«Станца нон кара» оказалась чудовищно дорогой комнатой. Хозяин потребовал шесть франков в сутки. Бейль торговался и давал три четверти лиры. Сговорились за полтора франка с пансионом. Бейль попросил дать чистое постельное белье. Владелец квартиры клялся и божился, что белье только что сменено. Взяв простыню и подушку, Бейль молча выкинул их в коридор. Сдавая паспорт и отказавшись платить за сутки вперед, он заявил, что вернется к вечеру.
Обедал в матросской траттории, ел «фрутти ди марэ» – пеструю смесь из рыбы и водорослей, слегка обжигающих язык и вызывающих жгучую жажду, для утоления которой стояли огромные фиаски красного и белого вина.
Началась итальянская жизнь. Через три дня некоторые книги были возвращены. Священник, сидевший на цензуре, пропустил Шекспира, но конфисковал сборник стихотворений Россетти и все французские книги. Бейль ругался, прибегнул даже к термину «поповская сволочь», но молодой безусый семинарист, выслушивавший его смиренно, скрестив руки на груди и закрыв глаза, остался неумолим. По дороге Бейля догнал пожилой клерк.
– Синьор, дайте мне три лиры и ваш адрес. Ваши книги будут у вас.
Бейль остановился.
– Каким образом?
– Я экзекутор и книжный палач. Конфискованные книги передаются мне на уничтожение. Вы поймите, что у меня семья, которую я не могу содержать на три сольди в сутки.
Бейль вынул десятифранковый билет и сказал:
– Вот вам за мои книги и за другие книги, какие вы сочтете возможным мне принести.
Вечером винный ящик, из которого торчали бутылки джениано, был внесен в комнату Бейля. Мальчишка-носильщик приложил палец к губам, получив «ламанча» на чай, убежал. Бейль нашел целую гору книг и среди них конфискованный сборник неизвестного ему поэта Джакомо Леопарди. При тусклом свете масляной лампы Бейль читал: «Я вижу стены, триумфальные арки, колонны, статуи и высоко стоящие одинокие башни наших дедов. Но где же их слава, где венки, украшавшие их головы, где оружие, сверкавшее в их руках?»
До поздней ночи длилось это чтение. Утром Бейль выехал в Рим. По дороге он встречал такое огромное количество монахов, духовенства и людей в военной форме, какого не видел ни разу в прежние годы.
Глава тридцать пятая
Бейль приехал в Рим в четыре часа утра. Серый и розовый туман понемногу таял, открывая дома, солнце быстро согревало холодные, мокрые улицы. Бейль чувствовал лихорадку, после кофе он отправился на Корсо и зашел в первую попавшуюся аптеку. Худой и длинный аптекарь, с острой бородкой и закрученными усами, похожий на Мефистофеля, отпустил ему хинин. Бейль спросил воды, развел порошок, подошел к зеркалу со стаканом и, глядя в зеркало, чтобы удержать гримасу, выпил залпом. Аптекарь улыбался. Начался разговор, который обнаружил, что синьор Манни – аптекарь – в высшей степени остроумный собеседник.
– Зачем синьор приехал в Рим? – были его первые слова. – От той французской лихорадки, которой вы все болеете, вы не излечитесь хиной. У вас у всех горячечное стремление лететь в Италию и любоваться картинами. Эта лихорадка уносит ваши деньги и ничего не дает взамен.
– Вы правы, – сказал Бейль. – Но я вышел из того возраста, когда следуют моде.
– Вы понимаете, какое-то безумие овладело Европой. Я одобряю католиков, которые от нечего делать приезжают смотреть папу, но что вы видите в этих картинах? Ради чего вы трясетесь в дилижансах, высыпая деньги из карманов? Что вы здесь находите? Ну, вы пойдете к Берберине, в одной комнате вы увидите мадонну и двух святых, в другой – двух святых и мадонну, в третьей – мадонну с младенцем, в четвертой – младенца с мадонной, в пятой – положение во гроб, в шестой – еще что-нибудь в этом роде. Можно умереть со скуки. Появилась целая армия молодых людей, которые пишут стихи о римских древностях. Кому нужны эти древности, когда у нас нет ни одной ткацкой фабрики, когда мы сукна привозим из Антверпена, а прочие ткани из Ливерпуля или Лиона?
Бейлю хотелось хохотать, но он кивал головой и говорил:
– Да, да, вы совершенно правы.
Манни продолжал:
– Что представляет собою теперешняя Италия? Возьмите меня Мне надо было стать юристом, но я не мог этого сделать, не попав в оппозицию. Я не такого склада человек, чтобы отсиживать в тюрьмах, а быть просто овечкой я тоже не хочу Я хочу жить и умею жить, но вот послушайте: в тысяча восемьсот пятнадцатом году я кончал Павийский университет; приехал император Франц, профессора наши встретили его приветствиями, на которые император ответил: «Господа, я совершенно не нуждаюсь в писателях и ученых, воспитайте мне верноподданных».
– Это хорошо сказано, – ответил Бейль, – но в Неаполе…
– В Неаполе, – перебил Манни, – ту же мысль высказал неаполитанскому королю министр полиции Каноза. Что вы мне говорите о Неаполе? Я пытался начать там мою карьеру, я сам слышал, как министр приветствовал короля словами: «Ваше величество, палач да будет вашим первым слугой, милосердный бог сотворил ад, чтобы карать грешников. Последуйте его божественному примеру, казните, не раздумывая. Одной из причин революции было чрезмерное распространение просвещения. Нам совсем не нужны ученые, нам нужны добрые и спокойные люди, готовые жить, доверяясь другим и предоставляя миру идти своим путем»
– И вы стали таким добрым и спокойным человеком? – спросил Бейль.
– Я стал аптекарем.
– Для блага Италии?
– Италия – это географическое понятие! – Аптекарь пожал плечами. – Я живу в Риме и тщетно пытаюсь лечить французов от картинной лихорадки.
– Ну, мы еще с вами увидимся, – сказал Бейль.
– Не советую болеть, – ответил аптекарь. – Но когда вам осточертеют ваши картины, приходите поболтать о живых людях. В шесть часов вечера, перед закрытием аптеки, у меня бывают веселые собеседники.
– Спокойные? – спросил Бейль.
– Да, во всяком случае несравненно более спокойные, чем те, кто останавливает дилижансы на восточных дорогах Романьи.
– Хорошо, приду, – сказал Бейль.
* * *
Уполномоченный французского правительства, господин Ламартин, выехал во Флоренцию. Бейль его не застал. Через несколько дней он уже знал, что весь состав миланской полиции переменился.
«Значит, меня беспокоить не будут», – подумал Бейль.
Стояли холодные ночи, но днем солнце жгло почти с летней яростью. Идя по новой Виа-Сарденья на Пинчио, Бейль чувствовал, как обжигает полуденное солнце, и переходил на другую сторону, в тень. Там внезапно его охватывал страшный холод, пронизывающий до костей. Эти зловещие и мертвые тени Рима сулили опасную лихорадку. Застывала кровь, болели виски, тяжело поднимались веки. Надо было уезжать.
Бейль обошел любимые места, как всегда, в день посадки на дилижанс. За несколько часов до отбытия он пришел на Яникул и, сидя около старого дуба в десяти шагах от гробницы Tacco, думал о своей скитальческой жизни, о том, как в бешеной гонке дилижанса он стремится поймать настоящее и запечатлеть его тающие и неуловимые образы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181