Латур-Мобур был верен своему слову. Он прекрасна знал о состоянии консульства в Чивита-Веккия и охотно подкреплял распоряжения Бейля своей подписью. У Чезари оказалось слишком шумно. На маленькой площади Минервы есть забавное сооружение барокко – мраморный слон, плотный, короткий, упрямо опустивший хобот и выставивший огромный лоб вперед. На спине у него воздвигнут мраморный обелиск, высокий и острый, дающий в сочетании с мраморным слоном самое странное впечатление. По дороге от этого слона в Пантеон возвышается неуклюжее здание с каменными выступами наличников и массивными стенами. В этот дом и переселился Бейль.
Вставая по утрам, он видел из окна молодых сабинских крестьянок в пестрых корсажах поверх платья, с большими корзинами цветов, овощей и рыночных товаров на головах. Папские жандармы и швейцарские арбалетчики в средневековых красно-желтых камзолах с пышными рукавами и старинными мечами на бедрах с грубыми шутками приставали к девушкам. Вереницы монахов и священников проходят мимо, спеша на Корсо, семинаристы в черных, зеленых, синих и ярко-алых рясах идут в семинарию, к мосту св.Ангела. Изредка, разгоняя прохожих, проедет на осле, позевывая и показывая гнилые зубы, кто-либо из князей церкви в красной одежде и красной шляпе. Жандармы вытягиваются в струнку, руки взлетают к краю шляпы для отдания чести.
Лизимак недоволен тем, что все пакеты идут через посольство, но вместе с тем отсутствие Бейля развязывает ему руки. Он, фактически консул, заставляет путешественников забыть о господине Бейле, но когда они ворчат на то, что визирование паспорта обходится в пятьдесят скуди, Лизимак сочувственно кивает головой, потом с мрачным видом пожимает плечами и говорит: «Тарифы составлены господином Бейлем, поговорите с ним». И каждый раз в душе проезжающих остается досада на неуловимого господина Бейля, который способен, не будучи видимым, наносить им неприятности, несмотря на то, что его вежливый непредупредительный помощник старается их сгладить. Все-таки этот Бейль большой непоседа: сейчас его встретили на Виа делле Ботеге Оскура, а вчера вечером его видели в Неаполе на Виа Толедо. «Опять начались перелеты этого неугомонного француза, – говорит кардинал, управляющий полицией. – Что же, он на крыльях перелетает из Неаполя в Рим?»
В свое время покойный Курье познакомил Бейля в Риме с изумительной красавицей, своей подругой. Это знакомство продолжается, несмотря на то, что эта чудесная девушка сделалась теперь княгиней Каэтани. На Виа делле Ботеге Оскура, величественной и мрачной, словно созданной для тяжелых битв и долговременных осад, среди домов с окнами в железных решетках и разваливающихся домиков благородных, но обнищавших римлян, – возвышается фасад дворца, символ власти и славы, принадлежащий князю дону Филиппу Каэтани и его супруге. Как часто, забыв, что за плечами пятьдесят лет, Бейль стрелой влетал по ступенькам на верхнюю мраморную площадку дворца мимо пестро одетого портье, улыбающегося при виде всеобщего друга, синьора Бейля. Как часто сынишка дона Филиппа охватывал ручонками толстую шею этого француза, вскарабкивался ему на плечи и трепал ручонкой бакенбарды. Обстановка совсем не была похожа на парижскую. В любой час Бейль – дорогой гость и почти полный хозяин. Он уже давно не француз. Это настоящий миланец, с миланским говором веселой остроумной итальянской речи, с миланскими мыслями, с чувствами ломбардца и с вековечным, не тускнеющим образом Метильды Висконтини. Об этом никто не знает в Париже, об этом никто не знает даже и в Риме, равно как никто никогда не узнает о прекрасной дружбе женского сердца, подаренной ему Юдифью Готье.
Дон Микель и дон Филипп Каэтани продолжают разговор, когда входит Бейль, здороваясь и не прерывая, словно он член семьи. Немного погодя приходит молодой граф Джузеппе Чини с женой. Молодая, красивая, кокетливая, она наслаждалась своими двадцатью годами, своим успехом, красавцем rpафом Джузеппе и обществом Бейля.
В Дженцано, куда на лето выезжали Каэтани, Чини, прозванная графиней Сандр, и шесть или семь других семей, устраивали вместе с подростками-детьми игры под деревьями сада, и неоднократно старые дубы Дженцано были свидетелями того, как французский консул с глазами, завязанными платком, протягивая руки, осторожно переступал площадку при криках и хохоте играющих в жмурки.
Вот, наконец, он схватывает, ему кажется, молодого дона Филиппа за талию и кричит: «Вот он, узнаю!» – но, подняв его на руки, вдруг чувствует шуршанье шелковых юбок и руки, срывающие у него повязку: покрасневшая графиня с важностью становится на землю, довольная своей выходкой, и поправляет прическу.
* * *
Дневник А. И. Тургенева.
«11 генваря 1834 года. Прочел пятнадцатую песнь, одну из прекраснейших в „Раю“ Данта. Тут его генеалогия, рассказанная пращуром его Качья Гвида, и описание тогдашних нравов Флоренции, современных его пращуру, и опять об улыбке Беатриче:
– Che deentro ogli occhi suoi ardeva un riso.
13 генваря. Бал у Кривцова.
У меня сидел более часа Бель-Стендаль. Рассказывал много о Франции. Религия католическая не оживает. В Париже ежегодно при Наполеоне сорок пять тысяч гостей. При Бурбонах было меньше. Теперь опять столько же, потому что с досады и от скуки Сен-Жерменское предместье снова заходило в церковь, вместо того чтобы ходить на бал к королю. В провинции кюре вредят тем приходам, в которых население ненавидит иезуитов, а горожане любят свою революцию 1830 года, в то время как попы ненавидят ее. Отсюда поголовное отвращение к церкви в простом народе. Церковь Шазеля делает успехи и готовит протестантизм во Франции. Сен-симонисты спаслись от насмешек только начавшимися гонениями правительства. Аргу и Барта скоты – преследуют. Гизо умен и школы его учреждений прекрасны. Он мало прибегает к содействию Кузена и Вильменя, чтобы последние не приписали себе его собственных действий. Они уже упали в мнении как кандидаты. Минье съездил в Гишпанию, в поместье Тьерса, но не заметил и не вывез ничего полезного. Ренуар делает то, что от него хотят. Тьерс один выше всего министерства, а министерство равно с народом, но Тьерс делает что хочет из камеры и выпрашивает сумму на достроение памятников, только двух: триумфальной арки и арки Магдалины. Новых строить не будут, ибо он здраво рассуждает, что пора прекратить налоги с французской бедноты для поддержания великолепия Парижа. Вопрос: следует ли кончать начатое? Тьерс решил утвердительно. А Шатобриан? Шатобриан пал. А мадам Рекамье? Махнул рукой. Все еще имеет влияние. Ведь судите сами: Париж – рай для старых женщин. Броглио неясно видит и говорит старые доктринерские вещи. Тьерс все-таки выше его. Имейте в виду, что сейчас у французов одна любовь – поляки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Вставая по утрам, он видел из окна молодых сабинских крестьянок в пестрых корсажах поверх платья, с большими корзинами цветов, овощей и рыночных товаров на головах. Папские жандармы и швейцарские арбалетчики в средневековых красно-желтых камзолах с пышными рукавами и старинными мечами на бедрах с грубыми шутками приставали к девушкам. Вереницы монахов и священников проходят мимо, спеша на Корсо, семинаристы в черных, зеленых, синих и ярко-алых рясах идут в семинарию, к мосту св.Ангела. Изредка, разгоняя прохожих, проедет на осле, позевывая и показывая гнилые зубы, кто-либо из князей церкви в красной одежде и красной шляпе. Жандармы вытягиваются в струнку, руки взлетают к краю шляпы для отдания чести.
Лизимак недоволен тем, что все пакеты идут через посольство, но вместе с тем отсутствие Бейля развязывает ему руки. Он, фактически консул, заставляет путешественников забыть о господине Бейле, но когда они ворчат на то, что визирование паспорта обходится в пятьдесят скуди, Лизимак сочувственно кивает головой, потом с мрачным видом пожимает плечами и говорит: «Тарифы составлены господином Бейлем, поговорите с ним». И каждый раз в душе проезжающих остается досада на неуловимого господина Бейля, который способен, не будучи видимым, наносить им неприятности, несмотря на то, что его вежливый непредупредительный помощник старается их сгладить. Все-таки этот Бейль большой непоседа: сейчас его встретили на Виа делле Ботеге Оскура, а вчера вечером его видели в Неаполе на Виа Толедо. «Опять начались перелеты этого неугомонного француза, – говорит кардинал, управляющий полицией. – Что же, он на крыльях перелетает из Неаполя в Рим?»
В свое время покойный Курье познакомил Бейля в Риме с изумительной красавицей, своей подругой. Это знакомство продолжается, несмотря на то, что эта чудесная девушка сделалась теперь княгиней Каэтани. На Виа делле Ботеге Оскура, величественной и мрачной, словно созданной для тяжелых битв и долговременных осад, среди домов с окнами в железных решетках и разваливающихся домиков благородных, но обнищавших римлян, – возвышается фасад дворца, символ власти и славы, принадлежащий князю дону Филиппу Каэтани и его супруге. Как часто, забыв, что за плечами пятьдесят лет, Бейль стрелой влетал по ступенькам на верхнюю мраморную площадку дворца мимо пестро одетого портье, улыбающегося при виде всеобщего друга, синьора Бейля. Как часто сынишка дона Филиппа охватывал ручонками толстую шею этого француза, вскарабкивался ему на плечи и трепал ручонкой бакенбарды. Обстановка совсем не была похожа на парижскую. В любой час Бейль – дорогой гость и почти полный хозяин. Он уже давно не француз. Это настоящий миланец, с миланским говором веселой остроумной итальянской речи, с миланскими мыслями, с чувствами ломбардца и с вековечным, не тускнеющим образом Метильды Висконтини. Об этом никто не знает в Париже, об этом никто не знает даже и в Риме, равно как никто никогда не узнает о прекрасной дружбе женского сердца, подаренной ему Юдифью Готье.
Дон Микель и дон Филипп Каэтани продолжают разговор, когда входит Бейль, здороваясь и не прерывая, словно он член семьи. Немного погодя приходит молодой граф Джузеппе Чини с женой. Молодая, красивая, кокетливая, она наслаждалась своими двадцатью годами, своим успехом, красавцем rpафом Джузеппе и обществом Бейля.
В Дженцано, куда на лето выезжали Каэтани, Чини, прозванная графиней Сандр, и шесть или семь других семей, устраивали вместе с подростками-детьми игры под деревьями сада, и неоднократно старые дубы Дженцано были свидетелями того, как французский консул с глазами, завязанными платком, протягивая руки, осторожно переступал площадку при криках и хохоте играющих в жмурки.
Вот, наконец, он схватывает, ему кажется, молодого дона Филиппа за талию и кричит: «Вот он, узнаю!» – но, подняв его на руки, вдруг чувствует шуршанье шелковых юбок и руки, срывающие у него повязку: покрасневшая графиня с важностью становится на землю, довольная своей выходкой, и поправляет прическу.
* * *
Дневник А. И. Тургенева.
«11 генваря 1834 года. Прочел пятнадцатую песнь, одну из прекраснейших в „Раю“ Данта. Тут его генеалогия, рассказанная пращуром его Качья Гвида, и описание тогдашних нравов Флоренции, современных его пращуру, и опять об улыбке Беатриче:
– Che deentro ogli occhi suoi ardeva un riso.
13 генваря. Бал у Кривцова.
У меня сидел более часа Бель-Стендаль. Рассказывал много о Франции. Религия католическая не оживает. В Париже ежегодно при Наполеоне сорок пять тысяч гостей. При Бурбонах было меньше. Теперь опять столько же, потому что с досады и от скуки Сен-Жерменское предместье снова заходило в церковь, вместо того чтобы ходить на бал к королю. В провинции кюре вредят тем приходам, в которых население ненавидит иезуитов, а горожане любят свою революцию 1830 года, в то время как попы ненавидят ее. Отсюда поголовное отвращение к церкви в простом народе. Церковь Шазеля делает успехи и готовит протестантизм во Франции. Сен-симонисты спаслись от насмешек только начавшимися гонениями правительства. Аргу и Барта скоты – преследуют. Гизо умен и школы его учреждений прекрасны. Он мало прибегает к содействию Кузена и Вильменя, чтобы последние не приписали себе его собственных действий. Они уже упали в мнении как кандидаты. Минье съездил в Гишпанию, в поместье Тьерса, но не заметил и не вывез ничего полезного. Ренуар делает то, что от него хотят. Тьерс один выше всего министерства, а министерство равно с народом, но Тьерс делает что хочет из камеры и выпрашивает сумму на достроение памятников, только двух: триумфальной арки и арки Магдалины. Новых строить не будут, ибо он здраво рассуждает, что пора прекратить налоги с французской бедноты для поддержания великолепия Парижа. Вопрос: следует ли кончать начатое? Тьерс решил утвердительно. А Шатобриан? Шатобриан пал. А мадам Рекамье? Махнул рукой. Все еще имеет влияние. Ведь судите сами: Париж – рай для старых женщин. Броглио неясно видит и говорит старые доктринерские вещи. Тьерс все-таки выше его. Имейте в виду, что сейчас у французов одна любовь – поляки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181