молчали и земские чины. Даже муниципалитет, ожидавший больших преимуществ от австрийцев и скорого окончания военных бедствий, ответил на заявление коменданта лишь пожатием плеч и сожалел только об участи своих сограждан. Вот как изменился образ мыслей за несколько месяцев и каково было заблуждение. Таким образом жребий на несчастные предместья был брошен.
Предместья эти по своей архитектуре могли сравниться с красивейшими городами Европы. Обширнейшие здания, находившиеся здесь, были все либо дворцами или летними резиденциями знатных и богатых, либо местопребыванием множества фабрикантов, проявлявших совершенство саксонской мануфактуры искусными работами. Все было приготовлено к пожару, и Шметтау еще раз сделал предостережение; он уверял, что в случае приближения врага непременно прибегнет к этому ужасному средству, а двор – остался равнодушен. Враг подошел, пруссаки сняли форпосты, и рано утром 10 ноября три пушечных выстрела были страшным сигналом к пожару. Во всех комнатах и помещениях домов лежали кучи воспламеняющихся веществ среди прекрасной обстановки, произведений искусства и мануфактуры. Жители бежали, и лишь немногим удалось воспользоваться данным сроком для спасения своих многочисленных пожитков, так как не хватало ни повозок, ни лошадей, ни носильщиков. В течение нескольких часов 266 домов стали жертвой огня. При этом сгорела заживо старая супружеская пара и еще трое людей. Эта ужасная сцена пожара была изображена врагами Фридриха со всевозможными прибавлениями, позорящими пруссаков. Но Шметтау получил от членов магистрата почетный отзыв о своем поведении, так что возводимые на него обвинения в жестокости совершенно напрасны.
Казалось, Даун был поражен этим пожаром и послал коменданту вопрос: по приказанию ли короля совершен им этот до сих пор неслыханный в христианском мире поступок, пригрозив ему ответственностью за него. Шметтау сослался на свою обязанность защищать вверенный ему город до последнего человека и на известные ему военные принципы. Как и прежде, он уверял фельдмаршала, что будет защищаться по всем улицам против всей его армии и погребет себя в развалинах королевского дворца. Тогда Даун приготовился к настоящей осаде Дрездена; но тут пришли серьезные известия из Силезии об освобождении Нейсе, об отступлении императорской армии в Моравию и о новом походе Фридриха в Саксонию; таким образом планы австрийского полководца были снова разрушены. Он ушел, уверяя при этом по придворному обычаю, что уходит, желая этим оказать уважение королевской семье. В австрийском же военном рапорте значилось, что одно важное обстоятельство было причиной отступления. Этим важным обстоятельством являлось не что иное, как приближение короля. Планы относительно Лейпцига и Торгау окончились так же неудачно, так как оба эти города были почти одновременно освобождены прусскими генералами Дона и Веделем. Императорским и имперским войскам оставалось лишь уйти в Богемию; даже завоеванный форт Зонненштейн был вновь покинут ими. Подобно тому, как принц Субизский велел отслужить благодарственное молебствие после Луттербергской битвы и тогда отступил за Рейн, так и австрийцы вернулись в свои земли после Гохкирхской победы, не завоевав в этой кампании ни одной пяди земли. Даун постарался разместить свои войска на зимних квартирах таким образом, чтобы они составили громадную военную цепь, которой никогда не видала не только Германия, но и вся Европа. 300 000 солдат с лишним составляли этот огромнейший кордон, простиравшийся от Исполинских гор до Альп. Вдоль границ Силезии и Саксонии его составляли австрийцы, продолжали его через Тюрингию и Франконию имперские войска, к которым вдоль Майна и Рейна присоединились французы, растянувшись до самых границ Швейцарии.
Удаление короля после Цорндорфской битвы дало возможность русским продолжать свои военные действия, и они решили осадить Кольберг, чтобы овладеть военным складочным пунктом и главным магазином среди прусских областей. Гавань этого города представляла им большие удобства для подвоза, а слабый гарнизон обещал легкое завоевание. Итак, судьба Померании зависела теперь от 700 человек земской милиции, нескольких инвалидов и пятнадцати артиллеристов, составлявших гарнизон Кольберга под начальством майора-инвалида. Но комендант этот, по имени Гейден, был далеко недюжинный воин. Он прекрасно приготовился к защите, обнаружил большую неустрашимость, много военных знаний и редкую решительность. Генерал Пальменбах осадил крепость с 10 000 русских, овладел гаванью, а через пять дней и укрепленной дорогой, ведущей в город. Казалось, что крепость должна быть непременно взята, но неустрашимость коменданта, его солдат и вооружившихся храбрых граждан, сражавшихся подобно опытным воинам, положили предел дальнейшим успехам неприятеля. Сильно мешали осажденным предместья, дома которых служили защитой для русских; Гейден не хотел их жечь, чтобы пощадить граждан, на помощь которых он преимущественно должен был рассчитывать при малочисленности своего гарнизона. Эти послед ние, ловко умевшие стрелять в цель, не покидали валов и убивали всех, в кого только попали. Генерал Пальменбах был возмущен, узнав о защите города жителями его, но он успокоился, когда ему объяснили, что каждый из граждан обязался в гражданской присяге защищать крепость.
Во время этой осады произошел весьма странный случай. На шестой день Пальменбах получил неожиданное приказание снять осаду. Он тотчас же повиновался, но едва отошел он мили полторы, как отдан был новый приказ вернуться и энергично продолжать осаду. Гейден, которому это отступление показалось весьма сомнительным, из осторожности не спешил отворять ворота крепости и засыпать крепостные рвы, на что всегда нашлось бы время в случае действительного отступления, поэтому русские, возвратившись на следующий день, нашли все по-прежнему. Требование о сдаче было возобновлено. Комендант ответил, что у него нет никаких причин сдаваться, так как укрепления совсем не пострадали, и прибавил, что эту крепость не удастся взять с помощью огня, точно так же, как Кюстрин. Чтобы доказать хорошее состояние крепости, Гейден велел обвести посланного сюда офицера с незавязанными глазами по всем укреплениям. После этого он стал делать самые удачные распоряжения для дальнейшей защиты. Для замены артиллеристов день и ночь производилось ученье 120 человек милиции, упражнявшихся в стрельбе из орудий; уход за ними был самый добросовестный: ежедневно варились для них кушанья и приносились в батарею. Да и весь гарнизон получал, кроме хлеба и мяса, еще сало и овощи, так как сделаны были большие запасы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139
Предместья эти по своей архитектуре могли сравниться с красивейшими городами Европы. Обширнейшие здания, находившиеся здесь, были все либо дворцами или летними резиденциями знатных и богатых, либо местопребыванием множества фабрикантов, проявлявших совершенство саксонской мануфактуры искусными работами. Все было приготовлено к пожару, и Шметтау еще раз сделал предостережение; он уверял, что в случае приближения врага непременно прибегнет к этому ужасному средству, а двор – остался равнодушен. Враг подошел, пруссаки сняли форпосты, и рано утром 10 ноября три пушечных выстрела были страшным сигналом к пожару. Во всех комнатах и помещениях домов лежали кучи воспламеняющихся веществ среди прекрасной обстановки, произведений искусства и мануфактуры. Жители бежали, и лишь немногим удалось воспользоваться данным сроком для спасения своих многочисленных пожитков, так как не хватало ни повозок, ни лошадей, ни носильщиков. В течение нескольких часов 266 домов стали жертвой огня. При этом сгорела заживо старая супружеская пара и еще трое людей. Эта ужасная сцена пожара была изображена врагами Фридриха со всевозможными прибавлениями, позорящими пруссаков. Но Шметтау получил от членов магистрата почетный отзыв о своем поведении, так что возводимые на него обвинения в жестокости совершенно напрасны.
Казалось, Даун был поражен этим пожаром и послал коменданту вопрос: по приказанию ли короля совершен им этот до сих пор неслыханный в христианском мире поступок, пригрозив ему ответственностью за него. Шметтау сослался на свою обязанность защищать вверенный ему город до последнего человека и на известные ему военные принципы. Как и прежде, он уверял фельдмаршала, что будет защищаться по всем улицам против всей его армии и погребет себя в развалинах королевского дворца. Тогда Даун приготовился к настоящей осаде Дрездена; но тут пришли серьезные известия из Силезии об освобождении Нейсе, об отступлении императорской армии в Моравию и о новом походе Фридриха в Саксонию; таким образом планы австрийского полководца были снова разрушены. Он ушел, уверяя при этом по придворному обычаю, что уходит, желая этим оказать уважение королевской семье. В австрийском же военном рапорте значилось, что одно важное обстоятельство было причиной отступления. Этим важным обстоятельством являлось не что иное, как приближение короля. Планы относительно Лейпцига и Торгау окончились так же неудачно, так как оба эти города были почти одновременно освобождены прусскими генералами Дона и Веделем. Императорским и имперским войскам оставалось лишь уйти в Богемию; даже завоеванный форт Зонненштейн был вновь покинут ими. Подобно тому, как принц Субизский велел отслужить благодарственное молебствие после Луттербергской битвы и тогда отступил за Рейн, так и австрийцы вернулись в свои земли после Гохкирхской победы, не завоевав в этой кампании ни одной пяди земли. Даун постарался разместить свои войска на зимних квартирах таким образом, чтобы они составили громадную военную цепь, которой никогда не видала не только Германия, но и вся Европа. 300 000 солдат с лишним составляли этот огромнейший кордон, простиравшийся от Исполинских гор до Альп. Вдоль границ Силезии и Саксонии его составляли австрийцы, продолжали его через Тюрингию и Франконию имперские войска, к которым вдоль Майна и Рейна присоединились французы, растянувшись до самых границ Швейцарии.
Удаление короля после Цорндорфской битвы дало возможность русским продолжать свои военные действия, и они решили осадить Кольберг, чтобы овладеть военным складочным пунктом и главным магазином среди прусских областей. Гавань этого города представляла им большие удобства для подвоза, а слабый гарнизон обещал легкое завоевание. Итак, судьба Померании зависела теперь от 700 человек земской милиции, нескольких инвалидов и пятнадцати артиллеристов, составлявших гарнизон Кольберга под начальством майора-инвалида. Но комендант этот, по имени Гейден, был далеко недюжинный воин. Он прекрасно приготовился к защите, обнаружил большую неустрашимость, много военных знаний и редкую решительность. Генерал Пальменбах осадил крепость с 10 000 русских, овладел гаванью, а через пять дней и укрепленной дорогой, ведущей в город. Казалось, что крепость должна быть непременно взята, но неустрашимость коменданта, его солдат и вооружившихся храбрых граждан, сражавшихся подобно опытным воинам, положили предел дальнейшим успехам неприятеля. Сильно мешали осажденным предместья, дома которых служили защитой для русских; Гейден не хотел их жечь, чтобы пощадить граждан, на помощь которых он преимущественно должен был рассчитывать при малочисленности своего гарнизона. Эти послед ние, ловко умевшие стрелять в цель, не покидали валов и убивали всех, в кого только попали. Генерал Пальменбах был возмущен, узнав о защите города жителями его, но он успокоился, когда ему объяснили, что каждый из граждан обязался в гражданской присяге защищать крепость.
Во время этой осады произошел весьма странный случай. На шестой день Пальменбах получил неожиданное приказание снять осаду. Он тотчас же повиновался, но едва отошел он мили полторы, как отдан был новый приказ вернуться и энергично продолжать осаду. Гейден, которому это отступление показалось весьма сомнительным, из осторожности не спешил отворять ворота крепости и засыпать крепостные рвы, на что всегда нашлось бы время в случае действительного отступления, поэтому русские, возвратившись на следующий день, нашли все по-прежнему. Требование о сдаче было возобновлено. Комендант ответил, что у него нет никаких причин сдаваться, так как укрепления совсем не пострадали, и прибавил, что эту крепость не удастся взять с помощью огня, точно так же, как Кюстрин. Чтобы доказать хорошее состояние крепости, Гейден велел обвести посланного сюда офицера с незавязанными глазами по всем укреплениям. После этого он стал делать самые удачные распоряжения для дальнейшей защиты. Для замены артиллеристов день и ночь производилось ученье 120 человек милиции, упражнявшихся в стрельбе из орудий; уход за ними был самый добросовестный: ежедневно варились для них кушанья и приносились в батарею. Да и весь гарнизон получал, кроме хлеба и мяса, еще сало и овощи, так как сделаны были большие запасы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139