– Если в вы знали, до какой степени высокого мнения о себе этот человек! Я сам слышал, как он называл себя факелом в руках бога, освещающим путьчеловечества к царству нравственности и покоя. Это самый законченный эготист, которого я только знаю.
– Есть эготизм наблюдающий, есть эготизм действующий, – сказал Бейль.
– Ну, уж не знаю, – ответил Корэф, – каков эготизм Меттерниха. Я хочу только сказать, как врач, что эготизм способствует долголетию.
– Ну, в таком случае Европа надолго будет иметь удовольствие быть местом интриг господина Меттерниха, – сказал Бейль.
Корэф рассказал несколько адекдотов об эгоизме и эготизме. Мериме особенно понравился случай с Талейраном за обедом, когда сосед Талейрана, кардинал, умер от разрыва сердца и упал ему на плечо. Талейран подозвал лакея, спокойно и немногословно приказал убрать кардинала и продолжал есть. Звонкий хохотгоспожи Ансло прервал заключительную фразу Корэфа одолголетии.
В три часа ночи Мериме, Бейль и Корэф возвращались домой. Шли пешком, проводили Корэфа, бывшего на этот раз в гостях без жены, и пошли вдвоем. Некоторое время молчали. Потом Бейль произнес:
– Послушайте, Клара, вы можете не отвечать на мой вопрос, но я вам все-таки предложу. Мне кажется, что вас можно будет вскоре поздравить.
– С чем? – удивился Мериме – С деньгами? Я действительно заработал столько, что собираюсь начать путешествовать. Я напечатал «1572 год», «Маттео Фальконе»…
– Прекрасная вещь!
– … «Видение Карла XI»…
– Ах, это в июльском номере «Парижского обозрения»? Послушайте, Клара, знаете ли, перестаньте жонглировать именем Карла. Вы так и прыгаете около Карла Десятого; не допрыгнув, вы превращаете его в Карла Девятого, негодяя и заговорщика против своего народа, перепрыгнув, вы в другой новелле превращаете его в Карла Одиннадцатого, который, галлюцинируя, видит, как ему самому отрубают голову. Согласитесь, что это довольно прозрачно и даже не может быть названо вежливым намеком: перелет, недолет, и в конце концов «ныне благополучно царствующий Карл Десятый» может обратить на вас неблагосклонное внимание. А это будет неприятно.
– Что он может мне сделать?
– Он ничего не станет вам делать, но на балу у герцогини Брольи гвардейский офицер наступит вам на ногу или толкнет под локоть так, что вы обольете шампанским вашу даму. Вы попросите его извиниться, а за него вступятся еще пять человек офицеров того же полка, и вы после первого выстрела, предположим удачного, увидите перед своим носом в тот же день еще четыре пистолета, один из которых вас все-таки уложит.
– Ну, я этого не очень боюсь, я приглашу милого и доброго Анри Бейля секундантом, захвораю, а вы будете стреляться вместо меня. Помните, однажды, в Люксембургском саду, мою зависть к вам? Я никуда не гожусь по сравнению с вами. Двадцать один выстрел в цель и ни одного промаха.
– Желаю вам такой же удачи в любви, – сказал Бейль. – Там, кажется, у вас двадцать один выстрел без промаха…
– Дальше, – сказал Мериме. – Ваш «Шевардинский редут»…
– Потрудитесь вернуть мне гонорар, если он мой.
– Согласен, – сказал Мериме. – Дальше. «Федериго»…
– Прекрасная легенда о картежнике! – воскликнул Бейль. – Есть чувство Италии.
– Ну, за два месяца перед «Федериго» в том же «Парижском обозрении» я прочел новеллу, в которой бесподобно чувство Италии, – сказал Мериме.
– Значит, вы читали мою «Ванину»? – спросил Бейль.
– Послушайте, – сказал Мериме, – теперь моя очередь предложить вам вопрос, на который вы вправе не давать мне ответа. Правду ли говорят, что вы карбонарий?
Бейль долго молчал, потом медленно стал говорить:
– В Милане в тысяча восемьсот шестнадцатом году был литературный кружок, в состав которого входили: Байрон, Конфалоньери, Сильвио Пеллико, Монти, граф Порро. Все мы собирались у Людовика Брэма. Всех судьба разбросала в разные стороны. Это было время неповторимого счастья, самое чарующее время моей жизни, время больших людей и огромных событий. Сейчас это так же далеко, как руины Палатинского холма, где по вечерам трава так же пахнет мятой и тмином, как во времена Вергилия, но где вы не встретите ни одной римской тоги, не услышите ни одной строки «Георгик». Я не могу прямо ответить на ваш вопрос. Мои бывшие друзья заперты в австрийских тюрьмах, Байрона нет в живых, движение задавлено, вся Италия хранит печать молчаливого испуга. Вы не встретите в ней непосредственной веселости и открытости тогдашних времен. Я близко знал карбонариев. Человек, спасший меня от русского плена в Вильне, корсиканец, вернувшийся в Италию, рассказал мне немало происшествий из своей карбонарской жизни. Он погиб, бросившись на инквизитора Сальвоти; хладнокровный Сальвоти нажал кнопку, и мой карбонарий провалился в отверстие пола, попав сразу в подземную тюрьму… Однако какая здесь отвратительная мостовая! Вы знаете, не могу привыкнуть к парижским улицам в этой части города. Если вы хотите посчитаться со мной вопросами, то имейте в виду, что я еще не предложил вам своего вопроса, я не имел в виду поздравлять вас с литературным успехом и гонорарами. На прошлой неделе я видел вас в коляске госпожи Лакост, у вас был влюбленный вид, вы были франтом, а она так положила руку вам на плечо, что я…
– Кяжется, поздравлять меня не с чем, – сказал Мериме. – Я еще не знаю, куда я собираюсь ехать, но я уеду из Франции. Мне надоели архивы, рукописи, библиотеки, салоны, редакция, хочется ехать в Италию или в Испанию. Надо же, наконец, проверить, насколько правдива испанская комедиантка Газуль.
– Так вы не женитесь на Лакост?
– Мне необходимо уехать, чтобы я не захотел жениться, – сказал Мериме.
– А не делаете ли вы ошибки? – спросил Бейль.
– Я думаю, что я от нее спасаюсь, уезжая. Ошибкой было бы остаться.
– Сент-Бев как-то говорил, – произнес Бейль задумчиво и как бы нехотя, – что если к сорока годам комната человека не наполняется детскими голосами, то она наполняется кошмарами.
– Боюсь, что она у меня может наполниться одновременно и детскими голосами и кошмарами супружеских ссор, – ответил Мериме. – Я люблю злых женщин, но жить с ними невозможно. Лакост, кажется, обладает наклонностями маркиза де Сад.
– Что вы клевещете на бедного старика? Я видел его в доме умалишенных в Шарантоне, он умер, когда вы были еще мальчиком, в тысяча восемьсот четырнадцатом году. Я его знал довольно близко, в нем было что-то общее с Шодерло де Лакло, автором «Опасных связей». Тот был здоровяк, умница, почти гениальный человек, гораздо более опасный, чем де Сад, потому что он осуществлял все в пределах возможности. Что касается старика де Сада, то ведь он только писал, это была только игра воображения и больше ничего. Ему было восемьдесят лет, когда он умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
– Есть эготизм наблюдающий, есть эготизм действующий, – сказал Бейль.
– Ну, уж не знаю, – ответил Корэф, – каков эготизм Меттерниха. Я хочу только сказать, как врач, что эготизм способствует долголетию.
– Ну, в таком случае Европа надолго будет иметь удовольствие быть местом интриг господина Меттерниха, – сказал Бейль.
Корэф рассказал несколько адекдотов об эгоизме и эготизме. Мериме особенно понравился случай с Талейраном за обедом, когда сосед Талейрана, кардинал, умер от разрыва сердца и упал ему на плечо. Талейран подозвал лакея, спокойно и немногословно приказал убрать кардинала и продолжал есть. Звонкий хохотгоспожи Ансло прервал заключительную фразу Корэфа одолголетии.
В три часа ночи Мериме, Бейль и Корэф возвращались домой. Шли пешком, проводили Корэфа, бывшего на этот раз в гостях без жены, и пошли вдвоем. Некоторое время молчали. Потом Бейль произнес:
– Послушайте, Клара, вы можете не отвечать на мой вопрос, но я вам все-таки предложу. Мне кажется, что вас можно будет вскоре поздравить.
– С чем? – удивился Мериме – С деньгами? Я действительно заработал столько, что собираюсь начать путешествовать. Я напечатал «1572 год», «Маттео Фальконе»…
– Прекрасная вещь!
– … «Видение Карла XI»…
– Ах, это в июльском номере «Парижского обозрения»? Послушайте, Клара, знаете ли, перестаньте жонглировать именем Карла. Вы так и прыгаете около Карла Десятого; не допрыгнув, вы превращаете его в Карла Девятого, негодяя и заговорщика против своего народа, перепрыгнув, вы в другой новелле превращаете его в Карла Одиннадцатого, который, галлюцинируя, видит, как ему самому отрубают голову. Согласитесь, что это довольно прозрачно и даже не может быть названо вежливым намеком: перелет, недолет, и в конце концов «ныне благополучно царствующий Карл Десятый» может обратить на вас неблагосклонное внимание. А это будет неприятно.
– Что он может мне сделать?
– Он ничего не станет вам делать, но на балу у герцогини Брольи гвардейский офицер наступит вам на ногу или толкнет под локоть так, что вы обольете шампанским вашу даму. Вы попросите его извиниться, а за него вступятся еще пять человек офицеров того же полка, и вы после первого выстрела, предположим удачного, увидите перед своим носом в тот же день еще четыре пистолета, один из которых вас все-таки уложит.
– Ну, я этого не очень боюсь, я приглашу милого и доброго Анри Бейля секундантом, захвораю, а вы будете стреляться вместо меня. Помните, однажды, в Люксембургском саду, мою зависть к вам? Я никуда не гожусь по сравнению с вами. Двадцать один выстрел в цель и ни одного промаха.
– Желаю вам такой же удачи в любви, – сказал Бейль. – Там, кажется, у вас двадцать один выстрел без промаха…
– Дальше, – сказал Мериме. – Ваш «Шевардинский редут»…
– Потрудитесь вернуть мне гонорар, если он мой.
– Согласен, – сказал Мериме. – Дальше. «Федериго»…
– Прекрасная легенда о картежнике! – воскликнул Бейль. – Есть чувство Италии.
– Ну, за два месяца перед «Федериго» в том же «Парижском обозрении» я прочел новеллу, в которой бесподобно чувство Италии, – сказал Мериме.
– Значит, вы читали мою «Ванину»? – спросил Бейль.
– Послушайте, – сказал Мериме, – теперь моя очередь предложить вам вопрос, на который вы вправе не давать мне ответа. Правду ли говорят, что вы карбонарий?
Бейль долго молчал, потом медленно стал говорить:
– В Милане в тысяча восемьсот шестнадцатом году был литературный кружок, в состав которого входили: Байрон, Конфалоньери, Сильвио Пеллико, Монти, граф Порро. Все мы собирались у Людовика Брэма. Всех судьба разбросала в разные стороны. Это было время неповторимого счастья, самое чарующее время моей жизни, время больших людей и огромных событий. Сейчас это так же далеко, как руины Палатинского холма, где по вечерам трава так же пахнет мятой и тмином, как во времена Вергилия, но где вы не встретите ни одной римской тоги, не услышите ни одной строки «Георгик». Я не могу прямо ответить на ваш вопрос. Мои бывшие друзья заперты в австрийских тюрьмах, Байрона нет в живых, движение задавлено, вся Италия хранит печать молчаливого испуга. Вы не встретите в ней непосредственной веселости и открытости тогдашних времен. Я близко знал карбонариев. Человек, спасший меня от русского плена в Вильне, корсиканец, вернувшийся в Италию, рассказал мне немало происшествий из своей карбонарской жизни. Он погиб, бросившись на инквизитора Сальвоти; хладнокровный Сальвоти нажал кнопку, и мой карбонарий провалился в отверстие пола, попав сразу в подземную тюрьму… Однако какая здесь отвратительная мостовая! Вы знаете, не могу привыкнуть к парижским улицам в этой части города. Если вы хотите посчитаться со мной вопросами, то имейте в виду, что я еще не предложил вам своего вопроса, я не имел в виду поздравлять вас с литературным успехом и гонорарами. На прошлой неделе я видел вас в коляске госпожи Лакост, у вас был влюбленный вид, вы были франтом, а она так положила руку вам на плечо, что я…
– Кяжется, поздравлять меня не с чем, – сказал Мериме. – Я еще не знаю, куда я собираюсь ехать, но я уеду из Франции. Мне надоели архивы, рукописи, библиотеки, салоны, редакция, хочется ехать в Италию или в Испанию. Надо же, наконец, проверить, насколько правдива испанская комедиантка Газуль.
– Так вы не женитесь на Лакост?
– Мне необходимо уехать, чтобы я не захотел жениться, – сказал Мериме.
– А не делаете ли вы ошибки? – спросил Бейль.
– Я думаю, что я от нее спасаюсь, уезжая. Ошибкой было бы остаться.
– Сент-Бев как-то говорил, – произнес Бейль задумчиво и как бы нехотя, – что если к сорока годам комната человека не наполняется детскими голосами, то она наполняется кошмарами.
– Боюсь, что она у меня может наполниться одновременно и детскими голосами и кошмарами супружеских ссор, – ответил Мериме. – Я люблю злых женщин, но жить с ними невозможно. Лакост, кажется, обладает наклонностями маркиза де Сад.
– Что вы клевещете на бедного старика? Я видел его в доме умалишенных в Шарантоне, он умер, когда вы были еще мальчиком, в тысяча восемьсот четырнадцатом году. Я его знал довольно близко, в нем было что-то общее с Шодерло де Лакло, автором «Опасных связей». Тот был здоровяк, умница, почти гениальный человек, гораздо более опасный, чем де Сад, потому что он осуществлял все в пределах возможности. Что касается старика де Сада, то ведь он только писал, это была только игра воображения и больше ничего. Ему было восемьдесят лет, когда он умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181