«Сдаются комнаты» – гласила табличка в грязном окне первого этажа. Элистэ постояла в нерешительности минуту-другую. Так называемый приют выглядел особенно непривлекательно: закопченный фасад в лохмотьях шелушащейся краски, ржавые водосточные трубы, пыльные, в трещинах окна; впрочем, все это, возможно, и к лучшему – в таком доме комнаты наверняка стоят дешево. Она вошла в низенькую полутемную прихожую и узрела самого Прилька – тот сидел за конторкой, совмещая в одном лице владельца и портье. Это был мужчина не молодой и не старый, немытый, вонючий, лысеющий и совершенно заурядный, если не считать необычно широких, пухлых, мягких розовых губ, неизменно влажных и надутых, словно у девушки. Он уставился на Элистэ, и к его сочным губам прилила кровь.
Плата и вправду оказалась на редкость низкая – всего несколько бикенов за ночь, причем тем, кто был готов и способен уплатить за неделю вперед – редкость по нынешним временам, – еще давалась скидка. Элистэ не раздумывая так и сделала, чем очень удивила хозяина – такого в этом заведении уже давно не случалось. Заплатив деньги, она тем самым обеспечила себя ночлегом на ближайшие семь суток. На душе у нее стало чуть легче.
– Давайте поглядим комнату, – предложила она, не забыв про фабекский выговор.
– Сейчас? – Прильк поджал свои розовые губы. Ее просьба, казалось, и удивила его, и позабавила. – Сейчас, увы, комната пока не готова к приему гостей. Мои постояльцы, как правило, не приходят так рано. Извольте вернуться через пару часов, будет в самый раз.
Через два часа… Она успеет поесть, а это ей просто необходимо сейчас. Голод снова давало себе знать; удивительно, с какой настойчивостью он напоминал о себе! Элистэ нырнула в жалкую харчевню по соседству, где весьма скудно поужинала. Если она все время будет так экономить, можно растянуть деньги недель на пять, а то и больше. А зачем? Придется как-то себя содержать; значит, нужно устроиться на работу. Мысль поистине фантастическая: ей, дочери маркиза, – и пойти работать?
Или умереть на улице от голода.
Но что она умеет? Какая ей польза от утонченного воспитания, изысканных манер, модной образованности светской дамы и даже от блестящего искусства верховой езды? Люди часто восхищались тем, как она танцует, – может, ей стать учительницей танцев? Гувернанткой? Помощницей у модистки?
Это она смогла бы или научилась, подвернись подходящий случай.
Без имени? Опыта? Рекомендаций? Как бы поступил Дреф на ее месте?
«Ну, рекомендации я и сама себе напишу, и очень хорошие».
Она продолжала размышлять над всем этим по дороге в «Приют Прилька». На улице совсем стемнело. Оранжевый свет горящих мусорных куч, отражаясь от густых клубов желтоватого тумана, превращал улицу Винкулийского моста в жуткое огненное царство. Черные силуэты людей, изуродованные напяленным в несколько слоев тряпьем, сновали туда и сюда, напоминая обитателей преисподней. Из мрака в адрес Элистэ летели хриплые предложения интимного свойства, и она прибавила шагу; но теперь, имея крышу над головой, она боялась куда меньше.
Из окон «Приюта Прилька» сочился слабый свет. Она вошла и попросила ключ. Прильк удивленно и весело надул губы. Ключа, сообщил он, не положено. Он не предложил ей ни помощи, ни свечи и направил в комнату на самый верхний, пятый этаж.
Элистэ пошла вверх по лестнице. «Приют» оказался больше, чем она думала. На центральную площадку каждого этажа выходило по четыре двери. До четвертого этажа путь освещали свечи, горевшие в прикрепленных к стенам подсвечниках, затем пришлось двигаться ощупью в зябком мраке. Цепляясь за перила, она пробиралась в кромешной тьме, прислушиваясь к шорохам, скрипам, стукам, звуку шагов над головой, приглушенным голосам, редкому смеху за закрытыми дверями. На пятом этаже оказалась всего одна дверь, из-под которой пробивался свет. Ее комната? Открывшаяся ей картина оставила далеко позади светопреставление на улице Винкулийского моста.
Весь верхний этаж «Приюта Прилька» представлял собой одно огромное помещение. В слабом свете единственного фонаря проступали голые половицы, голые стены, голые балки низкого потолка. На стоящей в углу бадье для нечистот не было крышки. Вдоль всей комнаты примерно в двух футах от пола тянулись выступающие из стены сплошные деревянные нары. Это и была постель. Подушкой служил деревянный выступ толщиной около двух дюймов в изголовье. На нарах валялись набитые соломой парусиновые мешки – никаких матрацев, простынь и покрывал. Вместо постельного белья имелись четыре засаленных дырявых одеяла и кусок просмоленной парусины – и это на две дюжины женщин, теснившихся в комнате, словно в трюме шхуны работорговца.
Возраст обитательниц ночлежки был самый разный – от семнадцати до семидесяти пяти, так же как и их промысел: потерявшие работу швеи и прачки, оставшиеся без содержания несчастные вдовы, обычные бродяжки. Нищая братия, вернее нищие сестры, тоже были изрядно представлены; видимо, от зимних холодов нищенки укрывались в логовах вроде этого приюта. При всем разнообразии типов все женщины выглядели почти на одно лицо: жалкое прозябание их уравняло, наделило одной и той же сероватой бледностью. Они лежали под одеялами одетые с головы до ног – даже ботинок, и тех не снимали, чтобы не украли соседки по несчастью. Тут и там под ровной поверхностью вздымались наросты и холмики: удачливые владелицы вещей улеглись спать поверх своих сумок и свертков.
В помещении было холодно, потому что не топили, и стоял неописуемо тошнотворный запах. Имелось всего два окна, да и те последние тридцать с лишним лет простояли заклеенными. Эти стены десятилетиями впитывали мерзкие запахи застоялого воздуха, пота, фонарного масла, грязи и крови; дешевой выпивки, дыма и табака; рвоты и поноса – чудовищная смесь старого и нового зловония. Элистэ едва сдержала подступившую тошноту. На миг она застыла в дверях, подумывая сбежать вниз и жаловаться, протестовать, спорить, грозить, требовать. Но что толку? Если у губошлепа Прилька, хозяина «Приюта», и нашлась бы для нее комната, то за цену, которую она все равно не сможет себе позволить. Или ей спать в этом гнусном притоне, или идти на улицу, о чем она не смела даже помыслить.
Значит – на нары, на самый их краешек, где еще оставалось немного свободного места. Преодолев отвращение, она вползла на деревянное ложе и примостилась так, чтобы не касаться костлявой, как смерть, соседки. Натянув на себя угол парусинового полотнища, Элистэ замерла и крепко зажмурилась. В комнате было довольно тихо; несколько спящих женщин сотрясали своим храпом смрадный воздух, да где-то посреди нар не смолкало бессвязное бормотание то ли пьяной, то ли бредящей, то ли безумной женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227
Плата и вправду оказалась на редкость низкая – всего несколько бикенов за ночь, причем тем, кто был готов и способен уплатить за неделю вперед – редкость по нынешним временам, – еще давалась скидка. Элистэ не раздумывая так и сделала, чем очень удивила хозяина – такого в этом заведении уже давно не случалось. Заплатив деньги, она тем самым обеспечила себя ночлегом на ближайшие семь суток. На душе у нее стало чуть легче.
– Давайте поглядим комнату, – предложила она, не забыв про фабекский выговор.
– Сейчас? – Прильк поджал свои розовые губы. Ее просьба, казалось, и удивила его, и позабавила. – Сейчас, увы, комната пока не готова к приему гостей. Мои постояльцы, как правило, не приходят так рано. Извольте вернуться через пару часов, будет в самый раз.
Через два часа… Она успеет поесть, а это ей просто необходимо сейчас. Голод снова давало себе знать; удивительно, с какой настойчивостью он напоминал о себе! Элистэ нырнула в жалкую харчевню по соседству, где весьма скудно поужинала. Если она все время будет так экономить, можно растянуть деньги недель на пять, а то и больше. А зачем? Придется как-то себя содержать; значит, нужно устроиться на работу. Мысль поистине фантастическая: ей, дочери маркиза, – и пойти работать?
Или умереть на улице от голода.
Но что она умеет? Какая ей польза от утонченного воспитания, изысканных манер, модной образованности светской дамы и даже от блестящего искусства верховой езды? Люди часто восхищались тем, как она танцует, – может, ей стать учительницей танцев? Гувернанткой? Помощницей у модистки?
Это она смогла бы или научилась, подвернись подходящий случай.
Без имени? Опыта? Рекомендаций? Как бы поступил Дреф на ее месте?
«Ну, рекомендации я и сама себе напишу, и очень хорошие».
Она продолжала размышлять над всем этим по дороге в «Приют Прилька». На улице совсем стемнело. Оранжевый свет горящих мусорных куч, отражаясь от густых клубов желтоватого тумана, превращал улицу Винкулийского моста в жуткое огненное царство. Черные силуэты людей, изуродованные напяленным в несколько слоев тряпьем, сновали туда и сюда, напоминая обитателей преисподней. Из мрака в адрес Элистэ летели хриплые предложения интимного свойства, и она прибавила шагу; но теперь, имея крышу над головой, она боялась куда меньше.
Из окон «Приюта Прилька» сочился слабый свет. Она вошла и попросила ключ. Прильк удивленно и весело надул губы. Ключа, сообщил он, не положено. Он не предложил ей ни помощи, ни свечи и направил в комнату на самый верхний, пятый этаж.
Элистэ пошла вверх по лестнице. «Приют» оказался больше, чем она думала. На центральную площадку каждого этажа выходило по четыре двери. До четвертого этажа путь освещали свечи, горевшие в прикрепленных к стенам подсвечниках, затем пришлось двигаться ощупью в зябком мраке. Цепляясь за перила, она пробиралась в кромешной тьме, прислушиваясь к шорохам, скрипам, стукам, звуку шагов над головой, приглушенным голосам, редкому смеху за закрытыми дверями. На пятом этаже оказалась всего одна дверь, из-под которой пробивался свет. Ее комната? Открывшаяся ей картина оставила далеко позади светопреставление на улице Винкулийского моста.
Весь верхний этаж «Приюта Прилька» представлял собой одно огромное помещение. В слабом свете единственного фонаря проступали голые половицы, голые стены, голые балки низкого потолка. На стоящей в углу бадье для нечистот не было крышки. Вдоль всей комнаты примерно в двух футах от пола тянулись выступающие из стены сплошные деревянные нары. Это и была постель. Подушкой служил деревянный выступ толщиной около двух дюймов в изголовье. На нарах валялись набитые соломой парусиновые мешки – никаких матрацев, простынь и покрывал. Вместо постельного белья имелись четыре засаленных дырявых одеяла и кусок просмоленной парусины – и это на две дюжины женщин, теснившихся в комнате, словно в трюме шхуны работорговца.
Возраст обитательниц ночлежки был самый разный – от семнадцати до семидесяти пяти, так же как и их промысел: потерявшие работу швеи и прачки, оставшиеся без содержания несчастные вдовы, обычные бродяжки. Нищая братия, вернее нищие сестры, тоже были изрядно представлены; видимо, от зимних холодов нищенки укрывались в логовах вроде этого приюта. При всем разнообразии типов все женщины выглядели почти на одно лицо: жалкое прозябание их уравняло, наделило одной и той же сероватой бледностью. Они лежали под одеялами одетые с головы до ног – даже ботинок, и тех не снимали, чтобы не украли соседки по несчастью. Тут и там под ровной поверхностью вздымались наросты и холмики: удачливые владелицы вещей улеглись спать поверх своих сумок и свертков.
В помещении было холодно, потому что не топили, и стоял неописуемо тошнотворный запах. Имелось всего два окна, да и те последние тридцать с лишним лет простояли заклеенными. Эти стены десятилетиями впитывали мерзкие запахи застоялого воздуха, пота, фонарного масла, грязи и крови; дешевой выпивки, дыма и табака; рвоты и поноса – чудовищная смесь старого и нового зловония. Элистэ едва сдержала подступившую тошноту. На миг она застыла в дверях, подумывая сбежать вниз и жаловаться, протестовать, спорить, грозить, требовать. Но что толку? Если у губошлепа Прилька, хозяина «Приюта», и нашлась бы для нее комната, то за цену, которую она все равно не сможет себе позволить. Или ей спать в этом гнусном притоне, или идти на улицу, о чем она не смела даже помыслить.
Значит – на нары, на самый их краешек, где еще оставалось немного свободного места. Преодолев отвращение, она вползла на деревянное ложе и примостилась так, чтобы не касаться костлявой, как смерть, соседки. Натянув на себя угол парусинового полотнища, Элистэ замерла и крепко зажмурилась. В комнате было довольно тихо; несколько спящих женщин сотрясали своим храпом смрадный воздух, да где-то посреди нар не смолкало бессвязное бормотание то ли пьяной, то ли бредящей, то ли безумной женщины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227