Шлет попугаев, канареек, а то – крохотную мартышку либо говорящего скворца. Присылал моточки тончайших узких и широких брюссельских кружев, разноцветные образчики лионского аксамита, называемого еще бархатом, – выбирай, дорогая Катеринушка, что тебе больше приглянется, и дай знать в Париж нашим посольским людям, чтобы купили столько, сколько тебе потребно. И о кружевах дай им знать, какие выбирать.
Притворяясь смиренницей, она писала ему: «Однако ж, я чаю, что вашей милости не так скучно, как нам: ибо вы всегда можете Фомин понедельник у французов сыскать, а нам здесь трудно сыскивать, понеже изволите сами знать, какие люди здесь упрямые».
Выражала в письмах Петру свою мнимую ревность, когда связь ее с Монсом была в самом разгаре. «Хоть и есть, чаю, у вас новые портомои, однако ж и старая вас не забывает».
Он – ей: «Друг мой, ты опасалась о портомое, понеже у Шафирова та есть, а не у меня. Сама знаешь, что я не таковский, да и стар». И в свою очередь отшучивался: «А понеже во время пития вод домашней забавы употреблять доктора запрещают, того ради я метрессу свою отпустил к вам».
Она – ему: «А я больше мню, что вы оную метресску изволили отпустить за ее болезнью, в которой она и ныне пребывает, и для лечения изволила поехать в Гагу; и не желала б я, от чего боже сохрани, чтоб и галан той метрессишки таков здоров приехал, какова она».
И шутливо писала ему еще: «Имею от некоторых ведомости, что королева швецкая желает с вами в амуре быть, и в том она не без сумнения».
А Петр, получая такое письмо от своей Катеринушки, уже счастлив, спокоен, доволен, и шлет ей любезные презенты: редьку да бутылку ее любимого венгерского, а не то – вина бургундского бутылок шесть или красного дюжину, с приветливо-ласковыми пожеланиями: «Дай боже вам, друг мой сердешненький, здорово пить».
И Екатерина охотно выполняла этот его наказ: пригубливала присланные вина, заздравно чокаясь с интимным своим другом Вилимом Монсом.
Приливной волной, набегающей с моря на берег, нахлынули на Петра воспоминания о минувшей поре двадцатилетней давности, когда он впервые ступил на английскую землю. Да, давно это было, и, следовательно, уже в давность ушла, отбыла его молодость. С неудержимой стремительностью пролетели два десятилетия, а кажется, что совсем недавно видел этот вот лондонский мост с часовней св. Фомы Кентерберийского и будто ничто тут не изменилось с тех пор. На подступах к мосту так же стоят длинные ряды обветшалых домов, а сам мост словно является продолжением улицы. На обоих его концах те же ворота, на шпилях которых обычно торчат головы казненных преступников на устрашение всем живым. Две головы торчат и теперь, словно так и оставшись с той давней поры.
В Лондоне для царя Петра на берегу Темзы был приготовлен, по его непременному желанию, небольшой двухэтажный дом, имевший по две комнаты в каждом этаже. Выход из дома был со двора, и Петр мог появляться на набережной, не будучи кем-либо замечен, чему оставался очень доволен. В этом же доме жил его токарный мастеровой Андрей Нартов, приехавший в Англию, дабы приобрести успехи в механике и в математике.
Прибыв в Лондон, царь остался верен установленному распорядку дня: так же обедал в одиннадцать часов утра, а ужинал в восемь вечера и тотчас ложился спать, чтобы в четыре часа утра быть уже на ногах, к чему никак не могли приспособиться приставленные к нему англичане. В поношенном галстуке, в помятом камзоле и в давно уже не чищенных башмаках, стремительно шагал он своими большими шагами, пренебрегая этикетом чопорных англичан и являя собой нацеленный порыв к неотложному делу, при котором некогда тратить время на условности поведения. Не знающий устали царь Петр был олицетворением всей устремленной вперед России.
После встреч и бесед с ним английские государственные мужи приходили к справедливому выводу, что, если Россия поняла преимущества, которые она могла получить от общения с Европой, то и европейцы оказались заинтересованными в их сближении с русскими.
Не смущался Петр тем, что и в этот приезд в Англию он, как и в давней молодости, намеревался еще кое-чему подучиться у здешних мастеров. Он оказывал предпочтение английским кораблестроителям перед голландскими и без знакомства с английскими умельцами корабельного дела, по его собственным словам, остался бы только плотником.
Договорился с профессором Эбердинского университета Фаркварсоном, чтобы тот обучал офицеров русского военного флота тем же наукам, что преподавались и английским военным морякам. Англичане еще и еще раз убеждались в том, что на Балтийском море Швеция уже навсегда перестала быть первоклассной морской державой, а на смену ей выходила полная сил, молодая Россия.
Прожив несколько месяцев в Голландии и Дании на морском побережье, Петр еще больше привык к морю и полюбил его. Слышать шум морских волн, вдыхать морской воздух становилось для него повседневной необходимостью. В Лондоне море заменяла Темза, и любимым развлечением Петра были прогулки по ней на парусной яхте или на гребном судне. А после речной прогулки в досужливый час посещал какой-нибудь кабачок, где отдыхал за кружкой пива и трубкой табака, беседуя через переводчика с соседями по столику, выдавая себя за русского волонтера, приехавшего в Англию обучаться мореходным наукам.
Подошел как-то на набережной к одному из питейных заведений и увидел над дверью свой портрет. Как выяснилось, он захаживал туда в свой первый приезд, и хозяин кабачка, написав портрет русского царя, выставлял его как вывеску. Петр посмеялся такой предприимчивости кабатчика и поспешил свернуть в ближайший переулок, чтобы здесь больше не появляться, не то узнают по портрету, и толпа зевак станет ходить по пятам.
Пока он не был узнан никем, но какой-то шедший навстречу старик еще издали присматривался к нему и, поравнявшись, остановил. Переводчик пояснил, чем заинтересовался старик:
– Спрашивает, часто ли вам приходилось под дождь попадать?
– А зачем ему это знать?
Оказалось, что старик захотел пошутить, сказав, что столь высокого человека, видимо, часто поливали дожди, если он таким вырос.
Посмеялись и дружелюбно разошлись. Значит, если кто и обращал на него внимание, то причиной тому был высокий рост, а не царское его звание, – ну и ладно, ежели так.
Вспомнил, как здесь, в Лондоне, показывали ему в первый приезд женщину-великана, у которой он, сам ростом без двух вершков в сажень, не пригибаясь, проходил под протянутой рукой. И завистливо подумал тогда: в куншткамору бы такую диковину!
Нередко Петр во сне летал, и говорили, что такие сны к росту. Но куда же ему еще расти?! А вот когда ветер туго напирал на парус яхты, ему казалось, что он явно летит по-над водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241