Нам нужно свое национальное правительство, обеспечивающее мирное процветание наших предприятий.
– Я всегда говорил вам о том, что ваше движение полно противоречий! – кричал Бейль, отхлебнув два раза большими глотками пунш во время тирады Конфалоньери. – Вы говорите о конституции, сбрасывающей обломки феодальных предрассудков, а в то же время хотите привлечь Карла Альберта. Так знайте, что в Европе появилась новая порода гамлетизованного, меланхолического, разочарованного принца, который предаст вас в любую минуту. Вы, пожалуй, заговорите о новых привилегиях для класса способных людей. Взамен династических рыцарей вы навяжете населению рьщарей наживы, героев прилавка – вот ваши способные люди. Ваше процветание есть именно процветание тупоголового торгаша, которому нужен безграмотный крестьянин и рабочий, притуплённый вашими попами.
– Бейль говорит возмутительные вещи! – воскликнул Сильвио Пеллико – Культура Италии есть религиозная культура. Савойский крест, белый и чистый, повлечет за собою итальянский народ гораздо скорее, чем ваши якобинские речи.
– А я говорю, – с бешенством выступил Бейль, – что нельзя отступать от программы верховной венты. Королям и принцам надо рубить головы, а кардиналов нужно вешать. Нужно очищать атмосферу, загрязненную поповским ладаном. От него невозможно дышать даже в вашей прекрасной стране. В конце концов все коронованные шарлатаны рано или поздно сговорятся между собою. Сейчас что вы собою представляете? Небольшую кучку аристократов и буржуа, устроивших военный заговор.
Оскорбление было слишком сильно. Это заметил сам Бейль. Наступило минутное молчание, затем Борсиери ядовито заметил:
– Подруга Фосколо сделала Бейля атеистом.
– Атеизм сделал меня другом Фосколо, – ответил Бейль. – Не сердитесь, если я вел себя, как крыса, окруженная кошками. Вы в достаточной степени меня покусали. Но помните, что я не увлекаюсь парадоксами. Вам придется вернуться к идеям Бабефа, если вы хотите бросить силы на переустройство общества. У вас есть прекрасный источник идей. Это – ваш соотечественник, карбонарий Буонаротти. Вы все слишком заражены манией осторожности и почтительности. Имейте в виду, что эта мания не переживет нынешнего столетия.
– Буонаротти – для нас неприемлемая фигура. Мы имели об этом суждение и отвергли его предложение, – веско сказал Конфалоньери. – Наша очередная задача – свободное объединение Италии и изгнание иностранцев. Этого мы добьемся любою ценой. Вы не забывайте, Бейль, что ваши опасные крайности так же вредны Италии, как и полная бездеятельность. В моих глазах вы – очень опасный человек.
В эту минуту в комнату вошел посетитель, принятый без доклада. Так как все были слишком заняты напряженным разговором, то на него никто не обратил внимания.
Через минуту он стоял около Конфалоньери и что-то шептал ему на ухо. Конфалоньери побледнел и поднял руку со словами:
– Господа! Разойдитесь по домам, по одному. Не разговаривайте. Уничтожьте переписку. Трое наших друзей арестованы, Оливьери погиб, покушаясь на жизнь Сальвоти.
Бейль вскрикнул. Молодой человек, обратившись к нему, сказал:
– Мы работали на самом опасном посту. Сальвоти получил списки, Оливьери пытался их у него отнять. И когда Оливьери бросился к потайному шкафу, Сальвоти нажал пружину, и мой товарищ провалился под пол. Я знаю это место. Под плитой глубокий колодец, и никто не справляется о том, что случается с упавшим.
Со смутным чувством Бейль возвращался домой. «Если все миланское движение открыто, то дело плохо. Мы так долго водили за нос полицию, иезуитов и графа Бубна, что теперь приходится перестать смеяться».
Было еще не поздно. Бейль пошел к Висконтини. Она приняла его спокойно. Он решил испытать последнее средство, чтобы узнать ее отношение к себе. После нескольких незначительных фраз он сказал ей:
– Я пришел проститься с вами.
– Когда вы вернетесь? – спросила Метильда с рассеянным видом.
– Вероятно, никогда, – ответил Бейль.
Она быстро перевела разговор на другую тему и сказала:
– Миланский губернатор оставил в столице очень маленький гарнизон и, не дожидаясь решения Карла Альберта, повел войска на Турин. Вчерашний день австрийцы разбили под Наваррою всю пьемонтскую армию. Вы первый, кто узнает это сейчас в Милане. Покончив с Турином, Австрия бросит невод в Ломбардию. Вы хорошо сделаете, если уедете. Вы – француз, и вам нечего здесь делать. Если будете в Англии, повидайте там…
Она взглянула на Бейля и, так как он смотрел совершенно спокойно, то, помолчав минуту, закончила с меланхолической и страстной улыбкой, которую неоднократно Бейль с наслаждением ловил у нее на губах и которая делала ее так похожей на прекрасную Иродиаду с закрытыми глазами, изображенную учеником Леонардо да Винчи.
– … Россети и его друзей.
Бейль кивнул головой. Висконтини говорила:
– Я люблю Россети и Берше, особенно за их изумительное толкование Данте. Они говорят, что автор «Божественной комедии» принадлежал к подпольной политической секте, поставившей своей целью революцию человеческого общества. Они излагают каждый символ поэмы Данте как программу карбонариев четырнадцатого века. Вы попросите Россети объяснить вам его теорию. Вы очаруетесь этим упоительным голосом.
Бейль встал, быстро поцеловал руку Висконтини и вышел.
С обнаженной головой, рассеянный, наталкиваясь на прохожих, он возвращался к себе домой. Каждый шаг отрывал его от земли, которая стала ему дорогой. Вот серый корпус Каза-Ачерби, массивный каменный наличник и дверные пилястры, глубоко сидящие окна. Вся строгая и великолепная архитектура Палладия, в чередовании неотделанных и грубо выступающих камней нижнего этажа, с постепенно выравниваемой поверхностью стен, уходящих под крышу. Неужели он может выехать когда-либо из этого дома, ставшего родным, из этого города, где каждый камень ему знаком, где воздух и свет сделали его дыхание, его взгляды своими?
Ступени показались трудными для подъема. Осунувшийся и грузный, сгорбившийся, входил этот человек к себе в комнату.
София с растерянным лицом подала ему повестку о немедленной явке в префектуру. Бейль побледнел, чувствуя, что дело приняло слишком серьезный оборот.
Не идти было невозможно.
Санта-Маргарита, женский монастырь в Милане, после упразднения – главное полицейское управление австрийских властей Ломбардской области. Тут же камеры предварительного заключения для арестованных. Кельи монахинь превратились в помещения для проституток, задержанных на улицах Милана. Для политических заключенных отведены сводчатые подвалы – низкие темницы в буквальном смысле слова. Полное отсутствие света в тесных и зловонных маленьких подземельях вызывало у заключенных тяжелые формы офтальмии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
– Я всегда говорил вам о том, что ваше движение полно противоречий! – кричал Бейль, отхлебнув два раза большими глотками пунш во время тирады Конфалоньери. – Вы говорите о конституции, сбрасывающей обломки феодальных предрассудков, а в то же время хотите привлечь Карла Альберта. Так знайте, что в Европе появилась новая порода гамлетизованного, меланхолического, разочарованного принца, который предаст вас в любую минуту. Вы, пожалуй, заговорите о новых привилегиях для класса способных людей. Взамен династических рыцарей вы навяжете населению рьщарей наживы, героев прилавка – вот ваши способные люди. Ваше процветание есть именно процветание тупоголового торгаша, которому нужен безграмотный крестьянин и рабочий, притуплённый вашими попами.
– Бейль говорит возмутительные вещи! – воскликнул Сильвио Пеллико – Культура Италии есть религиозная культура. Савойский крест, белый и чистый, повлечет за собою итальянский народ гораздо скорее, чем ваши якобинские речи.
– А я говорю, – с бешенством выступил Бейль, – что нельзя отступать от программы верховной венты. Королям и принцам надо рубить головы, а кардиналов нужно вешать. Нужно очищать атмосферу, загрязненную поповским ладаном. От него невозможно дышать даже в вашей прекрасной стране. В конце концов все коронованные шарлатаны рано или поздно сговорятся между собою. Сейчас что вы собою представляете? Небольшую кучку аристократов и буржуа, устроивших военный заговор.
Оскорбление было слишком сильно. Это заметил сам Бейль. Наступило минутное молчание, затем Борсиери ядовито заметил:
– Подруга Фосколо сделала Бейля атеистом.
– Атеизм сделал меня другом Фосколо, – ответил Бейль. – Не сердитесь, если я вел себя, как крыса, окруженная кошками. Вы в достаточной степени меня покусали. Но помните, что я не увлекаюсь парадоксами. Вам придется вернуться к идеям Бабефа, если вы хотите бросить силы на переустройство общества. У вас есть прекрасный источник идей. Это – ваш соотечественник, карбонарий Буонаротти. Вы все слишком заражены манией осторожности и почтительности. Имейте в виду, что эта мания не переживет нынешнего столетия.
– Буонаротти – для нас неприемлемая фигура. Мы имели об этом суждение и отвергли его предложение, – веско сказал Конфалоньери. – Наша очередная задача – свободное объединение Италии и изгнание иностранцев. Этого мы добьемся любою ценой. Вы не забывайте, Бейль, что ваши опасные крайности так же вредны Италии, как и полная бездеятельность. В моих глазах вы – очень опасный человек.
В эту минуту в комнату вошел посетитель, принятый без доклада. Так как все были слишком заняты напряженным разговором, то на него никто не обратил внимания.
Через минуту он стоял около Конфалоньери и что-то шептал ему на ухо. Конфалоньери побледнел и поднял руку со словами:
– Господа! Разойдитесь по домам, по одному. Не разговаривайте. Уничтожьте переписку. Трое наших друзей арестованы, Оливьери погиб, покушаясь на жизнь Сальвоти.
Бейль вскрикнул. Молодой человек, обратившись к нему, сказал:
– Мы работали на самом опасном посту. Сальвоти получил списки, Оливьери пытался их у него отнять. И когда Оливьери бросился к потайному шкафу, Сальвоти нажал пружину, и мой товарищ провалился под пол. Я знаю это место. Под плитой глубокий колодец, и никто не справляется о том, что случается с упавшим.
Со смутным чувством Бейль возвращался домой. «Если все миланское движение открыто, то дело плохо. Мы так долго водили за нос полицию, иезуитов и графа Бубна, что теперь приходится перестать смеяться».
Было еще не поздно. Бейль пошел к Висконтини. Она приняла его спокойно. Он решил испытать последнее средство, чтобы узнать ее отношение к себе. После нескольких незначительных фраз он сказал ей:
– Я пришел проститься с вами.
– Когда вы вернетесь? – спросила Метильда с рассеянным видом.
– Вероятно, никогда, – ответил Бейль.
Она быстро перевела разговор на другую тему и сказала:
– Миланский губернатор оставил в столице очень маленький гарнизон и, не дожидаясь решения Карла Альберта, повел войска на Турин. Вчерашний день австрийцы разбили под Наваррою всю пьемонтскую армию. Вы первый, кто узнает это сейчас в Милане. Покончив с Турином, Австрия бросит невод в Ломбардию. Вы хорошо сделаете, если уедете. Вы – француз, и вам нечего здесь делать. Если будете в Англии, повидайте там…
Она взглянула на Бейля и, так как он смотрел совершенно спокойно, то, помолчав минуту, закончила с меланхолической и страстной улыбкой, которую неоднократно Бейль с наслаждением ловил у нее на губах и которая делала ее так похожей на прекрасную Иродиаду с закрытыми глазами, изображенную учеником Леонардо да Винчи.
– … Россети и его друзей.
Бейль кивнул головой. Висконтини говорила:
– Я люблю Россети и Берше, особенно за их изумительное толкование Данте. Они говорят, что автор «Божественной комедии» принадлежал к подпольной политической секте, поставившей своей целью революцию человеческого общества. Они излагают каждый символ поэмы Данте как программу карбонариев четырнадцатого века. Вы попросите Россети объяснить вам его теорию. Вы очаруетесь этим упоительным голосом.
Бейль встал, быстро поцеловал руку Висконтини и вышел.
С обнаженной головой, рассеянный, наталкиваясь на прохожих, он возвращался к себе домой. Каждый шаг отрывал его от земли, которая стала ему дорогой. Вот серый корпус Каза-Ачерби, массивный каменный наличник и дверные пилястры, глубоко сидящие окна. Вся строгая и великолепная архитектура Палладия, в чередовании неотделанных и грубо выступающих камней нижнего этажа, с постепенно выравниваемой поверхностью стен, уходящих под крышу. Неужели он может выехать когда-либо из этого дома, ставшего родным, из этого города, где каждый камень ему знаком, где воздух и свет сделали его дыхание, его взгляды своими?
Ступени показались трудными для подъема. Осунувшийся и грузный, сгорбившийся, входил этот человек к себе в комнату.
София с растерянным лицом подала ему повестку о немедленной явке в префектуру. Бейль побледнел, чувствуя, что дело приняло слишком серьезный оборот.
Не идти было невозможно.
Санта-Маргарита, женский монастырь в Милане, после упразднения – главное полицейское управление австрийских властей Ломбардской области. Тут же камеры предварительного заключения для арестованных. Кельи монахинь превратились в помещения для проституток, задержанных на улицах Милана. Для политических заключенных отведены сводчатые подвалы – низкие темницы в буквальном смысле слова. Полное отсутствие света в тесных и зловонных маленьких подземельях вызывало у заключенных тяжелые формы офтальмии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181