— Как ты, мой господин? — спрашивает его Гримстад.
— Скоро мы будем в замке, — со значением отвечает Аксельт, ему не дает покоя одна любопытная мысль: понравилось бы Гуннель спать с Хротрундом?
Рано утром Кольм обнаружил Богуса спящим за кухонным столом.
— Если ты спустишься к пристани, — сказал ему Кольм, — то мне тоже можно пойти с тобой. — И они отправились к пристани, Трампер с трудом переставлял ноги.
Прилив был высоким; далеко в море, над большим скоплением водорослей и обломками потерпевших крушения лодок, кружили чайки. Трампер продолжал думать о Старом Таке, но когда он взглянул на своего сына, то сразу догадался, о чем думает тот.
— А Моби Дик еще жив? — спросил Кольм. Трампер задумался. «А почему бы и нет? Я не могу обеспечить ребенка Богом, так же как и надежным отцом, но если в этом мире и есть что-то такое, во что стоит верить, то оно должно быть не меньшего размера, чем кит».
— Я думаю, он очень старый, — сказал Кольм. —.
Он старый, да?
— Он еще жив, — ответил Трампер. И они устремили взгляды далеко в море.
Трамперу очень хотелось, чтобы он и вправду мог показать Кольму кита. Если бы он мог выбирать, какое из чудес ему сотворить, го он выбрал бы следующее: заставить залив бурлить и вздыматься, поднять тучу кружащихся над водой чаек, вызвать из морских глубин Великого Белого Кита и вынудить его подпрыгивать, подобно гигантской форели, обдавая берег фонтаном брызг, в то время как они стояли бы, завороженные, и смотрели, как Моби Дик тяжеловесно переворачивается в воде, демонстрируя им свои шрамы, старые гарпуны и другие предметы (но он избавил бы Кольма от зрелища гниющих ран, оставленных хлесткими ударами Эхаба на огромном китовом боку); затем они наблюдали бы, как кит разворачивается и исчезает в море, оставляя им лишь память о себе.
— Он взаправду живой? — спросил Кольм.
— Да, и его никто не трогает.
— Я знаю, — кивнул Кольм.
— Но его почти никто никогда не видит, — добавил Трампер.
— Я знаю.
Но необузданная часть воображения Трампера продолжала заклинать: «Покажись! Старина Дик! Выпрыгни из воды, Моби!» Он знал, что подобное чудо явилось бы огромным подарком не только для Кольма, но и для него самого.
Пора было уезжать. В машине он даже пытался шутить с Бигги и Коутом, сказав им, что он был рад повидаться с ними, но что он понимает, как стесняет их. Он шутил с Бигги на немецком и дурашливо боксировал с Коутом. Затем, как бы продолжая дурачиться, поцеловал на прощание Бигги и погладил ее по заду.
— А ты потихоньку набираешь вес, Бигги, — пошутил он.
Она замялась и посмотрела на Коута. Тот кивнул, и Бигги сказала:
— Это потому, что я беременна.
— Беременна! — радостно воскликнул Кольм. — Она родит ребенка, и у меня будет братик или сестричка!
— Или то и другое, — сказал Коут, и все засмеялись.
Богус не знал, что ему делать с руками, поэтому он протянул одну Коуту.
— Поздравляю, старик, — глухо, словно из-под воды, прозвучал его голос.
Коут уставился в землю и сказал, что он лучше пойдет и проверит, готова ли машина. Трампер еще раз обнял Кольма, а Бигги, отвернув лицо в сторону, но улыбаясь, сказала:
— Будь осторожен. — Коуту? Богусу? Им обоим?
— Я всегда рад видеть вас, — сказал им всем Трампер, после чего уехал.
Глава 36
АКСЕЛЬТА ОДОЛЕВАЮТ СОМНЕНИЯ! ТРАМПЕР НЕУКЛОННО ПРИБЛИЖАЕТСЯ К КОНЦУ!
В Айове его швы отпали сами собой. Теперь в его пенисе образовалась большая дыра. Он задавался вопросом: хотел ли Виньерон сделать ее такой большой? Если сравнивать с тем, к чему он привык, у него теперь был настоящий водосток.
Он решил сходить к доктору, к любому старому доктору; его студенческий страховой полис не мог обеспечить ему услуги специалистов. Он боялся диагноза; при виде его нового члена у какого-нибудь бывшего ветеринара выскочили бы из орбит глаза.
— Так вы говорите, что это сделали в Нью-Йорке?
Но доктором оказался молодой человек из Южной Америки; создавалось впечатление, что всем иностранцам в медицинском колледже доставалась самая приземленная практика. Доктор был просто поражен.
— Это превосходная работа! — сказал он Богусу. — Нет, правда, в первый раз вижу такую исключительно аккуратную миопластику.
— Но отверстие слишком большое, — пожаловался Богус.
— Вовсе нет. Оно совершенно нормальное. Слова доктора шокировали его; они заставили его осознать, каким анормальным он был до этого.
Этот визит к доктору узаконил его развлечения в одиночку в Айове. Он жил в библиотечном алькове с «Аксельтом и Туннель» и спал в свободной комнате подвального этажа доктора Хольстера. По собственному желанию он уходил и приходил через дверь подвала, хотя Хольстер с радостью разрешил ему пользоваться парадной дверью. В воскресенье он обедал с Хольстером и семьей его замужней дочери. В остальное время его рацион состоял из пиццы, пива, сосисок и кофе.
Девушка из соседнего алькова тоже корпела над переводом. Она переводила с фламандского религиозный роман, действие которого происходило в Бругесе. Время от времени они заглядывали друг к другу в словарь, и однажды она пригласила его поужинать у нее дома.
— Хотите верьте, хотите нет, но я хорошо готовлю, — сказала она.
— Верю, — улыбнулся он. — Но я перестал есть.
Он понятия не имел, как выглядела эта девушка, но в смысле библиотечного общения и пользования словарем они остались друзьями. У него не было другой возможности завести друзей. Он даже перестал пить пиво в «Бенни», потому что Бенни постоянно пытался пристать с разговором о какой-то полумистической «старой шайке». Вместо этого каждый вечер Богус выпивал пару кружек в ярко освещенном баре, завсегдатаями которого являлись остатки какого-то общества братьев и сестер.
Однажды вечером один из братьев спросил Богуса, когда он собирается принять ванну.
— Если тебе хочется побить меня, — сказал ему Трампер, — то давай.
Неделю спустя тот же самый парень подошел к нему.
— Я хочу побить тебя, — заявил он.
Трампер не вспомнил его и выполнил компетентную подсечку ногой, поднял парня за ноги и крутанул, словно рычаг в музыкальном автомате.
Друзья-соратники брата вышвырнули Трампера из бара.
— Господи, — пробормотал Богус, обескураженный. — Так он был из этих чокнутых. Он хотел меня обратить!
Но в Айова-Сити насчитывалось не менее двух дюжин баров, к тому же он не так уж много пил.
С мрачной одержимостью и упорством он трудился над переводом поэмы. Он почти закончил ее, когда вспомнил, что в середине осталось много строф, которые он выдумал сам, и еще куски, которые он не перевел совсем. Потом он вспомнил, что некоторые из прежних его примечаний являлись сплошной выдумкой, так же как и часть глоссария терминов.
В глубине души ему хотелось быть таким же честным, как Тюльпен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110