А этот... малец, да он и ружья-то толком в руках не удержит!
Отец холодно глянул на Флетчера.
— Вы, любезнейший, не беспокойтесь. Еще посмотрим! В конце концов, я стреляю довольно прилично и, думаю, смогу еще постоять за двоих.
— Из-за чего шум? — недовольно поинтересовался хозяин фургона.
— Мистер Фарлей, я Зачари Верн, — представился отец.
Дуг Фарлей достал из костра головешку, прикурил от нее сигару и кинул обратно.
— Для меня этого вполне достаточно, мистер Верн. Все разговоры окончены!
— Но... — начал было Флетчер.
Фарлей явно не желал его слушать, положив конец перепалке:
— Мальчик едет. И точка.
Я почувствовал на своем плече руку отца.
— Пойдем-ка, сынок, соберем свои пожитки.
Когда все стали расходиться, я услышал, как грузный Флетчер пожаловался кому-то:
— Не пойму, почему так получается? Этому Верну достаточно было назвать свое имя, как Фарлей сразу согласился взять его, да еще вместе с мальчишкой. Чахоточный... не даст никому из нас покоя всю дорогу своим кашлем...
— Что бы там ни было, а Фарлей его знает, — не поддержал сетований Флетчера кто-то из отправляющихся с нами.
Отец велел мне подождать возле дома, сам же пошел укладывать наш нехитрый скарб. А я сидел на скамейке и думал о незнакомом и почему-то, мне казалось, страшном человеке, который поджидал меня в Лос-Анджелесе. Моем дедушке. Он, я слышал, ненавидел отца, мужа своей умершей дочери, и вроде бы отдал однажды приказ догнать и убить моих родителей, когда те бежали от него через пустыню.
Но я никогда не осмеливался признаться отцу в своем страхе. Не помню, когда это было, но проснувшись как-то однажды, когда мать еще была жива, среди ночи, услышал разговор моих родителей.
— В конце концов, он же его дедушка! Как можно ненавидеть собственного родного внука? — недоумевал отец. После недолгого молчания он печально произнес: — Ведь у нашего Ханни больше никого нет, дорогая Конни, никого!
Помню, отец был высоким и сильным, но туберкулез превратил его в слабого и немощного, а тоска по умершей любимой жене и сознание того, что он не сможет вырастить собственного ребенка, постоянно разрывали его сердце.
Думая, наверное, что их никто не слышит, родители тихо продолжали перешептываться.
— Зак, — говорила мать. — Что еще ты можешь сделать? Здесь никого не осталось, кто мог бы нам помочь.
И однажды ночью, это было уже незадолго до смерти мамы, отца словно вдруг осенило.
— Дело в другом, Конни! Если бы у меня в свое время хватило ума держать язык за зубами, он никогда бы не узнал то, что известно мне...
— Ты был очень разгневан в тот момент, Зак, и, наверное, не думал, что говоришь.
— Да я просто кипел от злости, но, понимаю, меня это не оправдывает. Я очень расстроился из-за Фелипе. Он молчал, он никому ничего не сказал тогда, но все равно он был убит. Я уверен — убит! Подумай только, как мог человек свалиться с утеса, мимо которого проходил сотни раз и ночью и днем, и в шторм и в ветер. А тогда ночь была лунная, дорога хорошо просматривалась, да и Фелипе всегда был очень осторожен. Что ни говори, а это было самое настоящее убийство. Только убийство!..
— Знаю, дорогой! Мой отец очень жестокий человек, но...
— Его обуяла гордыня, Конни, — в нетерпении перебил отец. — Знатность и родовитость сделали его властным и честолюбивым. Конечно, таких, как твой отец, немало. Это все представители старинных испанских семей. Дело в том, что в Калифорнии первые поселенцы были в основном солдатами или обыкновенными погонщиками скота. И те, кто появились позже, ни за что не желали объединяться с первопроходцами, презирали их... В мире, в котором живет твой отец, Конни, не принято, чтобы мужчина работал: он обязан только уметь сидеть верхом на лошади. Но те, с кем свела меня жизнь, всегда уважали людей, которые сами зарабатывают себе на хлеб, своими собственными руками. Помнишь, когда я встретил тебя, я ведь был простым моряком, хотя мой отец — капитан корабля, кем и я намеревался стать... Человек, подобный мне, не смеет и обратиться к таким, как твой отец, пока их сиятельство сами случайно не соизволят заметить. Но и тогда такой, как я, должен стоять со шляпой в руках и низко опущенной головой. И уж совсем худо, что я англичанин-протестант. Я и теперь, Конни, даже представить себе не могу, как это я осмелился первым заговорить с тобой.
Хотя моя мать и отвечала очень тихо, я все же расслышал ее едва раздающийся в ночи шепот.
— Я очень хотела и ждала этого. Ты мне нравился, ты был так красив, что даже моя тетя Елена считала...
— Да, а после этого трое помощников твоего батюшки прискакали и пригрозили, если я еще когда-нибудь осмелюсь заговорить с тобой, они до смерти изобьют меня палками.
— Я слышала об этом, Зак, — горестно вздохнула мама.
— Что мне оставалось?.. Я ответил, что они бравые парни, однако, если будут продолжать угрожать, мне будет очень жаль, что они погибнут такими молодыми.
— Я слышала и об этом! Слышала, как они разговаривали между собой. Мы, женщины, не привыкли много говорить, но зато умеем слушать, и мало, что проходит мимо наших ушей. Они были тогда восхищены твоим ответом. Помню, как один из них даже не удержался от похвалы: "Вот это настоящий мужчина!.. "
После этих слов разговор надолго смолк, потом отец едва слышно спросил:
— Конни, а Фелипе знал?
— Да... да, думаю, да! Какая еще может быть причина? Фелипе такой хороший старик, и мне все время кажется, что он все еще с нами.
— Что же произошло той ночью? Что?..
Ответа не последовало. Лежа в темноте с открытыми глазами, превратившись в слух, я заранее знал, что продолжения разговора не последует. Так было каждый раз: едва задавался этот вопрос, как наступала тишина: моя мать молчала.
Что же это была за смертельная тайна, которую она так боялась открыть даже отцу?
Разглашения чего опасался мой дед?..
Рано утром, как и обещал Фарлей, мы выехали на запад. Сначала наш фургон быстро катился по пыльной дороге, будто спешащий невесть куда одинокий путник. Но к концу дня, с тех пор как на пути появились первые следы лавы, мы стали передвигаться только ночью.
И костер теперь разжигали лишь днем, да и то ненадолго, лишь для того, чтобы приготовить обед или сварить кофе. Пока светило солнце, люди спали, отдыхали и лошади. Стоянки, как и обещал перед отъездом хозяин, были заранее тщательно выбраны, и на отдыхе мы чувствовали себя в безопасности, скрытые от посторонних глаз. Оба наших сопровождающих дежурили по очереди. Я сразу же познакомился с ними.
Джакоб Финней, худой жилистый парень родом из Северной Джорджии, казалось, никогда не улыбался, но обладал своеобразным чувством юмора.
— Я добываю для себя еду с тех самых пор, когда был еще зеленым лягушонком. Даже мяса не ел, пока не научился охотиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Отец холодно глянул на Флетчера.
— Вы, любезнейший, не беспокойтесь. Еще посмотрим! В конце концов, я стреляю довольно прилично и, думаю, смогу еще постоять за двоих.
— Из-за чего шум? — недовольно поинтересовался хозяин фургона.
— Мистер Фарлей, я Зачари Верн, — представился отец.
Дуг Фарлей достал из костра головешку, прикурил от нее сигару и кинул обратно.
— Для меня этого вполне достаточно, мистер Верн. Все разговоры окончены!
— Но... — начал было Флетчер.
Фарлей явно не желал его слушать, положив конец перепалке:
— Мальчик едет. И точка.
Я почувствовал на своем плече руку отца.
— Пойдем-ка, сынок, соберем свои пожитки.
Когда все стали расходиться, я услышал, как грузный Флетчер пожаловался кому-то:
— Не пойму, почему так получается? Этому Верну достаточно было назвать свое имя, как Фарлей сразу согласился взять его, да еще вместе с мальчишкой. Чахоточный... не даст никому из нас покоя всю дорогу своим кашлем...
— Что бы там ни было, а Фарлей его знает, — не поддержал сетований Флетчера кто-то из отправляющихся с нами.
Отец велел мне подождать возле дома, сам же пошел укладывать наш нехитрый скарб. А я сидел на скамейке и думал о незнакомом и почему-то, мне казалось, страшном человеке, который поджидал меня в Лос-Анджелесе. Моем дедушке. Он, я слышал, ненавидел отца, мужа своей умершей дочери, и вроде бы отдал однажды приказ догнать и убить моих родителей, когда те бежали от него через пустыню.
Но я никогда не осмеливался признаться отцу в своем страхе. Не помню, когда это было, но проснувшись как-то однажды, когда мать еще была жива, среди ночи, услышал разговор моих родителей.
— В конце концов, он же его дедушка! Как можно ненавидеть собственного родного внука? — недоумевал отец. После недолгого молчания он печально произнес: — Ведь у нашего Ханни больше никого нет, дорогая Конни, никого!
Помню, отец был высоким и сильным, но туберкулез превратил его в слабого и немощного, а тоска по умершей любимой жене и сознание того, что он не сможет вырастить собственного ребенка, постоянно разрывали его сердце.
Думая, наверное, что их никто не слышит, родители тихо продолжали перешептываться.
— Зак, — говорила мать. — Что еще ты можешь сделать? Здесь никого не осталось, кто мог бы нам помочь.
И однажды ночью, это было уже незадолго до смерти мамы, отца словно вдруг осенило.
— Дело в другом, Конни! Если бы у меня в свое время хватило ума держать язык за зубами, он никогда бы не узнал то, что известно мне...
— Ты был очень разгневан в тот момент, Зак, и, наверное, не думал, что говоришь.
— Да я просто кипел от злости, но, понимаю, меня это не оправдывает. Я очень расстроился из-за Фелипе. Он молчал, он никому ничего не сказал тогда, но все равно он был убит. Я уверен — убит! Подумай только, как мог человек свалиться с утеса, мимо которого проходил сотни раз и ночью и днем, и в шторм и в ветер. А тогда ночь была лунная, дорога хорошо просматривалась, да и Фелипе всегда был очень осторожен. Что ни говори, а это было самое настоящее убийство. Только убийство!..
— Знаю, дорогой! Мой отец очень жестокий человек, но...
— Его обуяла гордыня, Конни, — в нетерпении перебил отец. — Знатность и родовитость сделали его властным и честолюбивым. Конечно, таких, как твой отец, немало. Это все представители старинных испанских семей. Дело в том, что в Калифорнии первые поселенцы были в основном солдатами или обыкновенными погонщиками скота. И те, кто появились позже, ни за что не желали объединяться с первопроходцами, презирали их... В мире, в котором живет твой отец, Конни, не принято, чтобы мужчина работал: он обязан только уметь сидеть верхом на лошади. Но те, с кем свела меня жизнь, всегда уважали людей, которые сами зарабатывают себе на хлеб, своими собственными руками. Помнишь, когда я встретил тебя, я ведь был простым моряком, хотя мой отец — капитан корабля, кем и я намеревался стать... Человек, подобный мне, не смеет и обратиться к таким, как твой отец, пока их сиятельство сами случайно не соизволят заметить. Но и тогда такой, как я, должен стоять со шляпой в руках и низко опущенной головой. И уж совсем худо, что я англичанин-протестант. Я и теперь, Конни, даже представить себе не могу, как это я осмелился первым заговорить с тобой.
Хотя моя мать и отвечала очень тихо, я все же расслышал ее едва раздающийся в ночи шепот.
— Я очень хотела и ждала этого. Ты мне нравился, ты был так красив, что даже моя тетя Елена считала...
— Да, а после этого трое помощников твоего батюшки прискакали и пригрозили, если я еще когда-нибудь осмелюсь заговорить с тобой, они до смерти изобьют меня палками.
— Я слышала об этом, Зак, — горестно вздохнула мама.
— Что мне оставалось?.. Я ответил, что они бравые парни, однако, если будут продолжать угрожать, мне будет очень жаль, что они погибнут такими молодыми.
— Я слышала и об этом! Слышала, как они разговаривали между собой. Мы, женщины, не привыкли много говорить, но зато умеем слушать, и мало, что проходит мимо наших ушей. Они были тогда восхищены твоим ответом. Помню, как один из них даже не удержался от похвалы: "Вот это настоящий мужчина!.. "
После этих слов разговор надолго смолк, потом отец едва слышно спросил:
— Конни, а Фелипе знал?
— Да... да, думаю, да! Какая еще может быть причина? Фелипе такой хороший старик, и мне все время кажется, что он все еще с нами.
— Что же произошло той ночью? Что?..
Ответа не последовало. Лежа в темноте с открытыми глазами, превратившись в слух, я заранее знал, что продолжения разговора не последует. Так было каждый раз: едва задавался этот вопрос, как наступала тишина: моя мать молчала.
Что же это была за смертельная тайна, которую она так боялась открыть даже отцу?
Разглашения чего опасался мой дед?..
Рано утром, как и обещал Фарлей, мы выехали на запад. Сначала наш фургон быстро катился по пыльной дороге, будто спешащий невесть куда одинокий путник. Но к концу дня, с тех пор как на пути появились первые следы лавы, мы стали передвигаться только ночью.
И костер теперь разжигали лишь днем, да и то ненадолго, лишь для того, чтобы приготовить обед или сварить кофе. Пока светило солнце, люди спали, отдыхали и лошади. Стоянки, как и обещал перед отъездом хозяин, были заранее тщательно выбраны, и на отдыхе мы чувствовали себя в безопасности, скрытые от посторонних глаз. Оба наших сопровождающих дежурили по очереди. Я сразу же познакомился с ними.
Джакоб Финней, худой жилистый парень родом из Северной Джорджии, казалось, никогда не улыбался, но обладал своеобразным чувством юмора.
— Я добываю для себя еду с тех самых пор, когда был еще зеленым лягушонком. Даже мяса не ел, пока не научился охотиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126