После этого Дреф и его подружка опустились на землю. Через несколько минут скала шевельнулась и начала испускать слабое свечение – днем бы его никто не заметил. Стелли впилась взглядом в зеркало. Скала задрожала и начала оплывать, как лава. Свечение усилилось, что-то вспыхнуло, и из скалы выступил эдакий стареющий мотылек во всем сером: мастер Кинц во Дерриваль собственной персоной, почти не изменившийся с того времени, как его видели в последний раз. Племянница обнялась с дядюшкой. Они что-то сказали друг другу – зеркало не воспроизводило звуков, – и Дреф и старик Возвышенный обменялись рукопожатием. Затем они еще о чем-то поговорили, и мастер Кинц попел гостей прямо в скалу; все трое, казалось, ступили в гранит да в нем и исчезли. Тут зеркало погасло, словно потеряв из виду Дрефа и его спутницу.
Стелли глядела еще две или три минуты.
– Спасибо, братец, – произнесла она наконец мертвым голосом. – Спасибо. – И дернула сонетку, призывая посыльного.
26
Убежище дядюшки Кинца ничуть не изменилось. Старенький деревянный домик на каменном фундаменте под соломенной кровлей по-прежнему прятался среди высоких деревьев. Сама природа укрыла его столь надежно, что охранные чары единственному его обитателю, как правило, были не нужны. Время в доме словно остановилось. Тот же порядок, удобство и простота, какие Элистэ хорошо помнила, та же потертая мягкая мебель с продавленными сиденьями и небогатые украшения на стенах, тот же старый чугунный чайник над огнем, те же высокие деревянные шкафы с пыльными томами и загадочными предметами, которые Элистэ называла «штуковинами». Да и сам Кинц был все тем же бледным, хрупким, как бабочка, кротким и обманчиво неискушенным ночным созданием; как всегда, деликатным, любящим и суетливым. Сидя на своем обычном месте у камина с кружкой сдобренного пряностями сидра в руках – той самой, в красный цветочек, из которой всегда пила у дядюшки Кинца, – Элистэ как будто бы снова вернулась в детство. Вот сейчас он предложит ей поиграть в «Голубую кошечку» – ведь все осталось по-старому. Впрочем, нет, не совсем; в одном отношении знакомое окружение существенно изменилось – на сцене впервые возник Дреф сын-Цино, а его присутствие никогда не оставалось без последствий.
Дреф держался в тени, пока родственники обнимались и обменивались новостями. Дядюшке Кинцу, как ни странно, было почти нечего рассказать. Он и в лучшие времена крайне редко появлялся в родовом гнезде Дерривалей, а после гибели старого маркиза вообще ни разу не наведывался туда. Бывшие серфы, огорченно сообщил Кинц, похоже, учинили в поместье большие волнения, насилия и беды. Наблюдать столь бурные страсти было бы для него больно и неприятно, выбило бы из колеи и помешало заниматься любимым искусством, а этого он не мог допустить. Кинцу, судя по всему, не приходило в голову, что восставшие крестьяне, чего доброго, захотят и с ним свести счеты. Однако он знал про вооруженные отряды и их регулярные вылазки в горы – при всей своей очевидной рассеянности он каким-то образом всегда бывал в курсе того, что творится вокруг, – и, в свою очередь, уплотнил чародейную завесу, скрывавшую домик от чужих глаз. До сих пор ему не докучали, он вел привычную мирную жизнь.
Элистэ наскоро поведала дядюшке о своих приключениях в Шеррине, благоразумно опустив кое-какие подробности и сосредоточившись на самом главном. Из ее рассказа он получил представление о происходящем в столице – о страданиях и гибели Возвышенных, о господстве экспроприационизма, о главной Чувствительнице и ее «кормильцах», о безобразиях, безумстве и кровопролитиях на улицах, об аресте Шорви Нирьена и о бегстве Элистэ на дне ящика с книгами под самым носом у Буметты. Дядюшку Кинца, однако, избавили от описаний «Приюта Прилька», «Тепла и радушия у Воника», Лишая и «Сундука». К сожалению, ей волей-неволей пришлось упомянуть, что она несколько недель пользовалась гостеприимством Дрефа. Не то чтобы это нужно было скрывать, отнюдь, но сама ситуация могла показаться в чем-то двусмысленной, а дядюшка Кинц принадлежал все-таки к старому поколению.
Но ее тревоги оказались напрасными. Дядюшка выслушал рассказ очень внимательно, а когда она закончила, заметил:
– Детка моя, да тебе удивительно повезло! – и, обратившись к Дрефу, сказал: – Мы в большом долгу перед вами, мой мальчик.
Затем он поинтересовался, уж не родственник ли пресловутый Уисс Валёр некоему Хорлу Валёру, с коим он, Кинц, познакомился много лет назад, во время недолгого своего пребывания в общине Божениль.
О таком вопросе Дреф мог только мечтать. Ну, конечно, Хорл – родной отец Уисса Валёра, доложил он ошарашенному дядюшке Кинцу и принялся расписывать, в каком страшном положении очутились захваченные Уиссом чародеи Валёры – об этом он несколько дней назад говорил Элистэ, правда, не столь образно. Как же здорово у него подвешен язык, в тысячный раз отметила про себя Элистэ; даже страшно становится. Дядюшка Кинц на глазах у нее проникался чувствами Дрефа: взгляд его затуманился от ужасай сострадания к доле злополучных родичей Уисса; к уделу неповинных арестантов, Возвышенных и простых, что томятся во мраке; к Шорви Нирьену и его сторонникам, оклеветанным и обреченным на позорную смерть; к…
Но зачем продолжать? Неужто Дреф не видит, что дядюшка уже на его стороне? Через миг на его глазах за толстыми линзами очков выступят слезы. И как быстро все вышло у Дрефа, это даже несправедливо! Она так и знала. Дядюшка Кинц с его добрым сердцем стал легкой добычей.
– А не сможем ли мы их выручить? – спросил он, не дав Дрефу закончить. – Хорла и его детей заставляют профанировать дар – немыслимо! Чудовищно, да что там, просто жутко – и к тому же затрагивает всех тех, кто посвятил себя изучению чародейных искусств. Сие граничит со святотатством, с осквернением всего чистого и высокого. Этого нельзя допустить. И мы не допустим.
– Что с вами, дядюшка? – поразилась Элистэ. Она никогда не слышала от него столь горячих речей. В детстве она считала, что видит дядю насквозь, но теперь усомнилась в этом.
– Ох, простите, дети мои. Конечно, старик замучил вас своими сетованиями. Стало быть, так: мы сделаем все, что сможем, для несчастных родичей Валёра, это дело решенное, тут не о чем говорить.
Элистэ подумала, что Дреф не удовлетворится подобным решением, и оказалась права.
– А что с Шорви Нирьеном, сударь? – спросил он, приподнявшись из кресла. – Ему вы не сможете помочь?
– Я мало что знаю о господине Нирьене, – мягко возразил Кинц.
– Узнаете, и очень много, если он уцелеет. Сударь, вы сами видели несчастья, выпавшие на долю семейства Дерривалей, но их несчастья блекнут перед бедами, что обрушились на всех вонарцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227
Стелли глядела еще две или три минуты.
– Спасибо, братец, – произнесла она наконец мертвым голосом. – Спасибо. – И дернула сонетку, призывая посыльного.
26
Убежище дядюшки Кинца ничуть не изменилось. Старенький деревянный домик на каменном фундаменте под соломенной кровлей по-прежнему прятался среди высоких деревьев. Сама природа укрыла его столь надежно, что охранные чары единственному его обитателю, как правило, были не нужны. Время в доме словно остановилось. Тот же порядок, удобство и простота, какие Элистэ хорошо помнила, та же потертая мягкая мебель с продавленными сиденьями и небогатые украшения на стенах, тот же старый чугунный чайник над огнем, те же высокие деревянные шкафы с пыльными томами и загадочными предметами, которые Элистэ называла «штуковинами». Да и сам Кинц был все тем же бледным, хрупким, как бабочка, кротким и обманчиво неискушенным ночным созданием; как всегда, деликатным, любящим и суетливым. Сидя на своем обычном месте у камина с кружкой сдобренного пряностями сидра в руках – той самой, в красный цветочек, из которой всегда пила у дядюшки Кинца, – Элистэ как будто бы снова вернулась в детство. Вот сейчас он предложит ей поиграть в «Голубую кошечку» – ведь все осталось по-старому. Впрочем, нет, не совсем; в одном отношении знакомое окружение существенно изменилось – на сцене впервые возник Дреф сын-Цино, а его присутствие никогда не оставалось без последствий.
Дреф держался в тени, пока родственники обнимались и обменивались новостями. Дядюшке Кинцу, как ни странно, было почти нечего рассказать. Он и в лучшие времена крайне редко появлялся в родовом гнезде Дерривалей, а после гибели старого маркиза вообще ни разу не наведывался туда. Бывшие серфы, огорченно сообщил Кинц, похоже, учинили в поместье большие волнения, насилия и беды. Наблюдать столь бурные страсти было бы для него больно и неприятно, выбило бы из колеи и помешало заниматься любимым искусством, а этого он не мог допустить. Кинцу, судя по всему, не приходило в голову, что восставшие крестьяне, чего доброго, захотят и с ним свести счеты. Однако он знал про вооруженные отряды и их регулярные вылазки в горы – при всей своей очевидной рассеянности он каким-то образом всегда бывал в курсе того, что творится вокруг, – и, в свою очередь, уплотнил чародейную завесу, скрывавшую домик от чужих глаз. До сих пор ему не докучали, он вел привычную мирную жизнь.
Элистэ наскоро поведала дядюшке о своих приключениях в Шеррине, благоразумно опустив кое-какие подробности и сосредоточившись на самом главном. Из ее рассказа он получил представление о происходящем в столице – о страданиях и гибели Возвышенных, о господстве экспроприационизма, о главной Чувствительнице и ее «кормильцах», о безобразиях, безумстве и кровопролитиях на улицах, об аресте Шорви Нирьена и о бегстве Элистэ на дне ящика с книгами под самым носом у Буметты. Дядюшку Кинца, однако, избавили от описаний «Приюта Прилька», «Тепла и радушия у Воника», Лишая и «Сундука». К сожалению, ей волей-неволей пришлось упомянуть, что она несколько недель пользовалась гостеприимством Дрефа. Не то чтобы это нужно было скрывать, отнюдь, но сама ситуация могла показаться в чем-то двусмысленной, а дядюшка Кинц принадлежал все-таки к старому поколению.
Но ее тревоги оказались напрасными. Дядюшка выслушал рассказ очень внимательно, а когда она закончила, заметил:
– Детка моя, да тебе удивительно повезло! – и, обратившись к Дрефу, сказал: – Мы в большом долгу перед вами, мой мальчик.
Затем он поинтересовался, уж не родственник ли пресловутый Уисс Валёр некоему Хорлу Валёру, с коим он, Кинц, познакомился много лет назад, во время недолгого своего пребывания в общине Божениль.
О таком вопросе Дреф мог только мечтать. Ну, конечно, Хорл – родной отец Уисса Валёра, доложил он ошарашенному дядюшке Кинцу и принялся расписывать, в каком страшном положении очутились захваченные Уиссом чародеи Валёры – об этом он несколько дней назад говорил Элистэ, правда, не столь образно. Как же здорово у него подвешен язык, в тысячный раз отметила про себя Элистэ; даже страшно становится. Дядюшка Кинц на глазах у нее проникался чувствами Дрефа: взгляд его затуманился от ужасай сострадания к доле злополучных родичей Уисса; к уделу неповинных арестантов, Возвышенных и простых, что томятся во мраке; к Шорви Нирьену и его сторонникам, оклеветанным и обреченным на позорную смерть; к…
Но зачем продолжать? Неужто Дреф не видит, что дядюшка уже на его стороне? Через миг на его глазах за толстыми линзами очков выступят слезы. И как быстро все вышло у Дрефа, это даже несправедливо! Она так и знала. Дядюшка Кинц с его добрым сердцем стал легкой добычей.
– А не сможем ли мы их выручить? – спросил он, не дав Дрефу закончить. – Хорла и его детей заставляют профанировать дар – немыслимо! Чудовищно, да что там, просто жутко – и к тому же затрагивает всех тех, кто посвятил себя изучению чародейных искусств. Сие граничит со святотатством, с осквернением всего чистого и высокого. Этого нельзя допустить. И мы не допустим.
– Что с вами, дядюшка? – поразилась Элистэ. Она никогда не слышала от него столь горячих речей. В детстве она считала, что видит дядю насквозь, но теперь усомнилась в этом.
– Ох, простите, дети мои. Конечно, старик замучил вас своими сетованиями. Стало быть, так: мы сделаем все, что сможем, для несчастных родичей Валёра, это дело решенное, тут не о чем говорить.
Элистэ подумала, что Дреф не удовлетворится подобным решением, и оказалась права.
– А что с Шорви Нирьеном, сударь? – спросил он, приподнявшись из кресла. – Ему вы не сможете помочь?
– Я мало что знаю о господине Нирьене, – мягко возразил Кинц.
– Узнаете, и очень много, если он уцелеет. Сударь, вы сами видели несчастья, выпавшие на долю семейства Дерривалей, но их несчастья блекнут перед бедами, что обрушились на всех вонарцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227