Рейнальдо и Уолдо, оруженосцы Пьетро, расправились с этим гусем, запивая его добрым вином Руффио, а Пьетро обнаружил, что не способен есть эту вкусно приготовленную птицу. Он не мог проглотить ни кусочка. Его желудок восставал при одной мысли о еде.
Они сидели в общей комнате постоялого двора Руффио. Хозяин отвел им лучший стол, но он был так далек от двери, что Пьетро приходилось вытягивать шею, чтобы видеть входящих. И с каждым разом он все более хмурился. Уже стемнело, а Джакопо не появлялся.
“О Господи, сын Святой Марии! – думал Пьетро. – Что могло задержать его?”
Он едва успел подумать об этом, как дверь открылась. Тихо. Очень тихо. Он встал.
Прислонясь к дверному косяку, на него смотрела Элайн Синискола.
Пьетро почувствовал, как что-то перевернулось у него внутри. Нечто, похожее на боль. Похожее на радость.
Она изменилась. Казалась выше ростом. Последний раз, когда он ее видел, закутанную в меха, в тот морозный день, когда ее дыхание поднималось струйками от лица, в ее глазах было…
Смятение. Смешанное со страхом – переходящим в ненависть.
Она стала мягче. Но ненависть все еще жила в ней. Он заметил, как она вспыхнула, когда он посмотрел на нее.
Странно. И самое странное во всем этом, подумал он, что ее ненависть не порождает ответную ненависть. Если бы не Ио, я мог бы полюбить эту надменную ведьму. Эту колдунью, наделенную красотой, которая ослепляет меня, сжигает так, что я теряю всякую мужественность при виде ее, и не могу отрицать этого, не могу вымолвить ни слова…
– Я должна была, – произнесла она своим чистым, сладким голосом, – увидеть тебя сама…
– Что? – задохнулся Пьетро. – Что вы должны были увидеть сами?
– Причину смятения моей кузины. Я была у нее, когда явился твой посланец. Я предположила, что это должен быть ты, мессир Пьетро. Я нашла повод уйти, что было нетрудно, ибо она так явно хотела, чтобы я ушла…
– А теперь, когда вы увидели меня? – спросил Пьетро.
– Я прошу тебя уехать. Сейчас же – не повидав ее. Моя кузина Ио очень дорога мне – несмотря на все наши ссоры. А сир Энцио возвращается сегодня ночью вместе с моим мужем, если святые сохранят его… Что ты можешь дать ей, кроме новых неприятностей? Или себе – кроме смерти?
– Вот это, – безо всякого выражения сказал Пьетро, – очень порадовало бы вас…
Элайн затрясла головой.
– Нет, – сказала она, – мне стыдно, что я позволила низкорожденному мужлану так взволновать меня. Теперь мне все равно, если ты будешь жить. Я даже хочу, чтобы ты остался жив, потому что мой долг защищать жизнь животных и вообще низших по положению…
Пьетро окаменел. Видя его лицо, Рейнальдо встал рядом.
– Должны ли вы слушать все это, господин? – спросил он.
Пьетро воздохнул. Его оцепенение прошло.
– Да, Рейнальдо, – сказал он. – Должен…
– Мой муж Рикардо, – продолжала Элайн, – не раз упрекал меня за то, что у меня не хватает терпения переносить безумие Ио. Но это не имеет значения. Мы зря тратим время, мессир Пьетро. Я прошу тебя – пожалуйста, уезжай.
– А если я откажусь?
– Это будет стоить тебе головы. Ты не оставляешь мне иного выхода, как сообщить сиру Энцио о твоем приезде, и все, что последует…
– Падет на мою голову, – улыбнулся Пьетро. – Пусть так и будет. Я не собираюсь уезжать, пока не увижу Ио. Мою Ио, которую вырвали из моих объятий эти бездушные бандиты, которых вы называете благородными.
Элайн полуобернулась.
– Ты, – сказала она, – заслужил свою смерть.
– Возможно, – заметил он. – Напомните обо мне вашему супругу. Я надеюсь, что он чувствует себя хорошо…
– Мой муж, – без всякого выражения сказала она, – умирает. Где же справедливость в этом мире, если Рикардо умирает, а такое ничтожество, как ты, будет жить!
– Я сожалею, – сказал Пьетро.
– Не надо. Он не нуждается в твоем сожалении. И я тоже не нуждаюсь, хотя я обречена смотреть, как он годы чахнет от болезни, которая неизвестна ни одному из живущих лекарей. Энцио повез его на воды в Компанью – эти воды вылечивают. Они возвращаются сегодня вечером. О Боже! Почему я рассказываю тебе обо всем этом?
– Есть облегчение в том, чтобы рассказать кому-нибудь, – заметил Пьетро, – даже низкорожденному мужлану…
Она посмотрела на него.
– Ты не уезжаешь? – спросила она.
– Нет, – ответил Пьетро.
Она открыла рот, собираясь что-то сказать…
Но в этот момент в комнату ворвался Джакопо с белым от страха лицом и бросился в ноги Пьетро.
– Кошелек, мой господин, – задыхался он. – Сегодня вечером я заработал его, это правда! Я надеюсь, что проживу достаточно, чтобы истратить хотя бы половину – или хотя бы четверть…
Пьетро бросил ему кошелек с серебром. Джакопо подхватил его и, повернувшись, уперся взглядом прямо в лицо Элайн.
– О Боже! – застонал он и выбежал из комнаты так, словно все гончие ада гнались за ним.
– Проворный малый, – заметил Рейнальдо. – Можно подумать, что сам дьявол гонится за ним.
– Не сам дьявол, – мрачно заметил Пьетро, – но, возможно, его сын.
С этими словами он вытащил кинжал из ножен и замер в ожидании.
Элайн смотрела на него. Он так никогда и не узнал, что она хотела сказать. Ибо оба они одновременно услышали топот конских копыт. Одна лошадь. Один всадник. Наверняка это был не Энцио. Уж он прискакал бы с двадцатью вооруженными людьми с уже обнаженными мечами. Одна лошадь.
Взгляд Пьетро скользнул по лицу Элайн. Матерь Божья, этого не может быть. Безрассудство – это одно, но если его догадка справедлива, то это уже за гранью безрассудства. Здесь подходит только одно слово – самоубийство.
Он отнял руку от рукоятки кинжала и стоял неподвижно.
Это мгновение длилось бесконечно – Иоланта стояла в дверях и смотрела на него, забыв об Элайн, не видя ее, не замечая ни Уолдо, ни Рейнальдо, ни Руффио, ни случайных посетителей постоялого двора. Все они, как и вообще все люди, живущие на земле, не существовали для нее, не жили. Она вся сосредоточилась, впитывая новый образ своей любви, своей потери, своей тоски. В этот момент горького откровения Пьетро понял, как редко воплощение человеческой мечты совпадает с этой мечтой…
Он сравнивал ее с Элайн. Она выигрывала, спора нет. Рядом с ледяным совершенством – ее свежее широкоскулое лицо не прекрасное, но живое. Рядом с этим холодным, напряженным смятением, ее ослепительная ясность, радость, светящаяся в ее серых глазах, согревали его, поглощали его.
А она уже бежала к нему.
Ее рот, прижавшийся к его рту, словно возник из его памяти. Этот горячий, влажный рот искал его, жаждал, требовал. Теперь в нем не было нежности.
Как у Иветты, неожиданно подумал Пьетро и удивился, что такая мысль пришла ему в голову. Она слегка отодвинулась от него, но ее руки продолжали держать его, а глаза были такие откровенные. И он с болью подумал, что в этом есть уродство, и он, о Боже, он…
– Где твоя комната?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Они сидели в общей комнате постоялого двора Руффио. Хозяин отвел им лучший стол, но он был так далек от двери, что Пьетро приходилось вытягивать шею, чтобы видеть входящих. И с каждым разом он все более хмурился. Уже стемнело, а Джакопо не появлялся.
“О Господи, сын Святой Марии! – думал Пьетро. – Что могло задержать его?”
Он едва успел подумать об этом, как дверь открылась. Тихо. Очень тихо. Он встал.
Прислонясь к дверному косяку, на него смотрела Элайн Синискола.
Пьетро почувствовал, как что-то перевернулось у него внутри. Нечто, похожее на боль. Похожее на радость.
Она изменилась. Казалась выше ростом. Последний раз, когда он ее видел, закутанную в меха, в тот морозный день, когда ее дыхание поднималось струйками от лица, в ее глазах было…
Смятение. Смешанное со страхом – переходящим в ненависть.
Она стала мягче. Но ненависть все еще жила в ней. Он заметил, как она вспыхнула, когда он посмотрел на нее.
Странно. И самое странное во всем этом, подумал он, что ее ненависть не порождает ответную ненависть. Если бы не Ио, я мог бы полюбить эту надменную ведьму. Эту колдунью, наделенную красотой, которая ослепляет меня, сжигает так, что я теряю всякую мужественность при виде ее, и не могу отрицать этого, не могу вымолвить ни слова…
– Я должна была, – произнесла она своим чистым, сладким голосом, – увидеть тебя сама…
– Что? – задохнулся Пьетро. – Что вы должны были увидеть сами?
– Причину смятения моей кузины. Я была у нее, когда явился твой посланец. Я предположила, что это должен быть ты, мессир Пьетро. Я нашла повод уйти, что было нетрудно, ибо она так явно хотела, чтобы я ушла…
– А теперь, когда вы увидели меня? – спросил Пьетро.
– Я прошу тебя уехать. Сейчас же – не повидав ее. Моя кузина Ио очень дорога мне – несмотря на все наши ссоры. А сир Энцио возвращается сегодня ночью вместе с моим мужем, если святые сохранят его… Что ты можешь дать ей, кроме новых неприятностей? Или себе – кроме смерти?
– Вот это, – безо всякого выражения сказал Пьетро, – очень порадовало бы вас…
Элайн затрясла головой.
– Нет, – сказала она, – мне стыдно, что я позволила низкорожденному мужлану так взволновать меня. Теперь мне все равно, если ты будешь жить. Я даже хочу, чтобы ты остался жив, потому что мой долг защищать жизнь животных и вообще низших по положению…
Пьетро окаменел. Видя его лицо, Рейнальдо встал рядом.
– Должны ли вы слушать все это, господин? – спросил он.
Пьетро воздохнул. Его оцепенение прошло.
– Да, Рейнальдо, – сказал он. – Должен…
– Мой муж Рикардо, – продолжала Элайн, – не раз упрекал меня за то, что у меня не хватает терпения переносить безумие Ио. Но это не имеет значения. Мы зря тратим время, мессир Пьетро. Я прошу тебя – пожалуйста, уезжай.
– А если я откажусь?
– Это будет стоить тебе головы. Ты не оставляешь мне иного выхода, как сообщить сиру Энцио о твоем приезде, и все, что последует…
– Падет на мою голову, – улыбнулся Пьетро. – Пусть так и будет. Я не собираюсь уезжать, пока не увижу Ио. Мою Ио, которую вырвали из моих объятий эти бездушные бандиты, которых вы называете благородными.
Элайн полуобернулась.
– Ты, – сказала она, – заслужил свою смерть.
– Возможно, – заметил он. – Напомните обо мне вашему супругу. Я надеюсь, что он чувствует себя хорошо…
– Мой муж, – без всякого выражения сказала она, – умирает. Где же справедливость в этом мире, если Рикардо умирает, а такое ничтожество, как ты, будет жить!
– Я сожалею, – сказал Пьетро.
– Не надо. Он не нуждается в твоем сожалении. И я тоже не нуждаюсь, хотя я обречена смотреть, как он годы чахнет от болезни, которая неизвестна ни одному из живущих лекарей. Энцио повез его на воды в Компанью – эти воды вылечивают. Они возвращаются сегодня вечером. О Боже! Почему я рассказываю тебе обо всем этом?
– Есть облегчение в том, чтобы рассказать кому-нибудь, – заметил Пьетро, – даже низкорожденному мужлану…
Она посмотрела на него.
– Ты не уезжаешь? – спросила она.
– Нет, – ответил Пьетро.
Она открыла рот, собираясь что-то сказать…
Но в этот момент в комнату ворвался Джакопо с белым от страха лицом и бросился в ноги Пьетро.
– Кошелек, мой господин, – задыхался он. – Сегодня вечером я заработал его, это правда! Я надеюсь, что проживу достаточно, чтобы истратить хотя бы половину – или хотя бы четверть…
Пьетро бросил ему кошелек с серебром. Джакопо подхватил его и, повернувшись, уперся взглядом прямо в лицо Элайн.
– О Боже! – застонал он и выбежал из комнаты так, словно все гончие ада гнались за ним.
– Проворный малый, – заметил Рейнальдо. – Можно подумать, что сам дьявол гонится за ним.
– Не сам дьявол, – мрачно заметил Пьетро, – но, возможно, его сын.
С этими словами он вытащил кинжал из ножен и замер в ожидании.
Элайн смотрела на него. Он так никогда и не узнал, что она хотела сказать. Ибо оба они одновременно услышали топот конских копыт. Одна лошадь. Один всадник. Наверняка это был не Энцио. Уж он прискакал бы с двадцатью вооруженными людьми с уже обнаженными мечами. Одна лошадь.
Взгляд Пьетро скользнул по лицу Элайн. Матерь Божья, этого не может быть. Безрассудство – это одно, но если его догадка справедлива, то это уже за гранью безрассудства. Здесь подходит только одно слово – самоубийство.
Он отнял руку от рукоятки кинжала и стоял неподвижно.
Это мгновение длилось бесконечно – Иоланта стояла в дверях и смотрела на него, забыв об Элайн, не видя ее, не замечая ни Уолдо, ни Рейнальдо, ни Руффио, ни случайных посетителей постоялого двора. Все они, как и вообще все люди, живущие на земле, не существовали для нее, не жили. Она вся сосредоточилась, впитывая новый образ своей любви, своей потери, своей тоски. В этот момент горького откровения Пьетро понял, как редко воплощение человеческой мечты совпадает с этой мечтой…
Он сравнивал ее с Элайн. Она выигрывала, спора нет. Рядом с ледяным совершенством – ее свежее широкоскулое лицо не прекрасное, но живое. Рядом с этим холодным, напряженным смятением, ее ослепительная ясность, радость, светящаяся в ее серых глазах, согревали его, поглощали его.
А она уже бежала к нему.
Ее рот, прижавшийся к его рту, словно возник из его памяти. Этот горячий, влажный рот искал его, жаждал, требовал. Теперь в нем не было нежности.
Как у Иветты, неожиданно подумал Пьетро и удивился, что такая мысль пришла ему в голову. Она слегка отодвинулась от него, но ее руки продолжали держать его, а глаза были такие откровенные. И он с болью подумал, что в этом есть уродство, и он, о Боже, он…
– Где твоя комната?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114