Оксанин отец не вернулся домой. Где он пропал? Может быть, убит под Казанью, не то под Царицыном, да, может, и не убит, а сидит где-нибудь в каземате. Где бы он ни был — все знали, что он ушёл с Пугачёвым, и, конечно, солдаты ворвутся и в дом кузнеца и в кузню…
— Откуда ты? Солдаты в селе! — с ужасом прошептала Оксана. — Изловят! Скорей уходи!..
— Малай у тебя или девка? — с порога спросил Салават.
— Мальчонка… Да не студи ты избу! Входи, коль пришёл.
Салават вошёл. В облаке пара, ворвавшегося вместе с ним, он увидал люльку и прямо шагнул к ней.
— Куды с морозу? — крикнула Оксана, отталкивая его.
Салават сел на лавку.
— Едем со мной — женой моей будешь… Хотел сватов послать, да такое время: ещё сватов по дороге поймают… Едем так, без сватов…
— Что плетёшь-то ты, нехристь! — оборвала Оксана.
— Не пойдёшь? — спросил Салават, словно бы даже с угрозой.
— Знамо, нет!.. Кабы ты крещёный…
— Малайку тогда заберу.
— Ишь, умник!.. Ты сам роди! — огрызнулась она, закрывая всем телом ребёнка.
— Ну, латна, до утра думай-гадай.
— Нечего ждать утра! Не пойду в мухаметки. А ты, чай, и утром все нехристем будешь!..
— Малайку ведь жалко, — просительно и уже неуверенно произнёс Салават. — Ведь как без отца ему жить!
— Без отца не будет! — со злым задором возразила Оксана. — Я ему русского татку возьму!
— Его крестила?! — спросил Салават быстро и горячо.
— Нет ещё, у нас поп убег, крестить некому. Погоди, вот вернётся…
— Чтобы сын Салавата крещёный? — Салават в возмущении вскочил — и вдруг замолчал. Он услышал, что с улицы в сени входят какие-то люди. Салават отшатнулся за выступ широкой печи.
Оксана бросилась к двери, чтобы её запереть, но её распахнули снаружи, и в тот же миг Оксану схватили чьи-то крепкие, грубые руки.
— Стой, красавица, стой! — Через порог шагнул офицер с двумя казаками, один из которых держал Оксану за руки, вывернутые за спину.
Салават понял, что попался в облаву, и притаился за печью.
— Где отец? — спросил офицер.
— Почём я знаю? Схватили злодеи да увели, а куда девали — не знаю. Может, повесили, может, и из ружья застрелили…
— А молодца-башкирца ты принимала, он где? — продолжал офицер.
В эту минуту казак, верно, сильнее вывернул руку Оксаны.
— Ой, пусти! Не знаю, где… Был, да ушёл… Не ходила же я за ним… Ты бы пришёл — и тебя накормила бы… Почём я знаю, какой башкирец? Их весь год как собак тут шло!..
— А чья лошадь стоит во дворе? — грозно спросил офицер.
Салавату хотелось выскочить из-за печки, перебить незваных гостей и взять с собой Оксану. «Теперь уж ей некуда будет деться — пойдёт!» — подумал Салават, но, не видя, как вооружены пришельцы, он не решался оставить свою засаду.
— Чья лошадь? — повторил казак, видимо, снова выкручивая руку Оксане.
— Ой, ой! Моя лошадь!.. Ой, пусти, моя!.. — вскрикнула женщина.
— Вот мы сейчас хозяина-то пошарим, — сказал офицер. — Ну-ка, Чарочкин, живо сюда понятых.
— Не успеет стрижена девка косы заплесть! — выкрикнул, выходя, казак.
— Дверь закройте, ироды, мальчишку мне заморозили! — простонала Оксана. — Ой, больно, ой!..
— Терпи — атаманом будешь, — ответил мучитель.
Салават понял, что действовать надо быстро. Холод, обдавший ноги, колеблющееся пламя светца — все показывало, что дверь отворена, сейчас их в избе только двое… Он выскочил из-за печки. Крик насильников колыхнул пламя. Прежде чем кто-то из них успел выхватить оружие, Салават бросился на офицера и ударил его в грудь кинжалом. Тот свалился без крика. Казак схватился за пистолет, но Салават рассчитал все заранее: с железной печной заслонкой в руках он ринулся на казака. Тот выстрелил. Салават ударил его заслонкой по голове и, когда рухнул казак, ещё раз ножом.
Оксана стояла, жадно глотая воздух, с каким-то детским испугом глядя на Салавата. Лицо её было бледно, даже самые губы вдруг побелели как снег.
— Живо, бежим! — сказал Салават, сжав ей руки. — Бери малайку! — Но, не успев ответить, она ещё раз схватила ртом воздух и молча упала, глухо ударившись головою об пол. У губ её показалась кровь.
Салават запер дверь и метнулся к ней. Сорочка на груди её пропиталась кровью. Он разорвал сорочку и понял: казачья пуля случайно пробила ей сердце.
Некогда было возиться с мёртвой — ей уже было ничто не страшно. Остался сын. Несколько упущенных мгновений могли ему стоить жизни… Салават подскочил к люльке, схватил младенца, торопливо завернул его во что попало и стал, прислонясь к стене, у самой двери. В ту же минуту послышался разговор во дворе и шаги по ступеням. Дверь распахнулась, казак с понятыми вошёл в избу. Салават выстрелил в затылок казака, всплеснувшего руками при виде убитых товарищей, и выскочил за дверь. В сенях он положил ребёнка на пол и упёрся плечом в дверь. Понятые дёргали её изнутри.
— Сиди тихо. Всех перебью! — угрожающе, приглушённым голосом произнёс Салават.
Дёргать перестали. Салават взял стоявшее в сенях коромысло, припёр им дверь, поднял сына, скользнул во двор, быстро вскочил в седло и помчался по снежной, освещённой луной улице, прижимая к груди плачущего младенца. Уже в конце улицы он услыхал сзади крики. Он ударил коня нагайкой. Ребёнок заплакал сильнее, и ветер свистнул в ушах.
— Молчи, Салават-углы. Батыром будешь, как вырастешь… Привыкай жить в седле, — бодрил Салават малютку, поспешая к переправе через реку.
Когда Салават решил, что не так уж легко его настигнуть, он убавил рысь и запел новую для него песню, с новым небывалым напевом:
Маленький сын, сын батыра,
Внук месяца, тёплый кусочек,
Не плачь у сердца своего отца,
Ведь девять месяцев молчал ты
под сердцем матери.
Зачем плачешь, о чём плачешь?
Вырастешь ты, мой цветок,
Среди правоверных.
Слава отца заменит тебе молоко матеря,
Песня о войне будет первой твоей песней,
Дума о свободе — первой думой…
Ай-гай, Салават-углы,
Сын орла и племянник месяца.
Ребёнок замолк, убаюканный ли песней, утомлённый ли качкой. В лесу завыл волк. Салават остановился, зарядил пистолет и снова пустил коня рысью.
* * *
Не надеясь только на силу и страх, наводимый казнями, правительство Екатерины после поимки Пугачёва обещало прощение повстанцам, являющимся с повинной. Им выдавали «ярлыки», охранявшие их дома от разорения карательными отрядами.
В Челябинской крепости, в помещении Исетской провинциальной канцелярии, что ни день толпились русские и башкиры, приносившие вины свои перед начальством.
Штатских чиновников в канцелярии сменили офицеры, прибывшие из Москвы и Петербурга. На них была возложена ответственная миссия — восстановить доверие к правительству, разрушенное местными чиновниками мздоимцами, взяточниками и вымогателями.
За зелёным сукном канцелярского стола сидел офицер, принимая просителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Откуда ты? Солдаты в селе! — с ужасом прошептала Оксана. — Изловят! Скорей уходи!..
— Малай у тебя или девка? — с порога спросил Салават.
— Мальчонка… Да не студи ты избу! Входи, коль пришёл.
Салават вошёл. В облаке пара, ворвавшегося вместе с ним, он увидал люльку и прямо шагнул к ней.
— Куды с морозу? — крикнула Оксана, отталкивая его.
Салават сел на лавку.
— Едем со мной — женой моей будешь… Хотел сватов послать, да такое время: ещё сватов по дороге поймают… Едем так, без сватов…
— Что плетёшь-то ты, нехристь! — оборвала Оксана.
— Не пойдёшь? — спросил Салават, словно бы даже с угрозой.
— Знамо, нет!.. Кабы ты крещёный…
— Малайку тогда заберу.
— Ишь, умник!.. Ты сам роди! — огрызнулась она, закрывая всем телом ребёнка.
— Ну, латна, до утра думай-гадай.
— Нечего ждать утра! Не пойду в мухаметки. А ты, чай, и утром все нехристем будешь!..
— Малайку ведь жалко, — просительно и уже неуверенно произнёс Салават. — Ведь как без отца ему жить!
— Без отца не будет! — со злым задором возразила Оксана. — Я ему русского татку возьму!
— Его крестила?! — спросил Салават быстро и горячо.
— Нет ещё, у нас поп убег, крестить некому. Погоди, вот вернётся…
— Чтобы сын Салавата крещёный? — Салават в возмущении вскочил — и вдруг замолчал. Он услышал, что с улицы в сени входят какие-то люди. Салават отшатнулся за выступ широкой печи.
Оксана бросилась к двери, чтобы её запереть, но её распахнули снаружи, и в тот же миг Оксану схватили чьи-то крепкие, грубые руки.
— Стой, красавица, стой! — Через порог шагнул офицер с двумя казаками, один из которых держал Оксану за руки, вывернутые за спину.
Салават понял, что попался в облаву, и притаился за печью.
— Где отец? — спросил офицер.
— Почём я знаю? Схватили злодеи да увели, а куда девали — не знаю. Может, повесили, может, и из ружья застрелили…
— А молодца-башкирца ты принимала, он где? — продолжал офицер.
В эту минуту казак, верно, сильнее вывернул руку Оксаны.
— Ой, пусти! Не знаю, где… Был, да ушёл… Не ходила же я за ним… Ты бы пришёл — и тебя накормила бы… Почём я знаю, какой башкирец? Их весь год как собак тут шло!..
— А чья лошадь стоит во дворе? — грозно спросил офицер.
Салавату хотелось выскочить из-за печки, перебить незваных гостей и взять с собой Оксану. «Теперь уж ей некуда будет деться — пойдёт!» — подумал Салават, но, не видя, как вооружены пришельцы, он не решался оставить свою засаду.
— Чья лошадь? — повторил казак, видимо, снова выкручивая руку Оксане.
— Ой, ой! Моя лошадь!.. Ой, пусти, моя!.. — вскрикнула женщина.
— Вот мы сейчас хозяина-то пошарим, — сказал офицер. — Ну-ка, Чарочкин, живо сюда понятых.
— Не успеет стрижена девка косы заплесть! — выкрикнул, выходя, казак.
— Дверь закройте, ироды, мальчишку мне заморозили! — простонала Оксана. — Ой, больно, ой!..
— Терпи — атаманом будешь, — ответил мучитель.
Салават понял, что действовать надо быстро. Холод, обдавший ноги, колеблющееся пламя светца — все показывало, что дверь отворена, сейчас их в избе только двое… Он выскочил из-за печки. Крик насильников колыхнул пламя. Прежде чем кто-то из них успел выхватить оружие, Салават бросился на офицера и ударил его в грудь кинжалом. Тот свалился без крика. Казак схватился за пистолет, но Салават рассчитал все заранее: с железной печной заслонкой в руках он ринулся на казака. Тот выстрелил. Салават ударил его заслонкой по голове и, когда рухнул казак, ещё раз ножом.
Оксана стояла, жадно глотая воздух, с каким-то детским испугом глядя на Салавата. Лицо её было бледно, даже самые губы вдруг побелели как снег.
— Живо, бежим! — сказал Салават, сжав ей руки. — Бери малайку! — Но, не успев ответить, она ещё раз схватила ртом воздух и молча упала, глухо ударившись головою об пол. У губ её показалась кровь.
Салават запер дверь и метнулся к ней. Сорочка на груди её пропиталась кровью. Он разорвал сорочку и понял: казачья пуля случайно пробила ей сердце.
Некогда было возиться с мёртвой — ей уже было ничто не страшно. Остался сын. Несколько упущенных мгновений могли ему стоить жизни… Салават подскочил к люльке, схватил младенца, торопливо завернул его во что попало и стал, прислонясь к стене, у самой двери. В ту же минуту послышался разговор во дворе и шаги по ступеням. Дверь распахнулась, казак с понятыми вошёл в избу. Салават выстрелил в затылок казака, всплеснувшего руками при виде убитых товарищей, и выскочил за дверь. В сенях он положил ребёнка на пол и упёрся плечом в дверь. Понятые дёргали её изнутри.
— Сиди тихо. Всех перебью! — угрожающе, приглушённым голосом произнёс Салават.
Дёргать перестали. Салават взял стоявшее в сенях коромысло, припёр им дверь, поднял сына, скользнул во двор, быстро вскочил в седло и помчался по снежной, освещённой луной улице, прижимая к груди плачущего младенца. Уже в конце улицы он услыхал сзади крики. Он ударил коня нагайкой. Ребёнок заплакал сильнее, и ветер свистнул в ушах.
— Молчи, Салават-углы. Батыром будешь, как вырастешь… Привыкай жить в седле, — бодрил Салават малютку, поспешая к переправе через реку.
Когда Салават решил, что не так уж легко его настигнуть, он убавил рысь и запел новую для него песню, с новым небывалым напевом:
Маленький сын, сын батыра,
Внук месяца, тёплый кусочек,
Не плачь у сердца своего отца,
Ведь девять месяцев молчал ты
под сердцем матери.
Зачем плачешь, о чём плачешь?
Вырастешь ты, мой цветок,
Среди правоверных.
Слава отца заменит тебе молоко матеря,
Песня о войне будет первой твоей песней,
Дума о свободе — первой думой…
Ай-гай, Салават-углы,
Сын орла и племянник месяца.
Ребёнок замолк, убаюканный ли песней, утомлённый ли качкой. В лесу завыл волк. Салават остановился, зарядил пистолет и снова пустил коня рысью.
* * *
Не надеясь только на силу и страх, наводимый казнями, правительство Екатерины после поимки Пугачёва обещало прощение повстанцам, являющимся с повинной. Им выдавали «ярлыки», охранявшие их дома от разорения карательными отрядами.
В Челябинской крепости, в помещении Исетской провинциальной канцелярии, что ни день толпились русские и башкиры, приносившие вины свои перед начальством.
Штатских чиновников в канцелярии сменили офицеры, прибывшие из Москвы и Петербурга. На них была возложена ответственная миссия — восстановить доверие к правительству, разрушенное местными чиновниками мздоимцами, взяточниками и вымогателями.
За зелёным сукном канцелярского стола сидел офицер, принимая просителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131