Каждое движение было экономно, быстро и плавно, а плавности в нем Виктория до сих пор не замечала. Как правило, ему была присуща сдержанная резкость. Он был менее настороженным, чем обычно, но это не вызвало в ней чувства понимания или близости.
Она чувствовала себя так, словно их разделял целый мир. Словно она смотрела на него с луны через подзорную трубу. С тех пор как началась их неделя, она разделяла его разговоры, его дни, его тело, но ту его часть, которая стояла сейчас перед зеркалом, проводя длинной бритвой по щекам и подбородку, ей не полагалось разделять. Она оставалась замкнутой, отдельной, и Виктория чувствовала, что эта часть гораздо ближе к его сердцу, чем остальные части тела.
Увы, Виктория слишком мало могла предложить ему взамен. Рейберн обладал ужасной способностью, выгнав ее из ее норы, умасливать, пока привычка, выработанная за пятнадцать лет, не исчезала. Он видел гораздо больше ее истинного и скрытого «я», чем кто-либо, даже она сама. И чем глубже он проникал через преграды, воздвигнутые между ней и миром, тем труднее было держать его на расстоянии. Прошлой ночью, когда они очнулись от первой дремоты и продолжили любовные игры, он словно был везде, не только как мужчина, но и как личность, и ей не удавалось вернуть их любовную игру в четко ограниченное пространство.
Рейберн, видимо, увидел в зеркале, что она за ним наблюдает, потому что изменил осанку, став более сдержанным и замкнутым. Он положил бритву и смыл с лица остатки пены, а потом заговорил, вытираясь полотенцем:
- Вам ни к чему вставать так рано.
Виктория сухо улыбнулась, пытаясь избавиться от томительного ощущения тревоги.
- С добрым утром, ваша светлость. Который час?
- Девять или немного больше. Виктория покачала головой.
- А вы никогда не спите? Или это еще одна из ваших причуд?
Рейберн напрягся, но ответил довольно весело, натягивая брюки:
- У меня столько причуд, что вам и во сне не снилось. Кстати, вам полагается еще спать. - Раз, два - и сапоги уже надеты. - Я пришлю Энни позже с завтраком.
Он пошел к двери, неся в руках подтяжки, но остановился, положив руку на дверную ручку, и оглянулся.
- Хорошо было проснуться рядом с вами, - произнес он неожиданно мягко, но не успела Виктория ответить, как дверь за ним захлопнулась.
Байрон отложил гантели и взял две более легкие индийские булавы с вешалки на стене своего гимнастического зала. Он уже взмок от пота и добился приятного жжения в мускулах. Напряг ноги и принялся вращать булавы медленными легкими движениями, наслаждаясь изгибом и потягиванием при каждом повороте и тем, как тяжесть оттягивает руки.
Он любил этот час, который проводил среди гирь и прочих снарядов каждый день, ощущение власти, когда доводил себя до предела. Или по крайней мере иллюзию власти. Здесь он наконец мог забыть скрытую слабость своего тела, забыть о том, что один-единственный солнечный день для него опаснее, чем падение из окна или удар лошадиного копыта. Здесь по крайней мере у него была власть над своим телом. Он мог формировать из него машину гибких мускулов, костей и жил, смотреть, как оно меняет очертания по его воле.
Если бы только его воля могла вылечить ту болезнь крови, которая превратила его в калеку.
Виктория непременно снова спросит об этом. Он знал, что она спросит, и знал, что не сможет не ответить ей. Какой-то уголок его души лелеял мечту о том, что она примет его немощь без жалости, без ужаса, без презрения, но с сочувственной открытостью и пониманием. Хотя осознавал, что эта мечта несбыточна. Он знал человеческую натуру. Молодое лицо Уилла, искаженное ужасом, невольно вставало в его воображении. Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Не стоило быть таким резким с мальчиком. Байрон и сам чувствовал отвращение к своей болезни, как же можно ожидать сочувствия от других?
Байрон постепенно замедлил вращение булав и опустил руки. Отложил легкую пару, выбрал следующий набор и начал те же упражнения, наслаждаясь тяжестью своих уставших мускулов и гипнотизирующим повторением движений. Нет, он ничего не скажет Виктории, чего бы это ему ни стоило. Тогда у него останутся приятные воспоминания об их первых днях, проведенных вместе. Байрон не хотел видеть ее лицо, искаженное гримасой отвращения, когда она узнает о его недуге.
Впрочем, это не имеет особого значения. Его давно уже не заботило, что думает какая-либо женщина. Он просто не видел оснований выставлять себя на посмешище.
Это решение далось ему нелегко.
Виктория с сомнением хмурилась, глядя в спину Энни, которая держала свечу.
- Вы уверены, что он в подвале? - спросила она, когда они стали спускаться вниз.
- Да, миледи, в одном из подвалов. - Девушка хихикнула. - Их здесь очень много.
- Каждое утро, - повторила Виктория вяло. - Каждое утро проводит целый час в подвале?
- Да. Он очень строго следует своему расписанию, миледи.
- Ну, разумеется, - сказала Виктория, теряясь в догадках. Всякий раз, когда ей казалось, что она близка к пониманию герцога, возникало что-то еще, вызывавшее у нее недоумение.
Лестница уступила место узкому коридору с облицованными камнем стенами. Потолок был таким низким, что в некоторых местах крестового свода приходилось нагибаться. Энни прошла еще немного и остановилась перед дубовой дверью, вделанной в глухую серую стену.
- Ну, вот мы и пришли, - сказала она. - Хотите, чтобы я... ну, это... доложила о вас?
Виктория покачала головой.
- Спасибо, Энни.
Горничная стояла в нерешительности, и Виктория поняла, что единственный источник света находится у Энни.
- Я посмотрю, там ли его светлость, и если он действительно там и у него есть свет, вы можете взять свечку и идти, - сказала Виктория.
- Благодарю вас, миледи. - Энни присела в реверансе.
Дверной ручки не было, только большое железное кольцо, так что Виктория приложила руку к двери и осторожно нажала. Дверь бесшумно отворилась на хорошо смазанных петлях, разочаровав ее ожидания драматического стона, и открыла нечто вроде крыльца, пять ступенек которого вели вниз в помещение с массивными сводами.
В помещении было пусто, если не считать высокой вешалки у одной из стен и Рейберна, который стоял в свете масляной лампы спиной к Виктории и медленно вращал индийские булавы. Не глядя на горничную, Виктория протянула Энни свечу. Она не заметила, как горничная ушла. Ее внимание было сосредоточено на герцоге.
Рейберн был великолепен. Его рубашка намокла от пота и обрисовывала контуры спины. Он поднял булавы, и на плечах и на шее напряглись мускулы. Он опустил булавы, и по спине будто перекатилась волна. Каждое движение обладало силой грации, исполненной поэтичности, чем-то абсолютно мужским, совершенно очаровательным - ив значительной степени возбуждающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Она чувствовала себя так, словно их разделял целый мир. Словно она смотрела на него с луны через подзорную трубу. С тех пор как началась их неделя, она разделяла его разговоры, его дни, его тело, но ту его часть, которая стояла сейчас перед зеркалом, проводя длинной бритвой по щекам и подбородку, ей не полагалось разделять. Она оставалась замкнутой, отдельной, и Виктория чувствовала, что эта часть гораздо ближе к его сердцу, чем остальные части тела.
Увы, Виктория слишком мало могла предложить ему взамен. Рейберн обладал ужасной способностью, выгнав ее из ее норы, умасливать, пока привычка, выработанная за пятнадцать лет, не исчезала. Он видел гораздо больше ее истинного и скрытого «я», чем кто-либо, даже она сама. И чем глубже он проникал через преграды, воздвигнутые между ней и миром, тем труднее было держать его на расстоянии. Прошлой ночью, когда они очнулись от первой дремоты и продолжили любовные игры, он словно был везде, не только как мужчина, но и как личность, и ей не удавалось вернуть их любовную игру в четко ограниченное пространство.
Рейберн, видимо, увидел в зеркале, что она за ним наблюдает, потому что изменил осанку, став более сдержанным и замкнутым. Он положил бритву и смыл с лица остатки пены, а потом заговорил, вытираясь полотенцем:
- Вам ни к чему вставать так рано.
Виктория сухо улыбнулась, пытаясь избавиться от томительного ощущения тревоги.
- С добрым утром, ваша светлость. Который час?
- Девять или немного больше. Виктория покачала головой.
- А вы никогда не спите? Или это еще одна из ваших причуд?
Рейберн напрягся, но ответил довольно весело, натягивая брюки:
- У меня столько причуд, что вам и во сне не снилось. Кстати, вам полагается еще спать. - Раз, два - и сапоги уже надеты. - Я пришлю Энни позже с завтраком.
Он пошел к двери, неся в руках подтяжки, но остановился, положив руку на дверную ручку, и оглянулся.
- Хорошо было проснуться рядом с вами, - произнес он неожиданно мягко, но не успела Виктория ответить, как дверь за ним захлопнулась.
Байрон отложил гантели и взял две более легкие индийские булавы с вешалки на стене своего гимнастического зала. Он уже взмок от пота и добился приятного жжения в мускулах. Напряг ноги и принялся вращать булавы медленными легкими движениями, наслаждаясь изгибом и потягиванием при каждом повороте и тем, как тяжесть оттягивает руки.
Он любил этот час, который проводил среди гирь и прочих снарядов каждый день, ощущение власти, когда доводил себя до предела. Или по крайней мере иллюзию власти. Здесь он наконец мог забыть скрытую слабость своего тела, забыть о том, что один-единственный солнечный день для него опаснее, чем падение из окна или удар лошадиного копыта. Здесь по крайней мере у него была власть над своим телом. Он мог формировать из него машину гибких мускулов, костей и жил, смотреть, как оно меняет очертания по его воле.
Если бы только его воля могла вылечить ту болезнь крови, которая превратила его в калеку.
Виктория непременно снова спросит об этом. Он знал, что она спросит, и знал, что не сможет не ответить ей. Какой-то уголок его души лелеял мечту о том, что она примет его немощь без жалости, без ужаса, без презрения, но с сочувственной открытостью и пониманием. Хотя осознавал, что эта мечта несбыточна. Он знал человеческую натуру. Молодое лицо Уилла, искаженное ужасом, невольно вставало в его воображении. Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Не стоило быть таким резким с мальчиком. Байрон и сам чувствовал отвращение к своей болезни, как же можно ожидать сочувствия от других?
Байрон постепенно замедлил вращение булав и опустил руки. Отложил легкую пару, выбрал следующий набор и начал те же упражнения, наслаждаясь тяжестью своих уставших мускулов и гипнотизирующим повторением движений. Нет, он ничего не скажет Виктории, чего бы это ему ни стоило. Тогда у него останутся приятные воспоминания об их первых днях, проведенных вместе. Байрон не хотел видеть ее лицо, искаженное гримасой отвращения, когда она узнает о его недуге.
Впрочем, это не имеет особого значения. Его давно уже не заботило, что думает какая-либо женщина. Он просто не видел оснований выставлять себя на посмешище.
Это решение далось ему нелегко.
Виктория с сомнением хмурилась, глядя в спину Энни, которая держала свечу.
- Вы уверены, что он в подвале? - спросила она, когда они стали спускаться вниз.
- Да, миледи, в одном из подвалов. - Девушка хихикнула. - Их здесь очень много.
- Каждое утро, - повторила Виктория вяло. - Каждое утро проводит целый час в подвале?
- Да. Он очень строго следует своему расписанию, миледи.
- Ну, разумеется, - сказала Виктория, теряясь в догадках. Всякий раз, когда ей казалось, что она близка к пониманию герцога, возникало что-то еще, вызывавшее у нее недоумение.
Лестница уступила место узкому коридору с облицованными камнем стенами. Потолок был таким низким, что в некоторых местах крестового свода приходилось нагибаться. Энни прошла еще немного и остановилась перед дубовой дверью, вделанной в глухую серую стену.
- Ну, вот мы и пришли, - сказала она. - Хотите, чтобы я... ну, это... доложила о вас?
Виктория покачала головой.
- Спасибо, Энни.
Горничная стояла в нерешительности, и Виктория поняла, что единственный источник света находится у Энни.
- Я посмотрю, там ли его светлость, и если он действительно там и у него есть свет, вы можете взять свечку и идти, - сказала Виктория.
- Благодарю вас, миледи. - Энни присела в реверансе.
Дверной ручки не было, только большое железное кольцо, так что Виктория приложила руку к двери и осторожно нажала. Дверь бесшумно отворилась на хорошо смазанных петлях, разочаровав ее ожидания драматического стона, и открыла нечто вроде крыльца, пять ступенек которого вели вниз в помещение с массивными сводами.
В помещении было пусто, если не считать высокой вешалки у одной из стен и Рейберна, который стоял в свете масляной лампы спиной к Виктории и медленно вращал индийские булавы. Не глядя на горничную, Виктория протянула Энни свечу. Она не заметила, как горничная ушла. Ее внимание было сосредоточено на герцоге.
Рейберн был великолепен. Его рубашка намокла от пота и обрисовывала контуры спины. Он поднял булавы, и на плечах и на шее напряглись мускулы. Он опустил булавы, и по спине будто перекатилась волна. Каждое движение обладало силой грации, исполненной поэтичности, чем-то абсолютно мужским, совершенно очаровательным - ив значительной степени возбуждающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56