Вот вам тип нынешнего среднего человека. Я боюсь, что молодежь не простит мне этого места, я боюсь, что буржуа не простят мне Реналя, а дворяне не простят мне моих Каилюсов и Круазнуа; я боюсь, что зарежут мой роман. Я уже получил два предупреждения от редакции с указанием на необходимость изменить конец романа и выбросить речь Жюльена, обращенную к присяжным.
– Я считаю героя вашего романа частным случаем проявления духа мятежного беспокойства, охватившего нынешние умы, – сказал Тургенев Бейлю.
– Да, но это вполне обоснованное беспокойство и обусловленный нашим временем мятеж, – возразил Бейль.
– Я думаю, что мятежные характеры встречались во все времена, но они умиротворяются истинной гуманностью, – пробовал возражать Тургенев.
Бейль вскинулся:
– И это говорите вы, человек, произнесший знаменитую фразу о том, что в Париже занимательность ума обратно пропорциональна богатству обладателя!
– Вы, кажется, говорите не об уме, а о характере, – сказал Тургенев.
– Я придерживаюсь воззрений Гельвеция, убежденного в интеллектуальном равенстве людей. Я хочу сказать, что логика обязательна для всех, но характер, воля, поведение зависят от чисто материальных причин.
– Никогда не могу согласиться с вами, – возразил Тургенев.
– Господа, а красное вино-то вы пьете? – вмешался Соболевский.
Пили вино, разговаривали, наблюдали за приходящими в кабаре посетителями в шарфах и синих блузах, усталыми, с горящими измученными глазами. Две молодые женщины затеяли перебранку. В ответ на нее из соседней комнаты раздалось пение ремесленников:
Qui a compose la chanson?
C'est la sincerile de Macon,
Mangeant le foie de quatre chiens devorants,
Tranchant la tete d'un aspirant,
Et sur la tete de ce capon
Grava son nom d'honnete Compagnon.
– Что это? – спросил Тургенев. – Знаете, я в первый раз в таком учреждении и не все понимаю.
Понизив голос, Бейль сказал:
– Значительная часть рабочих во Франции образовали ремесленные союзы, не признанные законом. Это своего рода кассы взаимной помощи, так называемые devoirs. Но существуют более значительные объединения по цеховым признакам – это так называемые компаньонажи. Девуары часто враждуют между собою. Вы слышите, поется о четырех собаках – это соседние девуары или компаньонажи, которые ненавидят друг друга.
Пение в соседней комнате перешло в крик, начались ожесточенные споры.
– Я всем расскажу, куда вы девали оружие национальных гвардейцев! – кричал старый рабочий.
Другой синеблузник удерживал его и старался успокоить.
– Пойдем, дядя Жозеф, пойдем, – говорил он.
Но старый рабочий, обращаясь к певшему, продолжал кричать:
– Я не знаю, что вы готовите, но мы, старики, этого не допустим!
Тургенев быстро встал. Соболевский поспешно расплатился за всех. Бейль спокойно смотрел на них. Обращаясь к Тургеневу, он спросил:
– Скажите, что случилось на лекции Лерминье?
А.И.Тургенев, думая только о том, чтобы как можно скорей уйти от разгорающейся ссоры, рассеянно ответил:
– Лерминье на лекциях первые три раза либеральничал и снискал рукоплескания молодежи, а в последний раз произнес речь в защиту правительства, и студенты обступили его с угрозами. Он принужден был под крики и шум уйти с кафедры,
Глаза Бейля смеялись.
– И, кажется, не через дверь? – спросил он.
Пробираясь к двери и не понимая сначала вопроса, Тургенев кивнул головой, потом, уже за дверями трактира, ответил Бейлю:
– Да, и ему и мне пришлось прыгнуть в окно первого этажа. У студентов было такое настроение, что они могли сделать лектору большую неприятность.
– Не везет вам в Париже сегодня! – сказал Бейль.
Тургенев сделал вид, что не расслышал.
Входя в полосу тротуаров, освещенных газовыми фонарями, путники услышали тяжелый грохот колес. Ехала артиллерийская батарея с быстротой, допустимой только на лучших участках парижской мостовой. Огромные лафетные дышла с железным концом торчали перед лошадиными мордами. Все четверо остановились, выжидая, когда представится возможность перейти через дорогу. Бейль обратил внимание на молодого человека и молодую девушку, шедших под руку. У юноши был настолько счастливый, беспечный вид, девушка казалась такой веселой, что оба они невольно привлекали внимание. Юноша рванулся с тротуара, чтобы проскользнуть между орудиями, и в мгновение ока был убит ударом дышла. Тургенев содрогнулся и перекрестился. Девушка стояла на тротуаре, заломив руки, не будучи в состоянии произнести ни слова.
– Какая ужасная смерть! – произнес Тургенев. – На все воля всевышнего!
Бейль пристально смотрел на него недобрыми и холодными глазами.
– Единственно, что извиняет всевышнего, – это то, что он не существует, – сказал он. – Не понимаю, как можно, обладая логикой, прощать вашему всевышнему тысячи таких бессмысленных смертей!
Наступило неловкое молчание. Весело проведенный день, закончившийся тяжелым зрелищем, вдруг показался утомительным. Не выискивая никаких предлогов, все четверо расстались на перекрестке и, словно сговорившись, пошли по четырем разным направлениям.
Бейль думал о том, что революционная вспышка неизбежна, и вспоминал слова парижского губернатора Мармона о том, что сейчас всякое восстание в Париже будет подавлено в течение нескольких часов.
Мериме чувствовал себя обессиленным борьбой противоречивых чувств: любовью к Лакост и стремлением бежать от нее. Вместе с тем удушье парижских будней и тяжелый дурман католицизма, отравляющий умы французов, все настоятельнее требовали внесения в жизнь какой-нибудь перемены. Этой переменой мог быть только отъезд из Парижа. Бейль дал правильную оценку чувству ревности, всегда сопровождающему размышления Мериме о Лакост. Бейль писал ему: «Эта ревность есть простая неуверенность в собственном чувстве. Если так, то надо не давать болезни разгореться. Уезжайте в Италию».
Посещение галереи маршала Сульта, ограбившего Испанию во времена позорного подавления испанской революции французскими войсками, навело Мериме на мысль о поездке в Испанию.
«Надо сделать это, пока не прожиты деньги, надо вовремя уехать из Парижа, пока не разразилась политическая буря, пока моя собственная буря еще не слишком удалила меня от берега», – думал про себя Мериме.
* * *
Дневник А. И. Тургенева.
«7 июня. Мадам Ансло приглашает на прощальный вечер с Мериме.
8 июня. Слушали лекцию Кювье об истории химии до Лавуазье. В Германии были первые химики; даже и здесь немцы распространяли химические познания. У двора химики-медики. Гонения по подозрению в отравлениях. Был у Валерии за билетами в библиотеку. Обедал в «Salon des etrangers». Вечер у Потоцкой. У Ансло ужин в честь Мериме. Разговор о путешествии в Гишпанию».
* * *
А. И. Тургенев – брату Николаю.
«9 июня, Париж, № 20. Обедал в „Salon des etrangers“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
– Я считаю героя вашего романа частным случаем проявления духа мятежного беспокойства, охватившего нынешние умы, – сказал Тургенев Бейлю.
– Да, но это вполне обоснованное беспокойство и обусловленный нашим временем мятеж, – возразил Бейль.
– Я думаю, что мятежные характеры встречались во все времена, но они умиротворяются истинной гуманностью, – пробовал возражать Тургенев.
Бейль вскинулся:
– И это говорите вы, человек, произнесший знаменитую фразу о том, что в Париже занимательность ума обратно пропорциональна богатству обладателя!
– Вы, кажется, говорите не об уме, а о характере, – сказал Тургенев.
– Я придерживаюсь воззрений Гельвеция, убежденного в интеллектуальном равенстве людей. Я хочу сказать, что логика обязательна для всех, но характер, воля, поведение зависят от чисто материальных причин.
– Никогда не могу согласиться с вами, – возразил Тургенев.
– Господа, а красное вино-то вы пьете? – вмешался Соболевский.
Пили вино, разговаривали, наблюдали за приходящими в кабаре посетителями в шарфах и синих блузах, усталыми, с горящими измученными глазами. Две молодые женщины затеяли перебранку. В ответ на нее из соседней комнаты раздалось пение ремесленников:
Qui a compose la chanson?
C'est la sincerile de Macon,
Mangeant le foie de quatre chiens devorants,
Tranchant la tete d'un aspirant,
Et sur la tete de ce capon
Grava son nom d'honnete Compagnon.
– Что это? – спросил Тургенев. – Знаете, я в первый раз в таком учреждении и не все понимаю.
Понизив голос, Бейль сказал:
– Значительная часть рабочих во Франции образовали ремесленные союзы, не признанные законом. Это своего рода кассы взаимной помощи, так называемые devoirs. Но существуют более значительные объединения по цеховым признакам – это так называемые компаньонажи. Девуары часто враждуют между собою. Вы слышите, поется о четырех собаках – это соседние девуары или компаньонажи, которые ненавидят друг друга.
Пение в соседней комнате перешло в крик, начались ожесточенные споры.
– Я всем расскажу, куда вы девали оружие национальных гвардейцев! – кричал старый рабочий.
Другой синеблузник удерживал его и старался успокоить.
– Пойдем, дядя Жозеф, пойдем, – говорил он.
Но старый рабочий, обращаясь к певшему, продолжал кричать:
– Я не знаю, что вы готовите, но мы, старики, этого не допустим!
Тургенев быстро встал. Соболевский поспешно расплатился за всех. Бейль спокойно смотрел на них. Обращаясь к Тургеневу, он спросил:
– Скажите, что случилось на лекции Лерминье?
А.И.Тургенев, думая только о том, чтобы как можно скорей уйти от разгорающейся ссоры, рассеянно ответил:
– Лерминье на лекциях первые три раза либеральничал и снискал рукоплескания молодежи, а в последний раз произнес речь в защиту правительства, и студенты обступили его с угрозами. Он принужден был под крики и шум уйти с кафедры,
Глаза Бейля смеялись.
– И, кажется, не через дверь? – спросил он.
Пробираясь к двери и не понимая сначала вопроса, Тургенев кивнул головой, потом, уже за дверями трактира, ответил Бейлю:
– Да, и ему и мне пришлось прыгнуть в окно первого этажа. У студентов было такое настроение, что они могли сделать лектору большую неприятность.
– Не везет вам в Париже сегодня! – сказал Бейль.
Тургенев сделал вид, что не расслышал.
Входя в полосу тротуаров, освещенных газовыми фонарями, путники услышали тяжелый грохот колес. Ехала артиллерийская батарея с быстротой, допустимой только на лучших участках парижской мостовой. Огромные лафетные дышла с железным концом торчали перед лошадиными мордами. Все четверо остановились, выжидая, когда представится возможность перейти через дорогу. Бейль обратил внимание на молодого человека и молодую девушку, шедших под руку. У юноши был настолько счастливый, беспечный вид, девушка казалась такой веселой, что оба они невольно привлекали внимание. Юноша рванулся с тротуара, чтобы проскользнуть между орудиями, и в мгновение ока был убит ударом дышла. Тургенев содрогнулся и перекрестился. Девушка стояла на тротуаре, заломив руки, не будучи в состоянии произнести ни слова.
– Какая ужасная смерть! – произнес Тургенев. – На все воля всевышнего!
Бейль пристально смотрел на него недобрыми и холодными глазами.
– Единственно, что извиняет всевышнего, – это то, что он не существует, – сказал он. – Не понимаю, как можно, обладая логикой, прощать вашему всевышнему тысячи таких бессмысленных смертей!
Наступило неловкое молчание. Весело проведенный день, закончившийся тяжелым зрелищем, вдруг показался утомительным. Не выискивая никаких предлогов, все четверо расстались на перекрестке и, словно сговорившись, пошли по четырем разным направлениям.
Бейль думал о том, что революционная вспышка неизбежна, и вспоминал слова парижского губернатора Мармона о том, что сейчас всякое восстание в Париже будет подавлено в течение нескольких часов.
Мериме чувствовал себя обессиленным борьбой противоречивых чувств: любовью к Лакост и стремлением бежать от нее. Вместе с тем удушье парижских будней и тяжелый дурман католицизма, отравляющий умы французов, все настоятельнее требовали внесения в жизнь какой-нибудь перемены. Этой переменой мог быть только отъезд из Парижа. Бейль дал правильную оценку чувству ревности, всегда сопровождающему размышления Мериме о Лакост. Бейль писал ему: «Эта ревность есть простая неуверенность в собственном чувстве. Если так, то надо не давать болезни разгореться. Уезжайте в Италию».
Посещение галереи маршала Сульта, ограбившего Испанию во времена позорного подавления испанской революции французскими войсками, навело Мериме на мысль о поездке в Испанию.
«Надо сделать это, пока не прожиты деньги, надо вовремя уехать из Парижа, пока не разразилась политическая буря, пока моя собственная буря еще не слишком удалила меня от берега», – думал про себя Мериме.
* * *
Дневник А. И. Тургенева.
«7 июня. Мадам Ансло приглашает на прощальный вечер с Мериме.
8 июня. Слушали лекцию Кювье об истории химии до Лавуазье. В Германии были первые химики; даже и здесь немцы распространяли химические познания. У двора химики-медики. Гонения по подозрению в отравлениях. Был у Валерии за билетами в библиотеку. Обедал в «Salon des etrangers». Вечер у Потоцкой. У Ансло ужин в честь Мериме. Разговор о путешествии в Гишпанию».
* * *
А. И. Тургенев – брату Николаю.
«9 июня, Париж, № 20. Обедал в „Salon des etrangers“.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181