Дробление хозяйств приведет ко всеобщему упадку, к тому, что «каждый, имея свой даровой хлеб, хотя и малый, ни в какую пользу государству без принуждения служить не будет, но станет искать возможности от дел уклониться и пребывать в праздности, коея есть матерь многих зол!». Да, так, истинно так, что при единонаследии другие дети, не получившие ничего от отца, самой жизнью принуждены будут искать своего хлеба службой, учением, ремеслом, торговлей, и все, что станут делать ради своего пропитания, послужит и государственной пользе. Самая же великая российская польза состоять будет в убережении отечества от нерадивого отпрыска, коим оказывается царский сын Алексей.
Доверенный человек Конон Зотов сообщал Петру, что разведывал он о возможности новой женитьбы царевича Алексея «на европской принцессе и искусно спросил, не угодно ли будет двору французскому царевича женить на принцессе французской, а именно на дочери дюка д'Орлеанса? На что отвечено, что весьма рады слышать такое и что царскому величеству ни в чем здесь не откажут».
Может, с новой женитьбой и одумается Алексей, захочет стать подлинно что полноправным наследником царства и продолжателем дел отца?.. Он, Петр, уезжая за границу, отложил окончательно решение сыновней судьбы, дав царевичу долгий срок на размышление, а если бы хотел поскорее отвергнуть его от себя, то постриг бы в монахи незамедлительно, еще будучи в Петербурге. Теперь Алексей должен решить окончательно: если желает остаться в миру, то должен присоединиться к отцу, чтобы во всех делах и всегда сопутствовать ему; если же предпочитает сделаться монахом, то наступило время осуществить такое намерение, выбрав себе монастырь и наметив день пострижения. Что касалось бы выбора монастыря, то отец готов был предупредить решение сына, назначив ему Тверской монастырь, и написал Меншикову, чтобы в том монастыре была приготовлена новому монаху келья, во всех отношениях напоминающая тюрьму.
Через семь месяцев после своего отъезда из Петербурга Петр написал из Копенгагена Алексею письмо: «Мой сын! Письма твои два получил, в которых только о здоровье пишешь; чего для сим письмом вам напоминаю. Понеже когда прощался я с тобою и спрашивал тебя о резолюции твоей на известное дело, на что ты всегда одно говорил, что к наследству быть не можешь за слабостию своею и что в монастырь удобнее желаешь; но я тогда тебе говорил, чтоб еще ты подумал о том гораздо и писал ко мне, какую возьмешь резолюцию, чего ждал семь месяцев; но по ся поры ничего о том не пишешь. Того для ныне (понеже время довольно на размышление имел), по получении сего письма немедленно резолюцию возьми: или первое или другое. И буде первое возьмешь, то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действам поспеть. Буде же другое возьмешь, то отпиши, куды и в которое время и день (дабы я покой имел в моей совести, чего от тебя ожидать не могу). А сего доносителя пришли с окончанием; буде по первому, то когда выедешь из Петербурга; буде же другое, то когда совершишь. О чем паки подтверждаем, чтобы сие конечно учинено было, ибо я вижу, что только время проводишь в обыкновенном своем неплодии».
IX
Не одну бессонную ночь провел Алексей в тщетных раздумьях, как ему высвободиться от тяготы, возложенной на него требованиями отца. Слух дошел, что отец намерен снова женить его на какой-нибудь иноземке. А на что она, когда у него, Алексея, есть давно уже полюбившаяся Афросинья. Снова жениться никак не хотелось и в монастырь уходить, монашеский клобук надевать. Что делать?.. Как быть?..
И вдруг – последнее письмо от отца. Оно словно ключ к счастью, к жизни, к свободе. Письмо-ключ, коим отец открывал ему дверь из России. Уехать, чтобы не видеть, не знать никого из недругов и самого главного из них – отца.
Александр Кикин – сметливый человек, словно предугадывал возможность вырваться Алексею за рубеж: тоже уезжая по царскому дозволению на леченье в Карлсбад, говорил, что подыщет за границей укромное место, где возможно будет царевичу спрятаться от отца, от заочно постылой намечаемой жены, от монашеского подрясника и клобука. Давай бог удачи стараниям Кикина! В России, конечно, не нашлось бы такого уголка, в котором привелось бы спокойно жить, дожидаясь желанного дня, когда отец в иной мир отойдет. Там, в заморском краю, будет этого дожидаться.
В тот же день, когда получил письмо, Алексей объявил Меншикову о своем решении ехать к батюшке государю и что намерен отправиться в путь прежде указанного срока.
– Деньги мне нужны на дорогу.
– Добро, – сказал Меншиков и выдал Алексею тысячу рублей. – Не забудь проститься с братцем и с сестрицами.
– Ага. Прибегу попрощаться.
Камердинеру своему Ивану Афанасьевичу Алексей приказал немедля готовиться в дорогу, как ездили прежде в немецкие земли, и тут же беспомощно заметался, не зная, что делать с Афросиньей. Если не брать с собой, то где, как же ей быть?.. Да разве можно уехать без нее?!
– Иван, не скажешь, никому, что стану тебе говорить? – спросил камердинера и, когда тот пообещал молчать, сообщил ему: – Афросинью с собой до Риги возьму, а дальше там видно будет. Я к батюшке не поеду, а в Вену, к цесарю, либо в Рим.
– Воля твоя, государь, только я тебе не советчик, – уныло проговорил Афанасьев.
– Что так? – недовольно спросил Алексей.
– А то, что когда такое тебе удастся, то хорошо. А когда не удастся, ты же на меня станешь гневаться. И я попросился бы у тебя, государь, чтоб не ездить мне.
– Вон как! – фыркнул Алексей. – Ну и сиди тут, а я все равно поеду. И ты молчи, Иван, никому не сказывай. Уехал – и все тут, а куда в точности – не знаешь. К батюшке, мол, собирался. А самую правду только ты знаешь да Кикин. Он в Вене проведает, где мне лучше быть. Увидеться бы с ним поскорей.
Короткие сборы подходили к концу.
– Едешь ли к отцу, то поезжай для бога, – как-то неопределенно, не то спрашивая, не то утверждая, проговорил другой домашний служитель Федор Дубровский.
– Бог знает, поеду к нему или в иную сторону, – ответил Алексей.
– Что ж, я чаю, тебя сродник там не оставит, – обнадеживал Дубровский царевича. – Ты бы только на прощанье об матери хорошенче попомнил. Денег бы дал, чтоб в Суздаль ей переслать. Гореванится там она.
Алексей дал пятьсот рублей для отправки их матери и решил спросить себе денег еще у Сената.
– Должно, Абрама, дядю твоего, отец распытает, под кнут его уведет, – сокрушенно проговорил Дубровский.
– За что, когда он не ведает ничего? Когда вы тут подлинно будете все известны, что я отлучился, в то время можешь и Абраму сказать, буде хочешь, а ныне не сказывай никому.
В Сенате все были довольны: хорошо, что царевич едет к отцу. Без лишних слов выдали ему на дорогу две тысячи рублей, и, простившись с сенаторами, Алексей шепнул князю Якову Долгорукому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241
Доверенный человек Конон Зотов сообщал Петру, что разведывал он о возможности новой женитьбы царевича Алексея «на европской принцессе и искусно спросил, не угодно ли будет двору французскому царевича женить на принцессе французской, а именно на дочери дюка д'Орлеанса? На что отвечено, что весьма рады слышать такое и что царскому величеству ни в чем здесь не откажут».
Может, с новой женитьбой и одумается Алексей, захочет стать подлинно что полноправным наследником царства и продолжателем дел отца?.. Он, Петр, уезжая за границу, отложил окончательно решение сыновней судьбы, дав царевичу долгий срок на размышление, а если бы хотел поскорее отвергнуть его от себя, то постриг бы в монахи незамедлительно, еще будучи в Петербурге. Теперь Алексей должен решить окончательно: если желает остаться в миру, то должен присоединиться к отцу, чтобы во всех делах и всегда сопутствовать ему; если же предпочитает сделаться монахом, то наступило время осуществить такое намерение, выбрав себе монастырь и наметив день пострижения. Что касалось бы выбора монастыря, то отец готов был предупредить решение сына, назначив ему Тверской монастырь, и написал Меншикову, чтобы в том монастыре была приготовлена новому монаху келья, во всех отношениях напоминающая тюрьму.
Через семь месяцев после своего отъезда из Петербурга Петр написал из Копенгагена Алексею письмо: «Мой сын! Письма твои два получил, в которых только о здоровье пишешь; чего для сим письмом вам напоминаю. Понеже когда прощался я с тобою и спрашивал тебя о резолюции твоей на известное дело, на что ты всегда одно говорил, что к наследству быть не можешь за слабостию своею и что в монастырь удобнее желаешь; но я тогда тебе говорил, чтоб еще ты подумал о том гораздо и писал ко мне, какую возьмешь резолюцию, чего ждал семь месяцев; но по ся поры ничего о том не пишешь. Того для ныне (понеже время довольно на размышление имел), по получении сего письма немедленно резолюцию возьми: или первое или другое. И буде первое возьмешь, то более недели не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действам поспеть. Буде же другое возьмешь, то отпиши, куды и в которое время и день (дабы я покой имел в моей совести, чего от тебя ожидать не могу). А сего доносителя пришли с окончанием; буде по первому, то когда выедешь из Петербурга; буде же другое, то когда совершишь. О чем паки подтверждаем, чтобы сие конечно учинено было, ибо я вижу, что только время проводишь в обыкновенном своем неплодии».
IX
Не одну бессонную ночь провел Алексей в тщетных раздумьях, как ему высвободиться от тяготы, возложенной на него требованиями отца. Слух дошел, что отец намерен снова женить его на какой-нибудь иноземке. А на что она, когда у него, Алексея, есть давно уже полюбившаяся Афросинья. Снова жениться никак не хотелось и в монастырь уходить, монашеский клобук надевать. Что делать?.. Как быть?..
И вдруг – последнее письмо от отца. Оно словно ключ к счастью, к жизни, к свободе. Письмо-ключ, коим отец открывал ему дверь из России. Уехать, чтобы не видеть, не знать никого из недругов и самого главного из них – отца.
Александр Кикин – сметливый человек, словно предугадывал возможность вырваться Алексею за рубеж: тоже уезжая по царскому дозволению на леченье в Карлсбад, говорил, что подыщет за границей укромное место, где возможно будет царевичу спрятаться от отца, от заочно постылой намечаемой жены, от монашеского подрясника и клобука. Давай бог удачи стараниям Кикина! В России, конечно, не нашлось бы такого уголка, в котором привелось бы спокойно жить, дожидаясь желанного дня, когда отец в иной мир отойдет. Там, в заморском краю, будет этого дожидаться.
В тот же день, когда получил письмо, Алексей объявил Меншикову о своем решении ехать к батюшке государю и что намерен отправиться в путь прежде указанного срока.
– Деньги мне нужны на дорогу.
– Добро, – сказал Меншиков и выдал Алексею тысячу рублей. – Не забудь проститься с братцем и с сестрицами.
– Ага. Прибегу попрощаться.
Камердинеру своему Ивану Афанасьевичу Алексей приказал немедля готовиться в дорогу, как ездили прежде в немецкие земли, и тут же беспомощно заметался, не зная, что делать с Афросиньей. Если не брать с собой, то где, как же ей быть?.. Да разве можно уехать без нее?!
– Иван, не скажешь, никому, что стану тебе говорить? – спросил камердинера и, когда тот пообещал молчать, сообщил ему: – Афросинью с собой до Риги возьму, а дальше там видно будет. Я к батюшке не поеду, а в Вену, к цесарю, либо в Рим.
– Воля твоя, государь, только я тебе не советчик, – уныло проговорил Афанасьев.
– Что так? – недовольно спросил Алексей.
– А то, что когда такое тебе удастся, то хорошо. А когда не удастся, ты же на меня станешь гневаться. И я попросился бы у тебя, государь, чтоб не ездить мне.
– Вон как! – фыркнул Алексей. – Ну и сиди тут, а я все равно поеду. И ты молчи, Иван, никому не сказывай. Уехал – и все тут, а куда в точности – не знаешь. К батюшке, мол, собирался. А самую правду только ты знаешь да Кикин. Он в Вене проведает, где мне лучше быть. Увидеться бы с ним поскорей.
Короткие сборы подходили к концу.
– Едешь ли к отцу, то поезжай для бога, – как-то неопределенно, не то спрашивая, не то утверждая, проговорил другой домашний служитель Федор Дубровский.
– Бог знает, поеду к нему или в иную сторону, – ответил Алексей.
– Что ж, я чаю, тебя сродник там не оставит, – обнадеживал Дубровский царевича. – Ты бы только на прощанье об матери хорошенче попомнил. Денег бы дал, чтоб в Суздаль ей переслать. Гореванится там она.
Алексей дал пятьсот рублей для отправки их матери и решил спросить себе денег еще у Сената.
– Должно, Абрама, дядю твоего, отец распытает, под кнут его уведет, – сокрушенно проговорил Дубровский.
– За что, когда он не ведает ничего? Когда вы тут подлинно будете все известны, что я отлучился, в то время можешь и Абраму сказать, буде хочешь, а ныне не сказывай никому.
В Сенате все были довольны: хорошо, что царевич едет к отцу. Без лишних слов выдали ему на дорогу две тысячи рублей, и, простившись с сенаторами, Алексей шепнул князю Якову Долгорукому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241