Ред собирался воспрепятствовать попыткам Общества Бэббиджа превратить людей в послушных рабов. Все это — благородные цели. Имеет ли она право им помешать?
На этот вопрос Сара пока не могла ответить. Завтра будет время еще раз все обдумать.
Она склонилась над Крейлом и посмотрела на него. Затем, подавив отвращение, опустилась на одно колено и выдернула нож из его горла. Невидящие глаза смотрели прямо на нее, и Сара невольно отвела взгляд. «Во второй раз будет легче», — ясно послышался голое в ее ушах. Призрак Крейла? «Второго раза не будет», — поклялась она себе. По крайней мере, если у нее будет выбор.
Она посмотрела на небо. Уже смеркалось. Джейни подобрала свою винтовку.
— Я пошла к пикапу, возьму аптечку. Пойдем-ка со мной. Посидишь в машине, пока я буду тут с ним возиться, чтобы можно было его отвезти.
Сара воткнула нож в землю, чтобы очистить лезвие от крови. Ред выживет. Это радовало ее. Она не соглашалась с ним, по крайней мере в некоторых вещах, но она рада, что они смогут продолжить спор. У этого человека очень много общего с Морганом.
— Нет, спасибо, — сказала она и, встав на ноги, сунула нож за пояс. — Мне надо еще кое-что сделать.
Через разрушенный дверной проем она вышла наружу, перелезла через штакетник и вгляделась в сгустившиеся сумерки. Вокруг стояли высокие черные деревья. Их шелест на ветру напоминал шум отдаленной толпы.
«Я не могла поступить иначе, — подумала Сара. — Он поймет».
Она повернулась лицом к опушке и присела на корточки.
— Мяу! — позвала она. — Мяу! Вернись. Ты мне нужен!
Часть вторая
«ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ»
Тогда
День Дейвиса Белло начался как обычно — с утренней чашки кофе, которую он неторопливо смаковал в постели. Отчасти виновата была лень — он вырос в Луизиане и Привык, чтобы все шло не спеша, своим чередом, — отчасти возраст: кости у него стали хрупкими, а суставы протестовали против любого движения. Он знал, что попозже, днем, двигаться станет легче, но утро всегда было мучительным.
Иногда он тосковал по ушедшей молодости, по тем временам, когда он был сильным и проворным. Самый шустрый парень в трех приходах — так про него говорили, подразумевая не только быстроту ног. Порой воспоминания были такими яркими, что он почти наяву ощущал их запахи. (Странно, что из всех ощущений запахи вызывают в памяти самые яркие картины прошлого.) Верховая охота с гончими на отцовской плантации — это щиплющий ноздри едкий запах лошадиного пота; прогулки на плоскодонках по зарастающим речным протокам — это аромат магнолий и кипарисов, густой, как туман. А вот он крадется сквозь заросли, чтобы выследить старую черную колдунью, живущую на болоте. Листья папоротника задевают его по лицу, а черный ил дельты с хлюпаньем выдавливается между пальцами ног. Кругом стоит запах затхлой болотной воды. Мальчишки постарше говорили, будто старуха умеет видеть будущее. Она гадает по колобку из грязи и по куриным костям, пахнущим кладбищем, а Дейву Белло не давало покоя непреодолимое желание увидеть будущее.
Теперь, конечно, оставалось только жалеть, что он смог его увидеть: будущее — это и есть грязь, кости и кладбища.
Ему нередко приходило на ум, что мир его молодости ушел в прошлое безвозвратно и теперь он живет в чужой стране. Не только потому, что он постарел, — просто умер сам тот мир, в котором он жил. Он захлебнулся в крови у деревушки Питтсбург-Лэндинг и при Геттисберге, принес себя в жертву на костре горящей Атланты.
Новый, исправленный мир был ему совсем чужд, в нем Белло чувствовал себя гостем из далекой страны — в каком-то смысле так оно и было. Он действительно стал чужим на собственной родине. Превратился в пережиток прошлого, наподобие тех окаменевших огромных скелетов странного вида, которые недавно раскопали на Западе. Новый мир лучше — это доказывали расчеты. Нынешнее настоящее лучше, чем то будущее, которое могло бы наступить. И тем не менее Дейвис Белло чувствовал себя в нем неуютно.
Дело было не в новой технике, какой бы причудливой и удивительной она ни казалась. Пусть теперь рельсы опоясывают весь континент, а железные кони пришли на смену плоскодонным баржам его юности. Все это сводится лишь к тому, что человек получил большую власть над природой. Нет, изменилась сама внутренняя жизнь людей, и он не поспел за ее изменениями. Из всех побуждений, которые когда-то заставляли людей и самого Белло действовать и возбуждали в нем гнев или слезы, теперь ни одно не вызовет и тени эмоций. Вдохновляющие призывы прошлого затихли, и люди толпами устремились под знамена новых идеалов. Идеалов, которые представлялись ему ничтожными. Введение серебряной монеты? Железнодорожные тарифы? Что значат такие мелочи по сравнению с правом штатов не признавать федеральные законы, или с борьбой вокруг налогов, или с уничтожением рабства? Но все эти великие задачи уже были решены. Порой Белло казалось, что он просто пережил свой век. Кто-то взял ножницы и отрезал все, что осталось в прошлом. Даже тот факт, что рука Белло тоже держала эти ножницы, ничего не менял. «Да, — напоминал он себе, — мы знали, что изменим будущее. Но не догадывались, что при этом сами утратим прошлое».
Его спальня пропахла старостью. Тяжелые пыльные портьеры, похожие на саван, не пропускали солнечные лучи, и здесь всегда царил сумрак. Белло отставил чашку с кофе и, закрыв глаза, откинулся на подушки. Перед ним вспыли уравнения — те самые, с которых все началось, которые превратили безобидный кружок натурфилософов в…
В кого? В спасителей человечества? В его хозяев? Уравнения были простыми и жестокими. В них был приговор миру. Он снова услышал забытые голоса, ожесточенно спорящие об этих абстрактных математических символах. Голос Илая, доказывающий, что они знают слишком мало, чтобы действовать. Голос Джедедаи, возражающий, что промедление приведет к катастрофе. А Айзек помалкивает, но не отрываясь смотрит на меловые строчки на доске, словно пытаясь усилием воли заставить эти значки расположиться так, как ему хочется.
Боже, как они все были молоды!
— Наш долг — ни во что не вмешиваться, — настаивал Финеас. Его рука взметнулась вверх, и мелок прочертил кривую на грифельной доске. — Вот данные за несколько последних десятилетий. Я пропустил их через машины и получил уравнение. Вот их экстраполяция. — Мелок снова заскрипел, и кривая пошла вверх. — Рабство умирает. Скоро оно отомрет совсем. В пограничных штатах уже поговаривают о предоставлении рабам вольной. В 1790 году в Вирджинии было триста тысяч рабов, сейчас — всего четыреста тысяч, хотя в силу естественного прироста должно бы быть полтора миллиона. Только в глубинке на Юге их число возросло из-за хлопкового бума. В Миссисипи численность рабов вдвое превысила уровень, предсказанный поданным переписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
На этот вопрос Сара пока не могла ответить. Завтра будет время еще раз все обдумать.
Она склонилась над Крейлом и посмотрела на него. Затем, подавив отвращение, опустилась на одно колено и выдернула нож из его горла. Невидящие глаза смотрели прямо на нее, и Сара невольно отвела взгляд. «Во второй раз будет легче», — ясно послышался голое в ее ушах. Призрак Крейла? «Второго раза не будет», — поклялась она себе. По крайней мере, если у нее будет выбор.
Она посмотрела на небо. Уже смеркалось. Джейни подобрала свою винтовку.
— Я пошла к пикапу, возьму аптечку. Пойдем-ка со мной. Посидишь в машине, пока я буду тут с ним возиться, чтобы можно было его отвезти.
Сара воткнула нож в землю, чтобы очистить лезвие от крови. Ред выживет. Это радовало ее. Она не соглашалась с ним, по крайней мере в некоторых вещах, но она рада, что они смогут продолжить спор. У этого человека очень много общего с Морганом.
— Нет, спасибо, — сказала она и, встав на ноги, сунула нож за пояс. — Мне надо еще кое-что сделать.
Через разрушенный дверной проем она вышла наружу, перелезла через штакетник и вгляделась в сгустившиеся сумерки. Вокруг стояли высокие черные деревья. Их шелест на ветру напоминал шум отдаленной толпы.
«Я не могла поступить иначе, — подумала Сара. — Он поймет».
Она повернулась лицом к опушке и присела на корточки.
— Мяу! — позвала она. — Мяу! Вернись. Ты мне нужен!
Часть вторая
«ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ»
Тогда
День Дейвиса Белло начался как обычно — с утренней чашки кофе, которую он неторопливо смаковал в постели. Отчасти виновата была лень — он вырос в Луизиане и Привык, чтобы все шло не спеша, своим чередом, — отчасти возраст: кости у него стали хрупкими, а суставы протестовали против любого движения. Он знал, что попозже, днем, двигаться станет легче, но утро всегда было мучительным.
Иногда он тосковал по ушедшей молодости, по тем временам, когда он был сильным и проворным. Самый шустрый парень в трех приходах — так про него говорили, подразумевая не только быстроту ног. Порой воспоминания были такими яркими, что он почти наяву ощущал их запахи. (Странно, что из всех ощущений запахи вызывают в памяти самые яркие картины прошлого.) Верховая охота с гончими на отцовской плантации — это щиплющий ноздри едкий запах лошадиного пота; прогулки на плоскодонках по зарастающим речным протокам — это аромат магнолий и кипарисов, густой, как туман. А вот он крадется сквозь заросли, чтобы выследить старую черную колдунью, живущую на болоте. Листья папоротника задевают его по лицу, а черный ил дельты с хлюпаньем выдавливается между пальцами ног. Кругом стоит запах затхлой болотной воды. Мальчишки постарше говорили, будто старуха умеет видеть будущее. Она гадает по колобку из грязи и по куриным костям, пахнущим кладбищем, а Дейву Белло не давало покоя непреодолимое желание увидеть будущее.
Теперь, конечно, оставалось только жалеть, что он смог его увидеть: будущее — это и есть грязь, кости и кладбища.
Ему нередко приходило на ум, что мир его молодости ушел в прошлое безвозвратно и теперь он живет в чужой стране. Не только потому, что он постарел, — просто умер сам тот мир, в котором он жил. Он захлебнулся в крови у деревушки Питтсбург-Лэндинг и при Геттисберге, принес себя в жертву на костре горящей Атланты.
Новый, исправленный мир был ему совсем чужд, в нем Белло чувствовал себя гостем из далекой страны — в каком-то смысле так оно и было. Он действительно стал чужим на собственной родине. Превратился в пережиток прошлого, наподобие тех окаменевших огромных скелетов странного вида, которые недавно раскопали на Западе. Новый мир лучше — это доказывали расчеты. Нынешнее настоящее лучше, чем то будущее, которое могло бы наступить. И тем не менее Дейвис Белло чувствовал себя в нем неуютно.
Дело было не в новой технике, какой бы причудливой и удивительной она ни казалась. Пусть теперь рельсы опоясывают весь континент, а железные кони пришли на смену плоскодонным баржам его юности. Все это сводится лишь к тому, что человек получил большую власть над природой. Нет, изменилась сама внутренняя жизнь людей, и он не поспел за ее изменениями. Из всех побуждений, которые когда-то заставляли людей и самого Белло действовать и возбуждали в нем гнев или слезы, теперь ни одно не вызовет и тени эмоций. Вдохновляющие призывы прошлого затихли, и люди толпами устремились под знамена новых идеалов. Идеалов, которые представлялись ему ничтожными. Введение серебряной монеты? Железнодорожные тарифы? Что значат такие мелочи по сравнению с правом штатов не признавать федеральные законы, или с борьбой вокруг налогов, или с уничтожением рабства? Но все эти великие задачи уже были решены. Порой Белло казалось, что он просто пережил свой век. Кто-то взял ножницы и отрезал все, что осталось в прошлом. Даже тот факт, что рука Белло тоже держала эти ножницы, ничего не менял. «Да, — напоминал он себе, — мы знали, что изменим будущее. Но не догадывались, что при этом сами утратим прошлое».
Его спальня пропахла старостью. Тяжелые пыльные портьеры, похожие на саван, не пропускали солнечные лучи, и здесь всегда царил сумрак. Белло отставил чашку с кофе и, закрыв глаза, откинулся на подушки. Перед ним вспыли уравнения — те самые, с которых все началось, которые превратили безобидный кружок натурфилософов в…
В кого? В спасителей человечества? В его хозяев? Уравнения были простыми и жестокими. В них был приговор миру. Он снова услышал забытые голоса, ожесточенно спорящие об этих абстрактных математических символах. Голос Илая, доказывающий, что они знают слишком мало, чтобы действовать. Голос Джедедаи, возражающий, что промедление приведет к катастрофе. А Айзек помалкивает, но не отрываясь смотрит на меловые строчки на доске, словно пытаясь усилием воли заставить эти значки расположиться так, как ему хочется.
Боже, как они все были молоды!
— Наш долг — ни во что не вмешиваться, — настаивал Финеас. Его рука взметнулась вверх, и мелок прочертил кривую на грифельной доске. — Вот данные за несколько последних десятилетий. Я пропустил их через машины и получил уравнение. Вот их экстраполяция. — Мелок снова заскрипел, и кривая пошла вверх. — Рабство умирает. Скоро оно отомрет совсем. В пограничных штатах уже поговаривают о предоставлении рабам вольной. В 1790 году в Вирджинии было триста тысяч рабов, сейчас — всего четыреста тысяч, хотя в силу естественного прироста должно бы быть полтора миллиона. Только в глубинке на Юге их число возросло из-за хлопкового бума. В Миссисипи численность рабов вдвое превысила уровень, предсказанный поданным переписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168