Во Флоренции господин Ламартин был очаровательно любезен, но, как всегда, грустен и сдержан.
«Это типичный лирик, – думал Бейль. – У него в душе постоянно шумят савойские ели. Он слыших. голос своей родины только в звуках природы, он ничего не понимает, кроме стихов. Как его сделали политиком?»
За завтраком в маленькой столовой с мозаичным полом и круглым мозаичным столом присутствовала госпожа Ламартин, молчаливая, холодная, злая. Внезапно Бейлем овладело желание вывести ее из равновесия. Заговорили о французских делах. Бейль с нарочитым возмущением говорил о восстановлении майората. Он называл этот закон «издевательством над равенством граждан», говорил, что вся Франция принесена в жертву интересам восьмидесяти тысяч дворян, возмущался бурно и негодующе законом о компенсации беглых эмигрантов миллиардом франков, – «подачка, которая будет стоить жизни целому поколению детей». И, не стесняясь, пересказывал все обличительные материалы против иезуитов, собранные в Париже депутатом Монлозье.
Ламартин отвечал вяло, но зато госпожа Ламартин, внезапно утратив холодность, стала отчитывать Бейля. Бейль коснулся вопроса о печати; выход всякой книги во Франции был обставлен такими денежными затруднениями, что книга автору обходилась невероятно дорого.
– Как вы будете выпускать теперь ваши поэмы? – обратился Бейль к Ламартину.
Поэт меланхолически жевал кусочек хлеба и казался утомленным неумеренной речью француза-южанина.
– Во всяком случае, он будет печатать их не под чужой фамилией, – ответила за него жена.
Бейль откланялся.
В Венеции шли дожди и стояли туманы, но было тепло. Дожди, как сетка, закрывали золотые купола св.Марка, столики были убраны под аркады Прокураций. Пустая Пиацца казалась огромной, особенно когда тысячи голубей не закрывали каменных плит, а ворковали под карнизами. Венеция понемногу стала действовать на Бейля. Через неделю он уже не мог бороться с собой. Тщетно читал он книги об истории города и часами выстаивал перед картинами Тинторетто, но мир все-таки таял и переставал существовать. Венецианские воды, венецианское небо, дома над каналами, полная тишина, отсутствие лошадей и экипажей, люди, еле слышно идущие по краям пустынных калле и каналов, – все это исключало возможность возврата к другой жизни. Но надо было ехать во Францию. Уже в Болонье возникли новые планы и замыслы. Венеция не в состоянии была ослабить огонь бейлизма. Этим термином Бейль пользовался все чаще и чаще. Но дело в том, что во Францию из Венеции надо ехать не иначе, как через Милан. Конечно, в этом все дело.
В последних числах декабря 1827 года Бейль стал испытывать приступы невероятной тоски и чувствовал физическое недомогание тем сильнее, чем тверже было его решение не ездить в Милан. Наконец, борьба его истощила. Не помня себя, он ехал по зимним дорогам Ломбардии, почти не глядя в окна дилижанса, почти не понимая, что он ел и где спал. Он был в каком-то бредовом состоянии и вместе с замиранием пожелтевшей итальянской растительности чувствовал свое собственное замирание. Въезжали в Северные ворота. Облака закрывали месяц. Было почти темно; на улицах клубился холодный туман. Триумфальная арка Наполеона была достроена австрийцами. Надпись «Alla valorosa armata francese!» была сбита каменотесами. Наступила полночь; колокола прозвонили двенадцать, когда привратник вынес фонарь и, освещая довольно бесцеремонно лицо путешественника, взял его багаж и понес по лестнице маленькой гостиницы «Адда». Комната была спокойная и уютная. Бейль умылся. Во время этой церемонии пришел портье и потребовал паспорт. Бейль вручил ему документ, кончил умываться, переоделся и с сильно бьющимся сердцем пошел из гостиницы по хорошо знакомым улицам на площадь Бельджойозо. Он нарочно не остановился в «Гостинице св.Марка» около почты, чтобы не будить воспоминаний, дремавших семь лет. Но с гостиницей «Адда» тоже были связаны воспоминания о пребывании в Милане вахмистра 6 го драгунского полка Анри Бейля.
Мертвая тишина стояла на улицах. Площадь Бельджойозо открылась перед глазами Бейля. Ночью она показалась ему огромной. Над плитами мостовой клубился туман. Серые дома с черными тенями окон и пятнами запертых дверей при лунном свете, ослабленном туманом, казались мертвыми. «Это оссиановская погода, – думал Бейль, – делает площадь такой унылой». Мысли его были ясны и чувства спокойны и грустны. Он хорошо сознавал, что с Метильдой его жизнь протекла бы совершенно иначе. В конце концов он любил ее гораздо больше, чем мог самому себе сознаться. Всю жизнь стремясь доказать себе свое легкомыслие и свое право на ветреность, он на самом деле был подлинным и настоящим, быть может, последним представителем романтики чувства и потому не любил уже больше никого. Медленными шагами вернулся он в гостиницу. Привратник не спал, а встревоженный хозяин гостиницы заявил Бейлю, что о нем справлялся дежурный полиции и просил его немедленно прибыть к комиссару.
– Да, но я хочу спать, – сказал Бейль.
– Я ничего не могу сделать, синьор. Если вы не принесете вашего паспорта от комиссара, я сейчас же прикажу вынести ваши вещи на улицу.
Выругавшись по-русски, Бейль пошел в Санта-Маргарита. Монастырь, превращенный в жандармское управление Ломбардии, не спал. Бейль с предупредительной любезностью был допущен немедленно к участковому комиссару. Скрывая ладонью зевок, этот равнодушный и вежливый человек попросил Бейля присесть и сел сам. Потом, разложив на столе огромный, как простыня, паспорт Бейля, он облокотился на него и положил голову на руки.
– Вы господин Бейль?
– Да.
– Вы из Франции?
– Да.
– Почему вы не ехали через север?
– Я путешествую для своего удовольствия. Оно мне указывает маршрут.
– Кажется, вы перестанете испытывать удовольствие.
– Я вас не понимаю, – сказал Бейль и побледнел.
Чиновник встал, не спеша открыл шкаф, достал толстую папку, порылся и стал читать Потом спросил:
– Вы не знаете, кто такой господин Стендаль?
– Понятия не имею.
Взгляд чиновника стал острым, и сон с него слетел; он злобно смотрел на собеседника.
– Вы не знаете писателя Стендаля, – спросил он, – и в то же время требуете разрешения на двухнедельное пребывание в Милане?
– Какое это имеет ко мне отношение?
– Вы писали содержателю «Гостиницы св.Марка», чтобы он приискал вам квартиру, что вы навсегда поселяетесь в Милане?
– Да, но я не получил ответа.
– Это ваш адрес в Париже: Ново-Люксембургская, дом три?
– Да, это мой адрес.
– И вы уверяете, что Стендаль и вы – это разные люди?
– Да, я уверяю и по возвращении в Париж я добьюсь того, что австрийское посольство пришлет вам выговор за этот ночной допрос.
– И вы можете дать подписку, что не знаете никакого господина Стендаля, что книга «Рим, Неаполь и Флоренция», книга о «Расине и Шекспире», книга «О любви», в которой вы пишете дерзкие вещи по адресу нашей власти, не ваши книги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181