Андрей Александрович тут же прочел его.
– Волнующее послание, – потряс он этим письмом. – Воины всего огромного Западного фронта отчислили нам, ленинградцам, свой паек. Исключительно! Понимаете ли, друзья, что это значит? Это удесятерит наши силы. – И Жданов отдал письмо Военсовета порученцу. – Сейчас же перепечатайте и копию передайте в газету… Постойте, – Андрей Александрович остановил порученца и стал вслух читать письмо, подписанное Железновым и Хватовым.
– Хорошо написано, – глубоко вздохнул Филипп Иванович, – аж горло перехватило. А как Илья Семенович будет рад. Ведь он сам, собственными руками, в одной смене со мной пулеметы собирал. И на одном из них медную дощечку прикрепил с надписью «Защитникам Москвы от старой гвардии коммунистов города Ленинграда». Откровенно говоря, я его не раз из цеха выпроваживал. Вы же, Илья Семенович, директор, говорю, и ваше дело руководить, да и здоровьишко уже не то. А он мне в ответ: «Ленин председателем Совнаркома был, да и то на субботнике бревна таскал. Я, дорогой Филипп Иванович, тоже, как и ты, хочу, чтобы мною собранные пулемет и миномет не одну бы фашистскую башку раскроили!»
Вот он какой неуемный.
– Говоришь, неуемный? – повторил Андрей Александрович и решил сейчас же написать Илье. Семеновичу вразумительное письмо. Он даже взял авторучку, но, немного подумав, вдруг надел на ее перо колпачок и уставился на Звонарева. – А знаете что? Едемте на завод. Кстати, у меня там дело есть. – И скомандовал порученцу: – Машину!
Илью Семеновича застали в снарядном цехе, где он бурно выражал свое недовольство за невыполнение дневного задания.
– Здравствуйте, Илья Семенович! – Андрей Александрович пожал ему руку и, поздоровавшись со всеми здесь стоявшими, повел его в сторону застекленной конторы. – Как же это так, дорогой мой?..
Поднимаясь по ступенькам, Илья Семенович отвечал, еле переводя дух:
– Не могу лежать хворым, когда такое на заводе творится. Больница для меня, Андрей Александрович, гроб!
– А здесь тебе тоже гроб, да еще с музыкой, – перебил его Жданов. – Хрипишь-то, словно мех кузнечный. Садись-ка, – указал он на стул.
– Что вы, Андрей Александрович, да я совершенно здоров. Черта еще сворочу. – И Илья Семенович для доказательства сильно сжал пальцы в кулак.
– Нет, не своротишь. Пойми, ты болен. Посмотри на себя в зеркало – испугаешься. К тому же есть решение бюро направить тебя в отпуск. В любое по твоему усмотрению место, чтобы там ты поправился, набрался сил и здоровья…
– Сейчас в отпуск? – сорвался со стула Илья Семенович. – Сейчас, когда от Белого до Черного моря полыхает война, когда мой родной город в блокаде? Да это же дезертирство!.. – Но тут у него перехватило дух. И уже тяжело дыша, продолжал: – На все согласен – недельку дома или даже в госпитале, только не это. Не могу…
– Сядь! – Андрей Александрович подхватил его под руку и посадил на стул. – Успокойся, – подал ему стакан с водой. – Сердце?
Илья Семенович только глазами сказал: «Да». Жданов взял стул и сел рядом с ним.
– Илья Семенович! Ты же разумный человек и должен понять, что работать сейчас тебе нельзя. Смотри, руки-то, словно вибратор, трясутся. Ведь еще одно такое волнение, и – конец… А ты партии, стране нужен. Поверь мне, очень нужен… Ну как?
– Я все, Андрей Александрович, понимаю. Сам вижу, что силы не те, сдают. Но завод. Как завод-то?..
– Завод, Илья Семенович, не уйдет.
Илья Семенович уронил голову на ладонь и, потирая лоб, молчал, затем грустно промолвил:
– Дайте мне время, Андрей Александрович, подумать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вечерело. Давно прогудел заводской гудок, а Нина Николаевна все не приходила. Аграфена Игнатьевна волновалась. Она протопала к печке, отодвинула заслонку, пощупала чугунки и с горечью покачала головой – все остыло. Стала щепать на растопку лучину. Но тут послышались шаги. Вошел Назар.
– Замерзли, небось?
– Что вы, мать моя! Сибиряки разве мерзнут? А где Нина Николаевна?
– Не знаю. Вот уже третий час жду. Поезд-то, видать, опоздал. А вы раздевайтесь. Придет.
– Вы что, кого-нибудь ждете? – вешая полупальто на гвоздь, поинтересовался Назар.
– Ждем. Из Ленинграда Илью Семеновича. Шапыра его кличка-то.
– Кому из вас он сродни?
– Да никому. Так, по нашей жизни родной наш старый большевик. При царе в Питере в забастовках и в разных там стачках участвовал. В тюрьмах сидел. Вообще много чего на своем веку испытал. А после – в революциях, комиссаром в гражданской войне был. С ним и наш Яша и в стачках и в революциях участвовал и воевал. А теперь вот горя в ленинградской блокаде хлебнул и, конечно, не выдержал, свалился. Года, дорогой мой, года. Как ни храбрись, организм сдает. Так он в письме написал, что Цека после отдыха – под Москвой он отдыхал – сюда направил. Вот он и едет к нам вместе с дочкой и внучатами.
– Тогда, Аграфена Игнатьевна, мне не след здесь оставаться. Вам уж будет не до меня.
И как Аграфена Игнатьевна ни уговаривала Назара, тот все же направился к порогу. Но в этот момент к крыльцу подъехала подвода, послышались голоса.
– Сюда, сюда, Илья Семенович, – говорила Нина Николаевна. – Лидуша, постой здесь с ребятами. Я сейчас дверь открою, и будет светло, – и тут же прозвучало: – Мама! Открой!
– А вы собирались уходить, – Аграфена Игнатьевна раскрыла дверь: – Боже мой, Илья Семенович! Родной ты мой, – всплеснула она руками… А когда запыхавшийся Семенов вошел в горницу, Аграфена Игнатьевна обняла его и разрыдалась.
– Мама! Ты это чего? Иди встречай Лиду и ребят.
Но Аграфена Игнатьевна, причитая и плача, не слышала этих слов дочери.
– Проходи, дорогой мой, раздевайся… Прости ты меня, старую… – Она сняла с головы Ильи Семеновича шапку, шубу, схватила конец шарфа и потянула его.
– Аграфена Игнатьевна! Голубушка! Постой! Задушишь, – взмолился Илья Семенович и сам размотал шарф, передав его Аграфене Игнатьевне, затем, потирая озябшие руки, направился к незнакомому ему человеку, что стоял в дверях второй половины. Первая половина заполнилась давно не звучавшими здесь детскими голосами: у порога Лидия Ильинична и Нина Николаевна раздевали внучат Ильи Семеновича.
– Знакомьтесь, дядя Илья. – Нина Николаевна протянула руку в сторону Русских, который уже порывался уйти. – Назар Иванович, хозяин нашего дома. Это он нас, бездомных, приютил. – И стала расстегивать пальто Назара. – Не упрямьтесь, Назар Иванович. Раздевайтесь. Теперь вам уходить просто нельзя.
– Да, да, Назар Иванович, оставайтесь. Хотя я только гость, но в этой семье свой человек. Прошу вас, – и Илья Семенович тоже взялся за пуговицу его пальто. Русских сдался. – Мне о вас и вашей благородной семье много хорошего писала Нина. Я очень рад с вами познакомиться. – И он пригласил Назара к столу, уже накрытому заботливой рукой Аграфены Игнатьевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
– Волнующее послание, – потряс он этим письмом. – Воины всего огромного Западного фронта отчислили нам, ленинградцам, свой паек. Исключительно! Понимаете ли, друзья, что это значит? Это удесятерит наши силы. – И Жданов отдал письмо Военсовета порученцу. – Сейчас же перепечатайте и копию передайте в газету… Постойте, – Андрей Александрович остановил порученца и стал вслух читать письмо, подписанное Железновым и Хватовым.
– Хорошо написано, – глубоко вздохнул Филипп Иванович, – аж горло перехватило. А как Илья Семенович будет рад. Ведь он сам, собственными руками, в одной смене со мной пулеметы собирал. И на одном из них медную дощечку прикрепил с надписью «Защитникам Москвы от старой гвардии коммунистов города Ленинграда». Откровенно говоря, я его не раз из цеха выпроваживал. Вы же, Илья Семенович, директор, говорю, и ваше дело руководить, да и здоровьишко уже не то. А он мне в ответ: «Ленин председателем Совнаркома был, да и то на субботнике бревна таскал. Я, дорогой Филипп Иванович, тоже, как и ты, хочу, чтобы мною собранные пулемет и миномет не одну бы фашистскую башку раскроили!»
Вот он какой неуемный.
– Говоришь, неуемный? – повторил Андрей Александрович и решил сейчас же написать Илье. Семеновичу вразумительное письмо. Он даже взял авторучку, но, немного подумав, вдруг надел на ее перо колпачок и уставился на Звонарева. – А знаете что? Едемте на завод. Кстати, у меня там дело есть. – И скомандовал порученцу: – Машину!
Илью Семеновича застали в снарядном цехе, где он бурно выражал свое недовольство за невыполнение дневного задания.
– Здравствуйте, Илья Семенович! – Андрей Александрович пожал ему руку и, поздоровавшись со всеми здесь стоявшими, повел его в сторону застекленной конторы. – Как же это так, дорогой мой?..
Поднимаясь по ступенькам, Илья Семенович отвечал, еле переводя дух:
– Не могу лежать хворым, когда такое на заводе творится. Больница для меня, Андрей Александрович, гроб!
– А здесь тебе тоже гроб, да еще с музыкой, – перебил его Жданов. – Хрипишь-то, словно мех кузнечный. Садись-ка, – указал он на стул.
– Что вы, Андрей Александрович, да я совершенно здоров. Черта еще сворочу. – И Илья Семенович для доказательства сильно сжал пальцы в кулак.
– Нет, не своротишь. Пойми, ты болен. Посмотри на себя в зеркало – испугаешься. К тому же есть решение бюро направить тебя в отпуск. В любое по твоему усмотрению место, чтобы там ты поправился, набрался сил и здоровья…
– Сейчас в отпуск? – сорвался со стула Илья Семенович. – Сейчас, когда от Белого до Черного моря полыхает война, когда мой родной город в блокаде? Да это же дезертирство!.. – Но тут у него перехватило дух. И уже тяжело дыша, продолжал: – На все согласен – недельку дома или даже в госпитале, только не это. Не могу…
– Сядь! – Андрей Александрович подхватил его под руку и посадил на стул. – Успокойся, – подал ему стакан с водой. – Сердце?
Илья Семенович только глазами сказал: «Да». Жданов взял стул и сел рядом с ним.
– Илья Семенович! Ты же разумный человек и должен понять, что работать сейчас тебе нельзя. Смотри, руки-то, словно вибратор, трясутся. Ведь еще одно такое волнение, и – конец… А ты партии, стране нужен. Поверь мне, очень нужен… Ну как?
– Я все, Андрей Александрович, понимаю. Сам вижу, что силы не те, сдают. Но завод. Как завод-то?..
– Завод, Илья Семенович, не уйдет.
Илья Семенович уронил голову на ладонь и, потирая лоб, молчал, затем грустно промолвил:
– Дайте мне время, Андрей Александрович, подумать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вечерело. Давно прогудел заводской гудок, а Нина Николаевна все не приходила. Аграфена Игнатьевна волновалась. Она протопала к печке, отодвинула заслонку, пощупала чугунки и с горечью покачала головой – все остыло. Стала щепать на растопку лучину. Но тут послышались шаги. Вошел Назар.
– Замерзли, небось?
– Что вы, мать моя! Сибиряки разве мерзнут? А где Нина Николаевна?
– Не знаю. Вот уже третий час жду. Поезд-то, видать, опоздал. А вы раздевайтесь. Придет.
– Вы что, кого-нибудь ждете? – вешая полупальто на гвоздь, поинтересовался Назар.
– Ждем. Из Ленинграда Илью Семеновича. Шапыра его кличка-то.
– Кому из вас он сродни?
– Да никому. Так, по нашей жизни родной наш старый большевик. При царе в Питере в забастовках и в разных там стачках участвовал. В тюрьмах сидел. Вообще много чего на своем веку испытал. А после – в революциях, комиссаром в гражданской войне был. С ним и наш Яша и в стачках и в революциях участвовал и воевал. А теперь вот горя в ленинградской блокаде хлебнул и, конечно, не выдержал, свалился. Года, дорогой мой, года. Как ни храбрись, организм сдает. Так он в письме написал, что Цека после отдыха – под Москвой он отдыхал – сюда направил. Вот он и едет к нам вместе с дочкой и внучатами.
– Тогда, Аграфена Игнатьевна, мне не след здесь оставаться. Вам уж будет не до меня.
И как Аграфена Игнатьевна ни уговаривала Назара, тот все же направился к порогу. Но в этот момент к крыльцу подъехала подвода, послышались голоса.
– Сюда, сюда, Илья Семенович, – говорила Нина Николаевна. – Лидуша, постой здесь с ребятами. Я сейчас дверь открою, и будет светло, – и тут же прозвучало: – Мама! Открой!
– А вы собирались уходить, – Аграфена Игнатьевна раскрыла дверь: – Боже мой, Илья Семенович! Родной ты мой, – всплеснула она руками… А когда запыхавшийся Семенов вошел в горницу, Аграфена Игнатьевна обняла его и разрыдалась.
– Мама! Ты это чего? Иди встречай Лиду и ребят.
Но Аграфена Игнатьевна, причитая и плача, не слышала этих слов дочери.
– Проходи, дорогой мой, раздевайся… Прости ты меня, старую… – Она сняла с головы Ильи Семеновича шапку, шубу, схватила конец шарфа и потянула его.
– Аграфена Игнатьевна! Голубушка! Постой! Задушишь, – взмолился Илья Семенович и сам размотал шарф, передав его Аграфене Игнатьевне, затем, потирая озябшие руки, направился к незнакомому ему человеку, что стоял в дверях второй половины. Первая половина заполнилась давно не звучавшими здесь детскими голосами: у порога Лидия Ильинична и Нина Николаевна раздевали внучат Ильи Семеновича.
– Знакомьтесь, дядя Илья. – Нина Николаевна протянула руку в сторону Русских, который уже порывался уйти. – Назар Иванович, хозяин нашего дома. Это он нас, бездомных, приютил. – И стала расстегивать пальто Назара. – Не упрямьтесь, Назар Иванович. Раздевайтесь. Теперь вам уходить просто нельзя.
– Да, да, Назар Иванович, оставайтесь. Хотя я только гость, но в этой семье свой человек. Прошу вас, – и Илья Семенович тоже взялся за пуговицу его пальто. Русских сдался. – Мне о вас и вашей благородной семье много хорошего писала Нина. Я очень рад с вами познакомиться. – И он пригласил Назара к столу, уже накрытому заботливой рукой Аграфены Игнатьевны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119