Одна мысль об этом заставила Пьетро ощутить голод.
Когда они прошли в замок, Пьетро подержал таз, чтобы Ганс мог умыться, а потом стоял за его спиной во время ужина. Блюда были простые, главным образом свинина – от молочных поросят, зажаренных целиком, до огромных кровяных колбас и пудингов, а также жареная птица. Пьетро понял, что весь день ничего не ел, но, когда в зал вошел граф Алессандро, он забыл про голод.
Алессандро Синискола был выше своих сыновей и гораздо привлекательнее. В те времена, когда почти каждого рыцаря ежедневно брил его оруженосец, Алессандро носил аккуратную бороду клином, острым, как копье. Энцио, подражая отцу, тоже носил бороду, но далеко не такую ухоженную, как у графа.
Пьетро прикинул, что графу Алессандро должно быть за пятьдесят, но на вид ему было гораздо меньше. В его волосах и бороде виднелось несколько седых прядей. Держался он прямо, как тополь, и отличался горделивой осанкой, хотя был тоньше и не столь мускулист, как его сыновья. Пьетро подумал, что тяжелые бочкообразные фигуры, должно быть, унаследованы ими от матери.
Но больше всего Пьетро заинтересовало лицо Алессандро. Среди всех присутствующих граф был безусловно самым красивым, если не считать самого Пьетро и еще одного или двух оруженосцев. И тем не менее при всей его красоте в лице графа не было ничего привлекательного. Лицо его было презрительно холодным. Вот таким, подумал Пьетро, умелый художник может нарисовать лицо Мефистофеля. Потом он вспомнил, как окрестные крестьяне называют Алессандро. Граф Сатана. Удивительно точно.
За ужином Пьетро заметил, что барон Рудольф, сидящий по правую руку от графа и деливший с ним кубок и блюдо, проявляет к хозяину необыкновенное внимание. Они разговаривали между собой доверительным шепотом, пили из одного кубка. Рудольф по-мужски расправлялся с жареным поросенком с помощью кинжала, а Алессандро ел очень деликатно, почти не оставляя жира на губах и не пачкая пальцы. Его манеры отличались изысканностью. При других обстоятельствах Пьетро мог бы восхищаться им, но сейчас вид этих двух людей вызывал в его груди непереносимую боль. Святой Боже! Наверное, они говорят об Ио. Обговаривают условия контракта, по которому ее отдадут этому коренастому чернобородому животному.
Глядя на разговаривающих барона Роглиано и графа Синискола, Пьетро ощутил приступ отчаяния, который оказался сильнее ненависти, испытанной им сегодня днем по отношению к братьям Синискола. Если бы он был сейчас вооружен, Пьетро убил бы графа Алессандро, не думая о собственной участи.
Но он был без оружия, и кроме того, уже в следующий момент рассудок взял верх над эмоциями Глупо предполагать худшее раньше, чем оно приключилось.
У него разболелась голова. Жонглеры, показывающие у большого стола свое искусство, казались ему нереальными. Их очертания расплывались. Песни менестрелей, один из которых был трубадуром из Лангедока, звучали бессмысленно. За столом все говорили одновременно, хохотали, пели, швыряли монеты нищим, которых ради праздника пустили в замок. Шум разрывал уши Пьетро. От низа живота поднималась тошнота. Он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок.
На его счастье, в этот момент граф Алессандро встал, подавая тем самым знак, что пир закончен. Гости выстроились в длинный хвост, следуя за ним, и покинули зал. Теперь на еду набросились оруженосцы. Все, кроме Пьетро. Минуту назад он умирал от голода, теперь ему кусок в горло не лез. Он вышел вслед за гостями в большой зал, где госпожа Беатриса, мать Анвейлера, наследника герцогства Сполето или графства Асерра, в зависимости от политических приверженностей того, кто его именует, раскладывала для всеобщего обозрения первое рыцарское облачение сына. Иоланта делала то же самое для своих братьев.
Глядя на нее, горделиво стоящую около стола, на котором были разложены безупречно белые рубашки, плащи, отделанные горностаем, кольчуги из серебряных пластин, сверкающие шлемы, щиты, украшенные фамильными гербами, большие мечи с драгоценными камнями на рукоятках, в которые вделаны святые мощи, придающие доблесть, золотые шпоры, Пьетро почувствовал, как отступает слабость.
Святой Иисус и Его Мать, думал он, никого нет на свете прекраснее нее! Потом, словно для того, чтобы подтвердить свою мысль, он стал оглядывать дам, собравшихся повосхищаться нарядами. Он почти насмешливо переводил свой взгляд с одного лица на другое. Потом у него возникло тревожное ощущение, будто он что-то упустил, – разглядывая лица, он заметил девичье лицо, совершенно отличное от других. Это было мимолетное ощущение, не более того. Он снова начал смотреть, начиная осознавать, что до сих пор в действительности не разглядывал их – смотрел как бы чужими глазами. Среди них Пьетро видел несколько лиц, которые только его пристрастный вкус мог поставить по красоте ниже Иоланты. Он продолжал обегать их всех взглядом, несколько нахмурясь. И вдруг замер, не в силах отвести глаз.
– О, Святой Иисус, сын Святой Марии! – вырвалось у него.
Девочка – она была еще девочка – моложе Иоланты, вероятно, на год – встретила его взгляд. Ее голубые глаза заглянули в его темные глаза. Пьетро смотрел на нее, потом перевел взгляд на Иоланту. Затем снова взглянул на ту юную девушку. Ее волосы были бледно-золотыми, почти серебряными. Глаза чисто голубыми. Кожа белая, как лепестки белых цветов, если не считать румянца, окрасившего ее щеки под его взглядом. Это грех, подумал Пьетро, это неверность… Моя госпожа прекраснее, чем… И тут он впервые заметил тяжелый подбородок Иоланты – подбородок Роглиано. Он видел свежесть Иоланты, ее юность, ее цветущее здоровье – и понимал с грустью, что все это не настоящая красота. Теперь понимал. Когда увидел самое красоту во плоти, живую, вдыхающую воздух.
Он поймал за рукав толстого горожанина, стоявшего в толпе неподалеку.
– Бога ради, мессир, – с трудом выговорил он, – кто эта госпожа?
– Госпожа Элайн, – отозвался горожанин, – из семьи Синискола.
– Синискола? – переспросил Пьетро. – Она?
– Совершенно очевидно, добрый оруженосец, – сказал горожанин, – что вы не из здешних мест. Дом Синискола имеет несколько ветвей. Эта девушка дочь моего господина, покойного брата графа Алессандро…
– Но все Синискола брюнеты и…
– Правильно, но госпожа Гильда, мать этой прелестной девушки, была саксонской принцессой. Девушка похожа на нее.
– Понятно, – отозвался Пьетро.
Он был уверен, что Иоланта смотрит на него и хмурится. Даже оттуда, где она стояла, можно было разглядеть, чем он озабочен. Но он должен был еще раз глянуть на Элайн. Когда он сделал это, она вздернула свой носик и решительно повернулась к нему спиной.
Пьетро опустил глаза. Его лицо горело огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Когда они прошли в замок, Пьетро подержал таз, чтобы Ганс мог умыться, а потом стоял за его спиной во время ужина. Блюда были простые, главным образом свинина – от молочных поросят, зажаренных целиком, до огромных кровяных колбас и пудингов, а также жареная птица. Пьетро понял, что весь день ничего не ел, но, когда в зал вошел граф Алессандро, он забыл про голод.
Алессандро Синискола был выше своих сыновей и гораздо привлекательнее. В те времена, когда почти каждого рыцаря ежедневно брил его оруженосец, Алессандро носил аккуратную бороду клином, острым, как копье. Энцио, подражая отцу, тоже носил бороду, но далеко не такую ухоженную, как у графа.
Пьетро прикинул, что графу Алессандро должно быть за пятьдесят, но на вид ему было гораздо меньше. В его волосах и бороде виднелось несколько седых прядей. Держался он прямо, как тополь, и отличался горделивой осанкой, хотя был тоньше и не столь мускулист, как его сыновья. Пьетро подумал, что тяжелые бочкообразные фигуры, должно быть, унаследованы ими от матери.
Но больше всего Пьетро заинтересовало лицо Алессандро. Среди всех присутствующих граф был безусловно самым красивым, если не считать самого Пьетро и еще одного или двух оруженосцев. И тем не менее при всей его красоте в лице графа не было ничего привлекательного. Лицо его было презрительно холодным. Вот таким, подумал Пьетро, умелый художник может нарисовать лицо Мефистофеля. Потом он вспомнил, как окрестные крестьяне называют Алессандро. Граф Сатана. Удивительно точно.
За ужином Пьетро заметил, что барон Рудольф, сидящий по правую руку от графа и деливший с ним кубок и блюдо, проявляет к хозяину необыкновенное внимание. Они разговаривали между собой доверительным шепотом, пили из одного кубка. Рудольф по-мужски расправлялся с жареным поросенком с помощью кинжала, а Алессандро ел очень деликатно, почти не оставляя жира на губах и не пачкая пальцы. Его манеры отличались изысканностью. При других обстоятельствах Пьетро мог бы восхищаться им, но сейчас вид этих двух людей вызывал в его груди непереносимую боль. Святой Боже! Наверное, они говорят об Ио. Обговаривают условия контракта, по которому ее отдадут этому коренастому чернобородому животному.
Глядя на разговаривающих барона Роглиано и графа Синискола, Пьетро ощутил приступ отчаяния, который оказался сильнее ненависти, испытанной им сегодня днем по отношению к братьям Синискола. Если бы он был сейчас вооружен, Пьетро убил бы графа Алессандро, не думая о собственной участи.
Но он был без оружия, и кроме того, уже в следующий момент рассудок взял верх над эмоциями Глупо предполагать худшее раньше, чем оно приключилось.
У него разболелась голова. Жонглеры, показывающие у большого стола свое искусство, казались ему нереальными. Их очертания расплывались. Песни менестрелей, один из которых был трубадуром из Лангедока, звучали бессмысленно. За столом все говорили одновременно, хохотали, пели, швыряли монеты нищим, которых ради праздника пустили в замок. Шум разрывал уши Пьетро. От низа живота поднималась тошнота. Он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок.
На его счастье, в этот момент граф Алессандро встал, подавая тем самым знак, что пир закончен. Гости выстроились в длинный хвост, следуя за ним, и покинули зал. Теперь на еду набросились оруженосцы. Все, кроме Пьетро. Минуту назад он умирал от голода, теперь ему кусок в горло не лез. Он вышел вслед за гостями в большой зал, где госпожа Беатриса, мать Анвейлера, наследника герцогства Сполето или графства Асерра, в зависимости от политических приверженностей того, кто его именует, раскладывала для всеобщего обозрения первое рыцарское облачение сына. Иоланта делала то же самое для своих братьев.
Глядя на нее, горделиво стоящую около стола, на котором были разложены безупречно белые рубашки, плащи, отделанные горностаем, кольчуги из серебряных пластин, сверкающие шлемы, щиты, украшенные фамильными гербами, большие мечи с драгоценными камнями на рукоятках, в которые вделаны святые мощи, придающие доблесть, золотые шпоры, Пьетро почувствовал, как отступает слабость.
Святой Иисус и Его Мать, думал он, никого нет на свете прекраснее нее! Потом, словно для того, чтобы подтвердить свою мысль, он стал оглядывать дам, собравшихся повосхищаться нарядами. Он почти насмешливо переводил свой взгляд с одного лица на другое. Потом у него возникло тревожное ощущение, будто он что-то упустил, – разглядывая лица, он заметил девичье лицо, совершенно отличное от других. Это было мимолетное ощущение, не более того. Он снова начал смотреть, начиная осознавать, что до сих пор в действительности не разглядывал их – смотрел как бы чужими глазами. Среди них Пьетро видел несколько лиц, которые только его пристрастный вкус мог поставить по красоте ниже Иоланты. Он продолжал обегать их всех взглядом, несколько нахмурясь. И вдруг замер, не в силах отвести глаз.
– О, Святой Иисус, сын Святой Марии! – вырвалось у него.
Девочка – она была еще девочка – моложе Иоланты, вероятно, на год – встретила его взгляд. Ее голубые глаза заглянули в его темные глаза. Пьетро смотрел на нее, потом перевел взгляд на Иоланту. Затем снова взглянул на ту юную девушку. Ее волосы были бледно-золотыми, почти серебряными. Глаза чисто голубыми. Кожа белая, как лепестки белых цветов, если не считать румянца, окрасившего ее щеки под его взглядом. Это грех, подумал Пьетро, это неверность… Моя госпожа прекраснее, чем… И тут он впервые заметил тяжелый подбородок Иоланты – подбородок Роглиано. Он видел свежесть Иоланты, ее юность, ее цветущее здоровье – и понимал с грустью, что все это не настоящая красота. Теперь понимал. Когда увидел самое красоту во плоти, живую, вдыхающую воздух.
Он поймал за рукав толстого горожанина, стоявшего в толпе неподалеку.
– Бога ради, мессир, – с трудом выговорил он, – кто эта госпожа?
– Госпожа Элайн, – отозвался горожанин, – из семьи Синискола.
– Синискола? – переспросил Пьетро. – Она?
– Совершенно очевидно, добрый оруженосец, – сказал горожанин, – что вы не из здешних мест. Дом Синискола имеет несколько ветвей. Эта девушка дочь моего господина, покойного брата графа Алессандро…
– Но все Синискола брюнеты и…
– Правильно, но госпожа Гильда, мать этой прелестной девушки, была саксонской принцессой. Девушка похожа на нее.
– Понятно, – отозвался Пьетро.
Он был уверен, что Иоланта смотрит на него и хмурится. Даже оттуда, где она стояла, можно было разглядеть, чем он озабочен. Но он должен был еще раз глянуть на Элайн. Когда он сделал это, она вздернула свой носик и решительно повернулась к нему спиной.
Пьетро опустил глаза. Его лицо горело огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114