Он хочет выяснить у местных фермеров, действительно ли они способны пристрелить кого-то или со временем станут более терпимо относиться к «Вольной ферме». Все это выглядит бессмысленным, поскольку «Вольной фермы» более не существует, но, очевидно, Моррису крайне важно получить ответы на свои вопросы.
(Средний план — четкость изображения подстраивается наплывом; без синхронного звука, музыка за кадром; улица, день; местная пожарная часть. Моррис на костылях, с ним его девушка. Они говорят с шефом пожарных, но без синхронного звука. Музыка — «После золотой лихорадки» Нейла Янга. Хотя весь разговор ведет Моррис, шеф не сводит глаз с его девушки. Средний план; без синхронного звука, музыки тоже нет; улица, день; дом фермера. Моррис и девушка разговаривают с одним из настоящих фермеров, который, возможно, участвовал в избиении. Девушка приподнимает груди, словно напрашиваясь, чтобы ее за них ущипнули. Моррис дружелюбен; фермер осторожен. Средний план; без синхронного звука, без музыки; улица, день; универсальный магазин. Моррис и его девушка сидят на ступенях. Они пьют пепси; Моррис что-то с энтузиазмом говорит, однако девушка, похоже, сыта этим. Съемка с другого ракурса — чтобы в кадр попал их психоделический «фольксваген»; синхронный звук, постепенно стихающая музыка. Моррис и девушка собираются уезжать. Они садятся в фургон. Моррис говорит прямо в камеру; девушка держит его костыли.)
Моррис. Они не станут стрелять в нас. Возможно, опять поколотят, но стрелять точно не станут. Я чувствую, что мы теперь намного ближе к ним; происходит налаживание контактов. (Он поворачивается к девушке.) Ведь ты тоже ощущаешь это, да?
Девушка. Они оторвут тебе твою дурацкую башку, Моррис…
Сюжет заканчивается комментарием президента колледжа.
(Средний план в движении; синхронный звук; улица, день; пикник во время родительского дня. Посреди толчеи официального угощения, мимо множества нарядно одетых родителей, улыбаясь и здороваясь с ними, словно благословляющий паству папа римский, движется президент. Вот он ест жареного цыпленка, умудряясь делать это очень аккуратно. Камера приближается к президенту, наплывая из-за его плеча. Вдруг он поворачивается и видит камеру. Поначалу он напуган; потом становится обаятелен, говорит очень серьезно, словно возвращаясь к старой, надоевшей теме.)
Президент. Вы знаете, что на самом деле ободряет меня, даже когда такие вещи происходят сплошь и рядом вокруг нас? Вот что я скажу вам об этих ребятах… и это на самом деле ободряет меня! Они живут и учатся — вот что они делают. Это так… и именно это ободряет меня. Они просто живут и учатся, как все дети, всегда и везде…
Потом пришел Кент с пивом и сыром. Он отснял много нового материала, и ему не терпится посмотреть, как у него это получилось.
— Вы уже прокрутили это? — спросил он.
— Полное дерьмо, — сказал Ральф. — Все вместе. Просто кошмар какой-то.
— Да, получилось не очень, — согласился Трампер.
Кент развернул сыр так, словно это было его больное сердце.
— Плохо снято, да? — спросил он.
— Да вообще все ни к черту, — фыркнул Ральф. Они сидели и размышляли, почему все пошло не так.
— Все из-за этой хреновой съемки? — спросил Кент.
— Из-за концепции в целом, — ответил Ральф.
— Публика там ни к черту, — заметил Трампер. — Они слишком предсказуемы.
— Они просто люди, — сказал Ральф. — С ними никаких проблем.
— А как история с девицей и ее грудями, а? — спросил Кент. — Здорово, правда?
— Это просто пикантный момент и сальный юмор, от которого вся работа становится еще хуже, — заявил Ральф. — По крайней мере, та часть.
— Могу я посмотреть материал? — попросил Кент. — Должен же я увидеть эту дрянь.
— Тебе не понравится даже твоя собственная съемка, — сказал Ральф.
— Она тебе не понравилась, Ральф?
— Мне вообще ничего не нравится.
— А как с монтажом? — спросил Кент.
— Нечестно говорить о монтаже, когда Тюльпен здесь нет, — заметил Трампер.
— На самом деле монтаж еще не готов, Кент, — сказал Ральф.
— Да говорю же тебе, Кент, — нахмурился Трампер.
— Ладно, Тамп-Тамп, — сказал Кент, — а как звук?
— Годится, — одобрил Ральф. — У Тамп-Тампа получается все лучше и лучше, если смотреть с технической точки зрения.
— Точно, — сказал Трампер. — Зато мое воображение никак не улучшается.
— Это точно, — заметил Ральф.
— Послушайте, — попросил Кент, — могу я просмотреть этот гребаный материал?
И они оставили его перематывать катушки с пленкой, а сами вышли на Кристофер-стрит и направились пить кофе в «Нью-Дил».
— Все, что я хочу от фильма, это чтобы в нем увидели что-то стоящее, — заявил Ральф. — Терпеть не могу выносить приговоры.
— А я просто не верю в истории с концом, — сказал Трампер.
— Верно-верно, — заметил Ральф. — Просто хорошее описание. Но оно должно быть моим личностным. Все остальное просто журналистика.
— Если «Нью-Дил» закрыто, — сказал Трампер, — я изойду на дерьмо.
Однако заведение оказалось открыто; они уселись с двумя кружками черного эспрессо с цедрой лимона и ромом.
— Давай выбросим этот фильм, Тамп-Тамп, — предложил Ральф. — Это чертово старье. Все, что я делал, относится к внешнему миру, а мне хочется сделать фильм о внутреннем мире человека.
— Что ж, как хочешь, Ральф, — сказал Трампер.
— Что мне в тебе нравится, Тамп-Тамп, так это то, что у тебя мнений до фига.
— Это твой фильм, Ральф.
— А вот допустим, Тамп-Тамп, что следующий сделаешь ты. О чем бы он был?
— Я не строю таких планов, — разглядывая цедру лимона в кофе, ответил Трампер.
— Но что ты ощущаешь, Тамп-Тамп? — не унимался Ральф.
Трампер взял чашку с кофе обеими руками.
— Тепло, — сказал он. — В данный момент я ощущаю тепло.
«Что я ощущаю?» — спрашивал он себя позже, на ощупь пробираясь через темную квартиру Тюльпен и попирая ее одежду босыми ногами.
Бюстгальтер, я наступил левой ногой на бюстгальтер. А боль откуда? Точно, это боль; я со всего маху налетел правой голенью на стул в спальне — да, это точно боль.
— Трампер? — Это поворачивающаяся в постели Тюльпен.
Он заполз ей под бок, обнял и прижал к себе.
— Грудь, — произнес он вслух. — Я чувствую грудь.
— Точно, — сказала Тюльпен, обнимая его. — А что еще? — прошептала она.
Боль? Да, ее зубы впились ему в живот; ее жесткий поцелуй мог бы оставить его без пупка.
— Я скучал по тебе, — сказал он ей. Обычно они уходили с работы вместе.
Но она не ответила ему — ее рот сомкнулся на его сонном естестве; ее зубы беспокоили его, а бедра вдруг так тесно сжали голову, что у него в висках застучала кровь. Он коснулся ее языком и через рот проник до самого мозга.
Потом они лежали под холодным неоновым светом, исходящим от аквариумов. Мимо них прошмыгнула какая-то странная рыбка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
(Средний план — четкость изображения подстраивается наплывом; без синхронного звука, музыка за кадром; улица, день; местная пожарная часть. Моррис на костылях, с ним его девушка. Они говорят с шефом пожарных, но без синхронного звука. Музыка — «После золотой лихорадки» Нейла Янга. Хотя весь разговор ведет Моррис, шеф не сводит глаз с его девушки. Средний план; без синхронного звука, музыки тоже нет; улица, день; дом фермера. Моррис и девушка разговаривают с одним из настоящих фермеров, который, возможно, участвовал в избиении. Девушка приподнимает груди, словно напрашиваясь, чтобы ее за них ущипнули. Моррис дружелюбен; фермер осторожен. Средний план; без синхронного звука, без музыки; улица, день; универсальный магазин. Моррис и его девушка сидят на ступенях. Они пьют пепси; Моррис что-то с энтузиазмом говорит, однако девушка, похоже, сыта этим. Съемка с другого ракурса — чтобы в кадр попал их психоделический «фольксваген»; синхронный звук, постепенно стихающая музыка. Моррис и девушка собираются уезжать. Они садятся в фургон. Моррис говорит прямо в камеру; девушка держит его костыли.)
Моррис. Они не станут стрелять в нас. Возможно, опять поколотят, но стрелять точно не станут. Я чувствую, что мы теперь намного ближе к ним; происходит налаживание контактов. (Он поворачивается к девушке.) Ведь ты тоже ощущаешь это, да?
Девушка. Они оторвут тебе твою дурацкую башку, Моррис…
Сюжет заканчивается комментарием президента колледжа.
(Средний план в движении; синхронный звук; улица, день; пикник во время родительского дня. Посреди толчеи официального угощения, мимо множества нарядно одетых родителей, улыбаясь и здороваясь с ними, словно благословляющий паству папа римский, движется президент. Вот он ест жареного цыпленка, умудряясь делать это очень аккуратно. Камера приближается к президенту, наплывая из-за его плеча. Вдруг он поворачивается и видит камеру. Поначалу он напуган; потом становится обаятелен, говорит очень серьезно, словно возвращаясь к старой, надоевшей теме.)
Президент. Вы знаете, что на самом деле ободряет меня, даже когда такие вещи происходят сплошь и рядом вокруг нас? Вот что я скажу вам об этих ребятах… и это на самом деле ободряет меня! Они живут и учатся — вот что они делают. Это так… и именно это ободряет меня. Они просто живут и учатся, как все дети, всегда и везде…
Потом пришел Кент с пивом и сыром. Он отснял много нового материала, и ему не терпится посмотреть, как у него это получилось.
— Вы уже прокрутили это? — спросил он.
— Полное дерьмо, — сказал Ральф. — Все вместе. Просто кошмар какой-то.
— Да, получилось не очень, — согласился Трампер.
Кент развернул сыр так, словно это было его больное сердце.
— Плохо снято, да? — спросил он.
— Да вообще все ни к черту, — фыркнул Ральф. Они сидели и размышляли, почему все пошло не так.
— Все из-за этой хреновой съемки? — спросил Кент.
— Из-за концепции в целом, — ответил Ральф.
— Публика там ни к черту, — заметил Трампер. — Они слишком предсказуемы.
— Они просто люди, — сказал Ральф. — С ними никаких проблем.
— А как история с девицей и ее грудями, а? — спросил Кент. — Здорово, правда?
— Это просто пикантный момент и сальный юмор, от которого вся работа становится еще хуже, — заявил Ральф. — По крайней мере, та часть.
— Могу я посмотреть материал? — попросил Кент. — Должен же я увидеть эту дрянь.
— Тебе не понравится даже твоя собственная съемка, — сказал Ральф.
— Она тебе не понравилась, Ральф?
— Мне вообще ничего не нравится.
— А как с монтажом? — спросил Кент.
— Нечестно говорить о монтаже, когда Тюльпен здесь нет, — заметил Трампер.
— На самом деле монтаж еще не готов, Кент, — сказал Ральф.
— Да говорю же тебе, Кент, — нахмурился Трампер.
— Ладно, Тамп-Тамп, — сказал Кент, — а как звук?
— Годится, — одобрил Ральф. — У Тамп-Тампа получается все лучше и лучше, если смотреть с технической точки зрения.
— Точно, — сказал Трампер. — Зато мое воображение никак не улучшается.
— Это точно, — заметил Ральф.
— Послушайте, — попросил Кент, — могу я просмотреть этот гребаный материал?
И они оставили его перематывать катушки с пленкой, а сами вышли на Кристофер-стрит и направились пить кофе в «Нью-Дил».
— Все, что я хочу от фильма, это чтобы в нем увидели что-то стоящее, — заявил Ральф. — Терпеть не могу выносить приговоры.
— А я просто не верю в истории с концом, — сказал Трампер.
— Верно-верно, — заметил Ральф. — Просто хорошее описание. Но оно должно быть моим личностным. Все остальное просто журналистика.
— Если «Нью-Дил» закрыто, — сказал Трампер, — я изойду на дерьмо.
Однако заведение оказалось открыто; они уселись с двумя кружками черного эспрессо с цедрой лимона и ромом.
— Давай выбросим этот фильм, Тамп-Тамп, — предложил Ральф. — Это чертово старье. Все, что я делал, относится к внешнему миру, а мне хочется сделать фильм о внутреннем мире человека.
— Что ж, как хочешь, Ральф, — сказал Трампер.
— Что мне в тебе нравится, Тамп-Тамп, так это то, что у тебя мнений до фига.
— Это твой фильм, Ральф.
— А вот допустим, Тамп-Тамп, что следующий сделаешь ты. О чем бы он был?
— Я не строю таких планов, — разглядывая цедру лимона в кофе, ответил Трампер.
— Но что ты ощущаешь, Тамп-Тамп? — не унимался Ральф.
Трампер взял чашку с кофе обеими руками.
— Тепло, — сказал он. — В данный момент я ощущаю тепло.
«Что я ощущаю?» — спрашивал он себя позже, на ощупь пробираясь через темную квартиру Тюльпен и попирая ее одежду босыми ногами.
Бюстгальтер, я наступил левой ногой на бюстгальтер. А боль откуда? Точно, это боль; я со всего маху налетел правой голенью на стул в спальне — да, это точно боль.
— Трампер? — Это поворачивающаяся в постели Тюльпен.
Он заполз ей под бок, обнял и прижал к себе.
— Грудь, — произнес он вслух. — Я чувствую грудь.
— Точно, — сказала Тюльпен, обнимая его. — А что еще? — прошептала она.
Боль? Да, ее зубы впились ему в живот; ее жесткий поцелуй мог бы оставить его без пупка.
— Я скучал по тебе, — сказал он ей. Обычно они уходили с работы вместе.
Но она не ответила ему — ее рот сомкнулся на его сонном естестве; ее зубы беспокоили его, а бедра вдруг так тесно сжали голову, что у него в висках застучала кровь. Он коснулся ее языком и через рот проник до самого мозга.
Потом они лежали под холодным неоновым светом, исходящим от аквариумов. Мимо них прошмыгнула какая-то странная рыбка;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110