Капустного бы листочка добыть и похрустеть им. Прошелся туда-сюда на вялых, дрожащих ногах, того и жди, что подломятся они в коленках, не удержат бренного тела, а и в часовню уйти – муторно представить себя снова лежащим в колоде. Огляделся отец Ермил в тоскливой сумеречной мгле и вдруг учуял носом налетевший по ветерку хлебный дух. Приподнялся на цыпочки и замер, словно бы стойку сделал, все жаднее принюхиваясь к ветерку.
Да ведь это от скитской пекарни так веет! Откуда и прыть взялась. Торопился отец Ермил и уже явственно видел, как на столе и на лавке пекарной избы выставлен целый ряд еще не остывших хлебных ковриг. Вот он схватит самую крайнюю и прикроет подолом подрясника; где и как ее потом спрятать, чтобы и скитские собаки не нашли?.. Хлопотливые эти мысли мигом пронеслись в голове возбужденного старца, предвкушавшего скорое и обильное насыщение.
Дверь в пекарню была не заперта. Вошел в нее Ермил, и его едва не сшиб с ног теплый, густой, устоявшийся хлебный дух, ударивший в трепетно-раздувшиеся ноздри, но ни на столе, ни на лавках никаких ковриг не было. Должно быть, они, недавно испеченные, уже в келарню унесены. А ведь так явственно мерещились эти пахучие хлебы, и он, Ермил, ощущал вкус корочки, будто бы захрустевшей на его зубах.
Опамятовался Ермил и устрашился, что его вот-вот застанут скитские пекари и, может, даже сам отец-келарь. «Вот так запащиванец!.. По углам шарит тут!» – на всю обитель шум да смех поднимут.
Вот он, грех-то! И помереть сил не хватает, и жить дальше нельзя. «Как быть? Что делать?» – стенал старец Ермил, торопясь теперь уйти от злосчастной пекарни, смутившей его душу. С какими же это муками придется смерти своей дожидаться и когда она придет? На еду с питьем больше охоты стало, чем на запащиванье, – значит, на жизнь опять потянуло. Вот ведь беда! В стаю теперь не вернешься, а в часовню идти – с души воротит.
Ермил готов был пасть тут вот на увлажненную дождем землю в неуемном своем отчаянии. Да ведь и ходигь-бродить ему никак не дозволено, поскольку он запащиванцем назвался; повстречает кого – срамной слух пойдет, что он отступником от обета стал и со смертоприимного одра прочь сбежал.
С великой неохотой переступил порог часовни, а там свой переполох. Всколготились старцы, каждый по-своему растолковывая случившееся, как предзнаменование не принимаемой богом жертвенной жизни старого Прова. А случилось такое: задремал Пров, понадеявшись, что эта его дрема в вечный сон перейдет; над изголовьем свеча горела, но от своего жара погнулась она и упала на бороду спящего старца. Хотя и не мешкая он очнулся, схватился рукой за пылающий пук волос, стараясь пригасить пламя, от коего часовню наполнило паленым духом, и, подобно выжженной среди леса поляне, левая щека Прова из волосяной заросли проплешиной вылупилась.
Как же на том свете предстать перед бородатыми праведниками с опаленной щетиной вместо былого пышноволосья? Да и кожу пожег. Кто ему, Прову, столь нечестно помеченному, райские врата распахнет? Не иначе как придется теперь денно и нощно молиться, припоминать все содеянные в прошлом грехи и снова каяться в них, ожидая, когда борода заново отрастет.
– Ох ты-ы!.. – сокрушенно качали головой взбудораженные старцы, сочувствуя беде Прова.
Только один из них – отец Анкудин – никакого голоса не подавал, лежа в своей колоде.
– Слышь, Анкудинушка, что содеялось? – потормошил его за плечо сосед по колоде старец Нифонтий, но Анкудин оставался все таким же безгласным.
Получше пригляделся к нему Нифонтий, а сосед его подлинно что запостился до смерти, и душа его пребывала уже в горних далях, навсегда покинув свою бренную телесную оболочку. Неприметный, всегда тихий был старец Анкудин и за всю братию один сподобился истинным запащиванцем стать.
VI
Случай с неудавшимся увещеванием запащиванцев не получил огласки в скиту и не возымел для Флегонта никаких последствий. Все складывалось к тому, что он, претерпевший многие жизненные невзгоды, мог бы изведать в скиту полное благоденствие своего дальнейшего бытия, но не падок был на это Флегонт, отгонявший всякую мысль о покое. Никакое благополучие жизни не прельщало его, задавшегося мыслью избавить народ от жестокосердого царя-антихриста. И надо не подговаривать на этот подвиг кого-либо из братии, а свершить его самому.
Нет, не для избавления от превратностей жизни пришел он сюда, а для вящего утверждения своего решения. За прошедшие годы много часов проведено им в коленопреклоненных молениях и нашептанных богу просьбах, чтобы не дал он оскудеть разуму, породившему и взлелеявшему мысль о единоборстве с антихристом. Да не погнушается бог обращением к нему злосчастного иерея Флегонта и ниспошлет ему силы и крепости.
Теперь он сам решился на свершение подвига. Следовало дождаться, когда оледенеют водные хляби и по зимнему первопутку можно будет уйти из обители. Сказал Андрею Денисову, что будто намерился забрать из Серпухова свое семейство, и Андрей одобрил это. Предложил быть попутчиком, только сначала в Повенце нужно заводского начальника повидать, заручиться его поддержкой для вызволения брата Семена из тюремного заточения. Флегонт рад был такому попутчику, а у заводского начальника, может быть, доведется узнать, где находится царь Петр. Вдруг окажется так, что он возымеет охоту наведаться для осмотра заводов, – вот бы и повстречаться с ним! Молиться надо усерднее, чтобы даровал бог такую удачу. Да, наверно, уже опостылело и самому всевышнему терпеть дольше все посмешища и надругательства, причиняемые богоотступным царем. Памятны ведь его богохульства – снятие церковных колоколов, глумление над величием вселенских соборов и над патриархами, бесовские всешутейшие и всепьянейшие царевы потехи. Не будет господней кары за пролитую антихристову черную и смрадную кровь. Только бы не дознался о такой задумке Андрей Денисов. Никому не должно знать об этом.
Вид у попа Флегонта вполне приглядный, не оборвыш он, не побродяжка, без опасения мимо любого стражника может пройти, а при надобности бумагу митрополичьего ведомства показать, что он – иерей Гервасий Успенский. И свершиться должно задуманное в прославление погибшего подлинного страстотерпца Гервасия. Его имя, как освободителя от пут антихристовых, будет значиться в людской памяти на вековечные времена.
И Флегонт, и Андрей Денисов ждали, когда посильнее остудит морозным дыханием землю и обильнее покроет ее первозимьем. Известно, что дневной снег не лежит, – жди ночного, а как поснежит в заночную пору, так тут и станет путь.
С большой надеждой на вызволение брата читал Андрей Денисов строки из письма царю, написанные начальником повенецких железоделательных заводов Вилимом Геннином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241