Ах, Жюльетта, как восхитительны удовольствия, рождающиеся в воображении, и как счастлив тот, кто неотступно следует за его прихотливыми образами! Да, милый ангел, как жаль, что людям не дано знать, что бурлит, что рождается у нас в голове в минуты высшего, неземного вдохновения, когда наши страстные, пылающие души погружаются в пучину самой гнусной похоти! Какие восторги мы испытываем, когда, возбуждая друг друга, творим призраков, которые начинают плодиться сами до бесконечности, как неистово мы ласкаем, как лелеем и холим их, окружаем множеством отвратительных подробностей! Вся земля в нашей власти в такие чудные мгновенья, ни одна живая тварь не смеет противиться нам, и каждая из них по-своему доставляет нам удовольствие, каждая утоляет одну из бесчисленных прихотей нашего кипящего воображения. Мы опустошаем планету и вновь заселяем ее новыми тварями, и опять приносим их в жертву; мы способны на любое злодейство, и мы совершаем их, не пропуская ни одного; мы порождаем бесчисленные ужасы и умножаем их во сто крат, все самые чудовищные злодеяния в мире, внушенные самыми мрачными духами ада и тьмы, меркнут перед теми, что зреют в нашей голове… «Счастливы люди, – сказал Ламеттри, – которые благодаря своему безудержному воображению постоянно живут предчувствием удовольствий!» Знаешь, Жюльетта, порой мне кажется, что самая безумная реальность недостойна образов, в которые мы ее облекаем, и я думаю, что мы получаем много больше наслаждения от того, что мы не имеем, нежели от того, что держим в руках: вот твой божественный зад, Жюльетта, я могу трогать его, любоваться его красотой, но воображение мое – творец, более вдохновенный, чем Природа, и мастер, более искусный, чем она, – рисует мне другие зады, которые еще прекраснее твоего, и мое удовольствие, испытываемое от этой иллюзии, стократно превосходит то, что готова предоставить мне живая реальность. Красота, которую ты мне предлагаешь, – всего лишь красота, а воображение предлагает мне настоящее великолепие; с тобой я могу делать только то, что доступно любому другому смертному, а с предметом, рожденным в моем мозгу, я сделаю то, что не приснится и богам.
Неудивительно, что с таким воображением граф оказывался во власти необыкновенно сумасбродных порывов; я знала очень мало людей, которые творили бы свои сумасбродства с подобным совершенством и изяществом. Однако мне еще многое надо рассказать вам, поэтому я не буду останавливаться на всех ужасах, которые мы совершили вместе с моим новым покровителем, не буду описывать, как безгранично мерзки и жестоки были наши дела, и любая ваша фантазия на этот счет будет недалека от истины.
Между тем истекли четыре месяца с того дня, как я оказала своему отцу честь разделить с ним ложе; в тот критический момент я, скорее в шутку, обронила, что боюсь, как бы он не сделал мне ребенка. Страхи мои оказались не напрасны – опасения мои стали свершившимся фактом, и надо было принимать срочные меры. Я посоветовалась с известной акушеркой, которая, не будучи обременена никакими предрассудками в таких вопросах, без лишних слов, проворно ввела длинную, остро заточенную иглу в мою матку, наощупь нашла зародыш и проткнула его без боли и без особых хлопот; это средство, более надежное и безопасное, чем можжевельник, плохо действующий на пищеварение, я рекомендую всем женщинам, достаточно мудрым, чтобы больше заботиться о своей фигуре и своем здоровье, нежели о каких-то молекулах организованной спермы, которая со временем созреет и сделает невыносимым существование той, что взлелеяла ее в своем чреве. Так я с корнем вырвала жалкий росток добродетели, брошенный родным отцом в неблагодатную почву.
– Я только что узнала адрес одной необыкновенной женщины, – призналась мне однажды Клервиль. – Мы должны навестить ее; она – гадалка и, кроме того, готовит всевозможные яды на продажу.
– Она дает рецепты своих зелий? – заинтересовалась я.
– За пятьдесят луидоров.
– Как вы думаете, они надежны?
– Если хочешь, она испытает их в твоем присутствии.
– Тогда непременно надо побывать у нее. Мне давно не дает покоя мысль отравить кого-нибудь.
– Я прекрасно понимаю тебя, моя прелесть, ведь так приятно сознавать, что в твоих руках трепещет чья-то жизнь.
– Тем более, приятно положить конец этой жизни посредством яда, – с воодушевлением подхватила я. – Я уже предвкушаю это наслаждение; дотроньтесь до моей вагины, Клервиль, и вы увидите, что со мной происходит.
Клервиль, не заставив просить себя дважды, сунула руку мне под юбку.
– Ого, так оно и есть! Иногда, милая моя, я завидую твоему воображению. Но послушай, Жюльетта, – неожиданно нахмурилась она, – ты, кажется, говорила, что– Сен-Фон дал тебе целую шкатулку ядов?
Я кивнула.
– Ну и где же она?
– Там уже ничего не осталось, и я не смею попросить еще.
– Ты хочешь сказать, что использовала их?
– Все до капли.
– По заданию министра?
– Да, треть была использована по его усмотрению, остальные пошли на мои прихоти.
– Наверное, для мщения?
– Некоторые для мщения. Другие для удовольствия.
– О, прелесть ты моя!
– Да, Клервиль, я даже боюсь сознаться во всех ужасах, которые совершила посредством яда… Боюсь, что вам не понять ту радость, которую я испытывала при этом. Я брала с собой коробочку с отравленным миндалем, переодевалась и бродила по общественным садам, по бульварам, заходила в публичные дома; я раздавала свои смертельные сладости всем встречным. Разумеется, и детям также – им в первую очередь. Потом я возвращалась туда, чтобы убедиться в результатах. Когда я видела гроб у дверей человека, с которым накануне сыграла свою злую шутку, щеки мои вспыхивали от радости, кровь сильнее бежала по жилам, голова кружилась… Чтобы не упасть, мне приходилось прислоняться к стене или фонарному столбу, а Природа, которая, несомненно, для каких-то своих целей сделала меня непохожей на остальных, вознаграждала мой поступок невыразимым словами пароксизмом блаженства… Так она благодарила свое любимое дитя за то, что я совершила поступок, который идиоты считают ее оскорблением.
– Это вполне естественно, дорогая, – заметила Клервиль. – Ведь принципы, которыми питали твою душу и Сен-Фон, и Нуарсей, да и я сама, абсолютным образом выражают намерения Природы; поэтому нет ничего удивительного в том, что ты дошла до таких высот порока, что получаешь от этого не меньшее удовольствие, чем если бы собственноручно пытала жертву, только в твоем случае это удовольствие намного изысканнее. Когда мы обнаруживаем, что зрелище чужих страданий вызывает необыкновенный подъем и волнение в нашей нервной системе, что это волнение неизбежно вызывает похоть, тогда все возможные способы причинять боль становятся для нас средством испытать наслаждение, и, начав с довольно невинных проказ, мы вскоре доходим до чудовищных злодейств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197