у нас нет.
– Вот видите, ни за что мамку в подвал упрятали… Эх, злодеи проклятые!
– А ты голову не вешай, солдат! – улыбнулся партизанский командир. – Мамку твою, может быть, и выручим. Всех выручим! А теперь вот что, друг, спускайся вниз и скажи вот тому партизану, что с новой винтовкой, чтобы лез ко мне. А ты пройди по тропе немного вперед и подежурь. Если что, тихонько свистни.
– А вы меня не бросите? Ведь мне деваться-то некуда.
– Не бойся – не бросим.
Обрадованный Гераська мигом спустился с березы и передал приказание солдату. Тот с винтовкой за спиной, у которой вместо прицела была какая-то черная трубка, сразу же полез на березу.
– Ух ты! – Гераська в знак высшей оценки до сих пор не виданного им снайперского прицела циркнул сквозь зубы и, поддернув штаны, еще раз певуче проговорил, подмигнув Василию: – Видал-миндал? Фрицу раз, и кислый квас! – и побежал к тропе выполнять первое партизанское задание.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Саперный батальон располагался в районе Милятино. Путь был опасный. Хотя девушки шли лесами, но им приходилось пересекать дороги, по которым то и дело шныряли немецкие машины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119