И любая обойденная жизнью старуха, способная считать с помощью пальцев двух своих рук, сможет установить дату их позора.
В комнате все еще царило молчание из-за двери им были слышны рыдания Антуанетты.
Пьетро вздохнул. Я могу это сделать, подумал он, если, конечно, они позволят мне… Они оба люди высокого положения, гордые, и они оба подумают о цене. Этой огромной беде они противопоставят другую, и кто знает, какую они сочтут хуже. Публичный позор для Антуанетты, для них, или тайный стыд, что она должна выйти замуж за низкорожденного…
И все-таки я могу пойти на это. Ради Готье. Ради моего друга, который так часто вел себя по отношению ко мне столь благородно. Ради этого старика с добрым сердцем, который заслужил лучшего в жизни. Ради – меня самого.
Он остановился. Ради себя. Эта отвратительная мысль пришла незваной. Эта мысль сразу же обесценила благородство его жеста, превратила предполагаемую жертву с его стороны в фарс…
Я могу взять в жены это опороченную, запятнанную молодую женщину, которая носит в своем чреве семя Бог знает какого уродливого и неотесанного мужлана, признать его своим ребенком, независимо от того, какое чудовище может из него вырасти… Но одно дело пойти на это из любви к моему другу, из благодарности за его доброту ко мне, и совсем другое решиться на поступок, который должен быть актом сострадания, одновременно прикидывая все возможности, открывающиеся для моих амбиций.
Нет, я не могу. То, что делает человек, менее важно, чем то, почему он это делает. Я не могу приобрести знатность такой ценой. Я не могу воспользоваться бедой моих друзей ради того, чтобы проникнуть в тот мир, в котором хочу жить…
Готье уронил голову и неожиданно разрыдался. Это было ужасно.
Пьетро посмотрел на него.
Есть ли в этом мире добрые деяния, размышлял он, не перемешанные со злом? И что такое все мои прекраснодушные сомнения сейчас, как не грех гордости? Я не пойду на это ради себя и ради этой моей гордости. Ради того, что я называю своей честью, я откажу им в их единственном шансе… Он вновь услышал плач Антуанетты.
Пьетро вздохнул.
– Господа, – сказал он, – есть выход…
Они оба уставились на него.
– У госпожи Антуанетты беременность не больше месяца. Если она выйдет замуж сейчас, в этом городе…
– Но мы здесь, – возразил Готье, – никого не знаем.
Пьетро склонил голову и сказал совсем тихо:
– Вы знаете меня.
Готье воззрился на него.
– Святой Боже! – вырвалось у него.
– Взвесьте все обстоятельства, – продолжал Пьетро. – Это правда, что я человек низкорожденный, сын серва. Но воспитан я как человек благородный. И кто во Франции знает что-либо о моем происхождении? На Сицилии, как видел сир Готье, у меня весьма высокие связи, вплоть до самого императора. И эти связи обещают еще большее…
– Это правда, отец. – В голосе Готье зазвучала надежда. – Посудите сами, отец. Пьетро старый друг императора Фридриха. Я сам видел, как радушно его принимали при дворе в Палермо. Он говорит и пишет на латыни лучше любого церковнослужителя, по-арабски говорит как сарацин. Кроме того, он знает греческий, французский, прованский, Бог знает сколько языков… У него прекрасные манеры, лучше наших. Да ты и сам заметил это…
– Я заметил, – сказал барон Анри. – Кроме того, молодой человек красив и предан нам. И все-таки в этом есть обман…
– Бог простит нам такой обман! – воскликнул Готье. – Или ты предпочитаешь взамен этого маленького обмана вернуться в Монтроз и чтобы каждая завистливая дама на несколько миль вокруг нашего замка с презрением показывала пальцем на Туанетту? Почему она не может вернуться после романтического побега вместе с мужем, приятным итальянским рыцарем, которого встретила в Лангедоке, когда навещала своего дядю?
Пьетро принялся смеяться.
– Вам следовало быть трувером, – сказал он, – так хорошо вы сочиняете.
– Так как, отец? – спросил Готье.
– Я согласен, – устало ответил барон Анри. – Мы может отдать им Пти Мур. Вместе с приданым Туанетты это обеспечит им пристойную жизнь. Остальное, молодой человек, будет зависеть от вас.
– Доверьтесь мне, господин.
– Значит, все решено, – радостно сказал Готье. – Ты, отец, не знаешь Пьетро так хорошо, как знаю его я. Он замечательный спутник и верный друг. Однажды я спас ему жизнь, он же спас меня дважды – один раз в Сент-Марселе, а другой раз прошлой ночью, когда стоял с одним только кинжалом против двух громил с дубинками. Пьетро, я рад, что все так кончилось. Хорошо приобрести такого брата…
– Нет, не все решено, – сказала от дверей Антуанетта. – Не все решено, Готье.
Все трое обернулись к ней.
– Я знаю, что согласно обычаю девушек выдают замуж, не спрашивая их желания… Я… я понимаю, что у меня нет никакого права, особенно сейчас, высказывать желания. Но ты обещал мне, отец, что никогда не выдашь меня замуж против моей воли…
– Обещал, – сказал барон Анри. – Но, Туанетта…
– Послушайте вы все. Грех мой – и я не собираюсь уходить от наказания. Добрый Пьетро, я благодарна тебе за твое благородное предложение. Но, понимаешь, я не люблю тебя. Я понимаю, что эти слова удивляют тебя. Ты на редкость красив… красивее любого мужчины, которого я когда-либо видела…
– Туанетта, – простонал Готье.
– Пожалуйста, дорогой брат. Господин Пьетро к тому же добр, великодушен и очень храбр. Я видела, как он сражался против тех двух. Как же вы можете просить его взять в жены такую грязную и порченую девушку? Чтобы спасти мою честь? Ее спасти уже нельзя. Дать имя моему ребенку? Так ведь получит он имя или нет, разве он перестанет быть бастардом?
А она колючая, подумал Пьетро.
– Прекрасная Антуанетта, – произнес он, придав своему голосу твердость, – вы говорили о своем грехе, о своем наказании. Ладно. Ну а как быть с вашим отцом и вашим братом? С любовью, которую они к вам питают? Какое право вы имеете навлекать на них грех или наказание, зная, что они ни в чем не виноваты, если не считать, что баловали вас?
Антуанетта с удивлением смотрела на него.
– Вы можете нести свое наказание, которого вы, по-видимому, жаждете. Но не забывайте, что каждый, едва получивший посвящение рыцарь будет насмехаться над домом Монтрозов, что ни один гость не приедет, чтобы повеселиться в замке вашего отца, что свои последние годы он проведет в одиночестве – из-за вас! А Готье? Ему придется сражаться каждый день, отвечая на бесчисленные оскорбления, которые станут его участью – брат сестры, которой надо стыдиться. И самое худшее в том, что на самом деле ей нечего стыдиться, а просто она упряма и бессовестно горда!
– У меня нет гордости, – прошептала Антуанетта.
– Разве? А мне кажется, что вы гордитесь тем страшным, что случилось с вами, – против вашей воли и без вашего согласия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
В комнате все еще царило молчание из-за двери им были слышны рыдания Антуанетты.
Пьетро вздохнул. Я могу это сделать, подумал он, если, конечно, они позволят мне… Они оба люди высокого положения, гордые, и они оба подумают о цене. Этой огромной беде они противопоставят другую, и кто знает, какую они сочтут хуже. Публичный позор для Антуанетты, для них, или тайный стыд, что она должна выйти замуж за низкорожденного…
И все-таки я могу пойти на это. Ради Готье. Ради моего друга, который так часто вел себя по отношению ко мне столь благородно. Ради этого старика с добрым сердцем, который заслужил лучшего в жизни. Ради – меня самого.
Он остановился. Ради себя. Эта отвратительная мысль пришла незваной. Эта мысль сразу же обесценила благородство его жеста, превратила предполагаемую жертву с его стороны в фарс…
Я могу взять в жены это опороченную, запятнанную молодую женщину, которая носит в своем чреве семя Бог знает какого уродливого и неотесанного мужлана, признать его своим ребенком, независимо от того, какое чудовище может из него вырасти… Но одно дело пойти на это из любви к моему другу, из благодарности за его доброту ко мне, и совсем другое решиться на поступок, который должен быть актом сострадания, одновременно прикидывая все возможности, открывающиеся для моих амбиций.
Нет, я не могу. То, что делает человек, менее важно, чем то, почему он это делает. Я не могу приобрести знатность такой ценой. Я не могу воспользоваться бедой моих друзей ради того, чтобы проникнуть в тот мир, в котором хочу жить…
Готье уронил голову и неожиданно разрыдался. Это было ужасно.
Пьетро посмотрел на него.
Есть ли в этом мире добрые деяния, размышлял он, не перемешанные со злом? И что такое все мои прекраснодушные сомнения сейчас, как не грех гордости? Я не пойду на это ради себя и ради этой моей гордости. Ради того, что я называю своей честью, я откажу им в их единственном шансе… Он вновь услышал плач Антуанетты.
Пьетро вздохнул.
– Господа, – сказал он, – есть выход…
Они оба уставились на него.
– У госпожи Антуанетты беременность не больше месяца. Если она выйдет замуж сейчас, в этом городе…
– Но мы здесь, – возразил Готье, – никого не знаем.
Пьетро склонил голову и сказал совсем тихо:
– Вы знаете меня.
Готье воззрился на него.
– Святой Боже! – вырвалось у него.
– Взвесьте все обстоятельства, – продолжал Пьетро. – Это правда, что я человек низкорожденный, сын серва. Но воспитан я как человек благородный. И кто во Франции знает что-либо о моем происхождении? На Сицилии, как видел сир Готье, у меня весьма высокие связи, вплоть до самого императора. И эти связи обещают еще большее…
– Это правда, отец. – В голосе Готье зазвучала надежда. – Посудите сами, отец. Пьетро старый друг императора Фридриха. Я сам видел, как радушно его принимали при дворе в Палермо. Он говорит и пишет на латыни лучше любого церковнослужителя, по-арабски говорит как сарацин. Кроме того, он знает греческий, французский, прованский, Бог знает сколько языков… У него прекрасные манеры, лучше наших. Да ты и сам заметил это…
– Я заметил, – сказал барон Анри. – Кроме того, молодой человек красив и предан нам. И все-таки в этом есть обман…
– Бог простит нам такой обман! – воскликнул Готье. – Или ты предпочитаешь взамен этого маленького обмана вернуться в Монтроз и чтобы каждая завистливая дама на несколько миль вокруг нашего замка с презрением показывала пальцем на Туанетту? Почему она не может вернуться после романтического побега вместе с мужем, приятным итальянским рыцарем, которого встретила в Лангедоке, когда навещала своего дядю?
Пьетро принялся смеяться.
– Вам следовало быть трувером, – сказал он, – так хорошо вы сочиняете.
– Так как, отец? – спросил Готье.
– Я согласен, – устало ответил барон Анри. – Мы может отдать им Пти Мур. Вместе с приданым Туанетты это обеспечит им пристойную жизнь. Остальное, молодой человек, будет зависеть от вас.
– Доверьтесь мне, господин.
– Значит, все решено, – радостно сказал Готье. – Ты, отец, не знаешь Пьетро так хорошо, как знаю его я. Он замечательный спутник и верный друг. Однажды я спас ему жизнь, он же спас меня дважды – один раз в Сент-Марселе, а другой раз прошлой ночью, когда стоял с одним только кинжалом против двух громил с дубинками. Пьетро, я рад, что все так кончилось. Хорошо приобрести такого брата…
– Нет, не все решено, – сказала от дверей Антуанетта. – Не все решено, Готье.
Все трое обернулись к ней.
– Я знаю, что согласно обычаю девушек выдают замуж, не спрашивая их желания… Я… я понимаю, что у меня нет никакого права, особенно сейчас, высказывать желания. Но ты обещал мне, отец, что никогда не выдашь меня замуж против моей воли…
– Обещал, – сказал барон Анри. – Но, Туанетта…
– Послушайте вы все. Грех мой – и я не собираюсь уходить от наказания. Добрый Пьетро, я благодарна тебе за твое благородное предложение. Но, понимаешь, я не люблю тебя. Я понимаю, что эти слова удивляют тебя. Ты на редкость красив… красивее любого мужчины, которого я когда-либо видела…
– Туанетта, – простонал Готье.
– Пожалуйста, дорогой брат. Господин Пьетро к тому же добр, великодушен и очень храбр. Я видела, как он сражался против тех двух. Как же вы можете просить его взять в жены такую грязную и порченую девушку? Чтобы спасти мою честь? Ее спасти уже нельзя. Дать имя моему ребенку? Так ведь получит он имя или нет, разве он перестанет быть бастардом?
А она колючая, подумал Пьетро.
– Прекрасная Антуанетта, – произнес он, придав своему голосу твердость, – вы говорили о своем грехе, о своем наказании. Ладно. Ну а как быть с вашим отцом и вашим братом? С любовью, которую они к вам питают? Какое право вы имеете навлекать на них грех или наказание, зная, что они ни в чем не виноваты, если не считать, что баловали вас?
Антуанетта с удивлением смотрела на него.
– Вы можете нести свое наказание, которого вы, по-видимому, жаждете. Но не забывайте, что каждый, едва получивший посвящение рыцарь будет насмехаться над домом Монтрозов, что ни один гость не приедет, чтобы повеселиться в замке вашего отца, что свои последние годы он проведет в одиночестве – из-за вас! А Готье? Ему придется сражаться каждый день, отвечая на бесчисленные оскорбления, которые станут его участью – брат сестры, которой надо стыдиться. И самое худшее в том, что на самом деле ей нечего стыдиться, а просто она упряма и бессовестно горда!
– У меня нет гордости, – прошептала Антуанетта.
– Разве? А мне кажется, что вы гордитесь тем страшным, что случилось с вами, – против вашей воли и без вашего согласия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114