я была в каком-то бреду, похожем на ярость; я была способна на любой, самый чудовищный поступок, была готова осквернить и втоптать в грязь и себя и все вокруг. Еще я горько сожалела, что удар мой пришелся на столь ничтожно малую часть человечества, между тем как бурлившего во мне зла хватило бы на весь мир; я удалилась в один из своих будуаров, разделась донага, легла на кушетку и велела. Эльвире прислать ко мне первых попавшихся ей на глаза мужчин; скоро они явились, и я заставила их оскорблять и унижать меня так, будто перед ними была самая дешевая потаскуха. И они щипали, тискали, царапали, били меня, плевали мне в лицо; они использовали и осквернили все мое тело: влагалище, анус, грудь, рот, и я жалела, что у меня так мало алтарей, которые я могла им предложить. Некоторые мужчины, устав от столь мерзкого распутства, ушли и прислали своих друзей, которых я вообще ни разу до сих пор не видела, и им тоже я предоставила все свои отверстия, не утаив ни одного, для всех я стала покорнейшей шлюхой, и плоть моя уже не извергалась, а выливалась свободным торжествующим потоком. Один из этих животных, самый грубый и ненасытный, – я измотала его вконец, – вдруг заявил, что хочет иметь меня не в постели, а в навозе; я позволила волоком утащить себя в хлев и там, опустившись в навозную жижу и экскременты, раскинула ноги и заставила его делать со мной все,, что ему вздумается. Негодяй с радостью и яростью набросился на мое тело и отпустил меня только после того, как испражнился на мое лицо… И я была счастлива. Чем глубже погружалась я в грязь и мерзость, тем сильнее становилось мое возбуждение и тем сладостнее было мое удовольствие. Менее, чем за два часа я изверглась раз двадцать подряд, а Эльвира все это время неустанно ласкала и возбуждала меня, но ничто – ничто абсолютно! – не облегчало моих мук, жутких и одновременно сладостных, вызванных единственной мыслью – мыслью о преступлении, которое я совершила. Поднявшись наверх в спальню, мы увидели вдалеке красноватые отблески пламени. –
– Мадам, взгляните-ка! – позвала меня Эльвира, открывая окно. – Смотрите, там пожар! Видите? В той стороне, где мы были нынче утром.
Я пошатнулась и почти без сознания упала на диван. Мы были вдвоем, и прелестная девочка несколько минут ласкала меня своим язычком, потом я села и оттолкнула ее.
– Ты слышишь эти крики? – спросила я. – Бежим же скорее: нас ждет необыкновенный спектакль. Знаешь, Эльвира, ведь это сделала я…
– Вы, мадам?
Я кивнула, сглотнув подступивший к горлу комок.
– Пойдем полюбуемся на мой триумф. Я просто обязана увидеть все, не упустить ни одной подробности, насладиться этим зрелищем сполна.
Мы выскочили из дома, даже не приведя себя в порядок – с растрепанными волосами, в помятых одеждах, со следами блаженства на измученных лицах, – и напоминали пару неистовых вакханок. Остановившись шагах в двадцати от того места, где творился этот ужасный спектакль, за невысоким пригорком, который скрывал нас от толпы зевак, я снова бросилась в объятия девушки, возбужденной не меньше меня: мы сосали друг другу влагалище при свете смертоносного огня, причиной которого была моя жестокость, мы испытывали оргазм под музыку отчаянных воплей – воплей горя и ужаса, которые причинила я, и в те минуты не было женщины счастливее меня.
Наконец, мы поднялись на ноги и подошли поближе, чтобы лучше видеть панораму разрушений и насладиться всеми подробностями. Однако вы не представляете себе мое отчаяние, когда, пересчитав мертвые тела, я увидела, что два члена семьи ускользнули от меня. Я всматривалась в обугленные трупы и узнавала их всех: эти люди только сегодня утром были еще живы, и вот теперь, несколько часов спустя, они валяются здесь мертвые, убитые моей рукой. Зачем я это сделала? Просто так, ради развлечения. Ради того, чтобы сбросить сперму. Так вот что такое убийство! Беспорядок, внесенный в кусочек организованной материи, небольшие изменения в ее составе, комбинация разрушенных и разложившихся молекул, брошенных обратно в вечный тигель Природы, которая, употребив те же самые материалы, отольет их в нечто такое, что в один прекрасный день вновь появится на свет только в несколько иной форме; и вот это люди называют убийством? Я хочу спросить вас со всей серьезностью: что в убийстве плохого? Вот эта женщина или этот ребенок – неужели в глазах Природы они значат больше, чем, скажем, домашняя муха или таракан? Когда я лишаю жизни одного, я тем самым даю жизнь другому – так как это может оскорбить Природу?
Этот маленький бунт разума против сердца стал толчком, который привел в быстрое движение электрические частицы в моих нервах, и пальцы Эльвиры, коснувшись моего истекающего соком влагалища, вновь увлажнились. Признаться, я не представляю, что бы я делала, не будь рядом служанки. Не исключено, что одержимая поистине карибской жестокостью и кровожадностью, я бросилась бы на свои жертвы и стала бы пожирать их мясо; они так соблазнительно лежали на земле – семь маленьких трупиков вместе с матерью, только двое – отец и один ребенок – спаслись в пожаре; я, не отрываясь, смотрела на них, я мысленно ощущала их тела, гладила их и повторяла про себя: «Это сделала я. Я!» Эти убийства замыслила я сама, и я же их осуществила, это – дело моих рук, мое творение. И я снова испытала оргазм.
От дома не осталось ничего: трудно было предположить, что здесь когда-то стояло жилище, в котором обитали живые человеческие существа.
А теперь скажите, друзья мои, как по-вашему отнеслась Клервиль к Моему подвигу? Она выслушала мой рассказ в холодном молчании, небрежно приподняв брови, а потом заявила, что похвастать мне, в сущности, нечем; более того, сказала она, я действовала скорее как трус, чем как настоящий злодей.
– В исполнении твоего замысла я заметила несколько серьезных ошибок, – сказала она, и я приведу вам ее аргументы, поскольку они еще полнее раскрывают характер этой необыкновенной женщины. – Во-первых, ты действовала небрежно и неаккуратно: случись кому-нибудь увидеть тебя, твои изысканные манеры и роскошные наряды, в данном случае предательские, немедленно приклеили бы внимание. Поэтому впредь не будь столь легкомысленной. Пыл и страсть – все это я понимаю и ценю, но их надо скрывать, а наружно ты должна быть безмятежной и холодной. Держи свою похоть в себе – от этого возрастет внутреннее давление, которое поднимет температуру твоих чувств.
– Во-вторых, твоему замыслу самым прискорбным образом недостает размаха и величия, поэтому я вынуждена оценить его весьма скромно; ты должна признать, что имея под боком довольно крупное селение – целый город, – да еще семь или восемь деревень поблизости, ты проявила ненужную скромность, обратив свое внимание на отдельный домик, жалкую хижину, которая стояла уединенно, в стороне от других… Мне думается, ты сделала это из боязни, что пламя может распространиться и достичь твоего прелестного поместья, словом, для меня очевидна твоя нервозность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197