..
Ржевский быстро, остро взглянул на Иевлева, ненатурально усмехнулся:
– И о том вы здесь ведаете?
Сильвестр Петрович кивнул:
– И о том ведаем.
Воевода нахмурился, помолчал, спросил, перелистывая бумаги:
– Послана была тобою челобитная, на Воронеж, Апраксину, Иевлев?
– Мною? – удивился Сильвестр Петрович. – Какая такая челобитная?
– Уж будто и не ведаешь? Уж будто не ты послал туда беглого холопя князя Зубова!
Иевлев смотрел с таким непритворным удивлением, что Ржевский только пожал плечами и заговорил попроще, не судьею, а собеседником:
– Сей смерд в прежние времена поднял руку на своего боярина, потом на Волгу ушел, искать зипуна, у них, у татей, тако о бесчинствах говорят. С Волги будто сюда, на Двину, подался, а когда его ныне на Воронеже Зубов велел имать, он вдругораз от него сбежал, да еще смертоубийство сделал и холопя за собою в степь увел. Беглого сего, Молчана кличкою, здесь знают, он и тут воду мутил, к бунту подбивал и крепко был дружен с лютым государю ворогом капитаном Крыковым...
– Крыковым! – воскликнул Иевлев.
– Его-то знаешь, а то, я думал, и на сего человека удивишься.
– Крыков Афанасий Петрович погиб доблестно, и честное имя его...
Ржевский с неприязнью поморщился:
– Полно, Иевлев! Твой Крыков с сим же Молчаном прелестные листы читал, кои и тебе ведомы. Что пустое врать! Али не знаешь ты, какие тайные беседы в крыковской избе бывали? Али тебе там не случалось сиживать? Вон Егор Пустовойтов показывает, что об многом ты с Крыковым наедине говаривал, – о чем? Ужели ни разу Азов помянут не был, где князь Прозоровский государевых ворогов имал? Ужели о том, что Прозоровского холопей здешние воры как курей бьют, не беседовали вы? Ужели не подумалось тебе, Иевлев, ни единого разу, что твой прославленный Крыков – тать, государю нашему изменник, что...
– Князь Василий! – сурово оборвал воеводу Сильвестр Петрович. – Ты думай чего хочешь, а мне сии слова слушать – претит. Коли за делом меня позвал, так дело и говори. Ужели сам ты веришь в то, о чем ныне речь ведешь? Ужели пьяный вор, бездельник и дурак, зверюга Прозоровский так обдурил тебя? Ты правду ищи...
– Правду? – крикнул вдруг Ржевский. – Правду? А где она, правда? Вон об тебе сколько написано – гора, видишь? И по-аглицки, и по-немецки, и по-венециански! Где она, правда, в котором листе? Как твой кормщик скажу: есмь человек. Поверил бы тебе, да в листах написано – не верь! Отпустил бы тебя из сего узилища, да и своя голова, я чай, дорога, с меня спросят, а ноне на Руси словом не спрашивают, все более дыбою, да колесом, да плахою. Всюду разное шепчут. Из Москвы людей шлют, что-де Прозоровский ни в чем не повинен, обнесен клеветою, а не при деле до времени...
Сильвестр Петрович поднял взгляд, спросил резко:
– К чему сия жалостная беседа? Чтобы я, слушая тебя, возрыдал на твои горести? Нет, не возрыдаю! Я тебя, друг любезный, с Переяславля помню, каков ты умник! Правду ему не отыскать. А ты ее ищешь? Для чего не почел наипервейшим долгом гишторию мою прискорбную разобрать, как сюда приехал? Так оно поспокойнее? Чтобы как иначе, случаем, фортуна не повернулась. Чтобы не просчитаться перед государем? Ты еще захворай, иначе все едино спросят...
Ржевский ударил ладонью по столу, крикнул:
– Молчи!
– А коли мне молчать, так и ты не жалуйся на свою долю, – отрезал Иевлев. – Более и толковать нечего...
Ржевский вернулся к столу, вновь стал листать бумаги, как будто в них и была правда. В наступившей тишине сделалось слышно, как за дверью словно стоялые кони топчутся караульщики, как снаружи, за слюдяными, в решетках окнами покрикивают «доглядывай!» В морозном ночном воздухе стучали колотушки, на колокольне церкви Параскевы отзванивали часы. Медленно проходила ночь, Ржевский все читал. К утру Иевлев взглянул на князя, подумал: «Слабый человек! Совсем слабый! Боязно ему и думать, не то что делать».
– Кто таков Риплей? – спросил воевода.
– Подсыл и пенюар! – резко ответил Иевлев.
– Лофтус кто?
– Шведского короля Карла шпион!
– Георг Лебаниус?
– Лофтуса правая рука.
Ржевский откинулся на лавке, хохотнул, осведомился:
– Эдак и покойный Лефорт...
– Там видно будет, – угрюмо перебил Иевлев. – Внуки узнают...
– Что ж, однако, они узнают? – насторожившись, спросил воевода.
Сильвестр Петрович начал было про Азов, как Лефорт подвел под шанцы подкоп, отчего погибло более трехсот человек, но тотчас же понял, что об этом толковать не следовало, и махнул рукою на полуслове...
– Таково и бунтовщики стрельцы на Москве болтали, – сухо сказал воевода. – Истинно так: еретик Францка Лефорт. Не гневайся, Иевлев, но все оно – от Крыкова твоего, – верно говорит князь Прозоровский...
– Прозоровский в ход пошел! – горько усмехнулся Сильвестр Петрович. – То-то дождусь я правды...
Воевода полистал еще, зевнул, потянулся. За слюдяными окошками медленно розовела морозная заря.
– Тут враз не управиться! – сказал он, складывая листы. – Тут, Иевлев, не день и не два надобны. И еще рассуждаю: не в моей воле об сем деле решать...
– В чьей же?
– Решить об тебе един только государь может – Петр Алексеевич...
– А я думал – ты! – с издевкой в голосе произнес Иевлев. – Все ждал: почитаешь листы, да и отпустишь. Ин, нет!
Кивнул, поднялся, пошел, тяжело опираясь на костыль. Ржевский окликнул:
– С ногой-то что?
– А я, вишь, князь Василий, в баталии был, так там палили...
– Как же кормщик-то целехоньким вышел?
Сильвестр Петрович обернулся у двери, морщась от боли в ноге, сказал:
– Семнадцать ран на нем – ножевых, сабельных, пулевых. Живого места нет. И не тебе над ним смеяться, князь Василий...
Его лицо исказилось бешенством, срывающимся голосом он крикнул:
– Доблестного воина, истинного и достославного героя, коими Русь держится, по изветам иноземцев да злодея Прозоровского, заточили в узилище, катам на радость! В уме ли ты, Ржевский? Время минется, истина наверх выйдет, не было еще того на свете, чтобы с прошествием годов правда потерялась, все узнают люди, ну, а как узнают – каким ты тогда предстанешь? Я не к совести твоей говорю, ты ее не ведаешь, я – к хитрости говорю. Глупо, глупо, князь Василий, делаешь, ну да шут с тобой, что тебе кланяться, о чем тебя просить...
Он повернулся к двери; забыв про засов, дернул скобу, выронил костыль, ушибся ногой и с коротким стоном припал к бревенчатой стене съезжей. Ржевский подхватил его за плечи, поднял костыль. Сильвестр Петрович дышал рывками, холодный пот катился по его серому лицу.
Отворив дверь, воевода крикнул дьяков. Гусев и Абросимов вошли с поклонами, совсем напуганные, ничего не понимающие: подслушивали, как узник Иевлев орал на воеводу князя Ржевского. Князь Василий заговорил строго:
– Господина Иевлева содержать в остроге, твердо памятуя, что есть он капитан-командор и от сего своего звания никем не отрешен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
Ржевский быстро, остро взглянул на Иевлева, ненатурально усмехнулся:
– И о том вы здесь ведаете?
Сильвестр Петрович кивнул:
– И о том ведаем.
Воевода нахмурился, помолчал, спросил, перелистывая бумаги:
– Послана была тобою челобитная, на Воронеж, Апраксину, Иевлев?
– Мною? – удивился Сильвестр Петрович. – Какая такая челобитная?
– Уж будто и не ведаешь? Уж будто не ты послал туда беглого холопя князя Зубова!
Иевлев смотрел с таким непритворным удивлением, что Ржевский только пожал плечами и заговорил попроще, не судьею, а собеседником:
– Сей смерд в прежние времена поднял руку на своего боярина, потом на Волгу ушел, искать зипуна, у них, у татей, тако о бесчинствах говорят. С Волги будто сюда, на Двину, подался, а когда его ныне на Воронеже Зубов велел имать, он вдругораз от него сбежал, да еще смертоубийство сделал и холопя за собою в степь увел. Беглого сего, Молчана кличкою, здесь знают, он и тут воду мутил, к бунту подбивал и крепко был дружен с лютым государю ворогом капитаном Крыковым...
– Крыковым! – воскликнул Иевлев.
– Его-то знаешь, а то, я думал, и на сего человека удивишься.
– Крыков Афанасий Петрович погиб доблестно, и честное имя его...
Ржевский с неприязнью поморщился:
– Полно, Иевлев! Твой Крыков с сим же Молчаном прелестные листы читал, кои и тебе ведомы. Что пустое врать! Али не знаешь ты, какие тайные беседы в крыковской избе бывали? Али тебе там не случалось сиживать? Вон Егор Пустовойтов показывает, что об многом ты с Крыковым наедине говаривал, – о чем? Ужели ни разу Азов помянут не был, где князь Прозоровский государевых ворогов имал? Ужели о том, что Прозоровского холопей здешние воры как курей бьют, не беседовали вы? Ужели не подумалось тебе, Иевлев, ни единого разу, что твой прославленный Крыков – тать, государю нашему изменник, что...
– Князь Василий! – сурово оборвал воеводу Сильвестр Петрович. – Ты думай чего хочешь, а мне сии слова слушать – претит. Коли за делом меня позвал, так дело и говори. Ужели сам ты веришь в то, о чем ныне речь ведешь? Ужели пьяный вор, бездельник и дурак, зверюга Прозоровский так обдурил тебя? Ты правду ищи...
– Правду? – крикнул вдруг Ржевский. – Правду? А где она, правда? Вон об тебе сколько написано – гора, видишь? И по-аглицки, и по-немецки, и по-венециански! Где она, правда, в котором листе? Как твой кормщик скажу: есмь человек. Поверил бы тебе, да в листах написано – не верь! Отпустил бы тебя из сего узилища, да и своя голова, я чай, дорога, с меня спросят, а ноне на Руси словом не спрашивают, все более дыбою, да колесом, да плахою. Всюду разное шепчут. Из Москвы людей шлют, что-де Прозоровский ни в чем не повинен, обнесен клеветою, а не при деле до времени...
Сильвестр Петрович поднял взгляд, спросил резко:
– К чему сия жалостная беседа? Чтобы я, слушая тебя, возрыдал на твои горести? Нет, не возрыдаю! Я тебя, друг любезный, с Переяславля помню, каков ты умник! Правду ему не отыскать. А ты ее ищешь? Для чего не почел наипервейшим долгом гишторию мою прискорбную разобрать, как сюда приехал? Так оно поспокойнее? Чтобы как иначе, случаем, фортуна не повернулась. Чтобы не просчитаться перед государем? Ты еще захворай, иначе все едино спросят...
Ржевский ударил ладонью по столу, крикнул:
– Молчи!
– А коли мне молчать, так и ты не жалуйся на свою долю, – отрезал Иевлев. – Более и толковать нечего...
Ржевский вернулся к столу, вновь стал листать бумаги, как будто в них и была правда. В наступившей тишине сделалось слышно, как за дверью словно стоялые кони топчутся караульщики, как снаружи, за слюдяными, в решетках окнами покрикивают «доглядывай!» В морозном ночном воздухе стучали колотушки, на колокольне церкви Параскевы отзванивали часы. Медленно проходила ночь, Ржевский все читал. К утру Иевлев взглянул на князя, подумал: «Слабый человек! Совсем слабый! Боязно ему и думать, не то что делать».
– Кто таков Риплей? – спросил воевода.
– Подсыл и пенюар! – резко ответил Иевлев.
– Лофтус кто?
– Шведского короля Карла шпион!
– Георг Лебаниус?
– Лофтуса правая рука.
Ржевский откинулся на лавке, хохотнул, осведомился:
– Эдак и покойный Лефорт...
– Там видно будет, – угрюмо перебил Иевлев. – Внуки узнают...
– Что ж, однако, они узнают? – насторожившись, спросил воевода.
Сильвестр Петрович начал было про Азов, как Лефорт подвел под шанцы подкоп, отчего погибло более трехсот человек, но тотчас же понял, что об этом толковать не следовало, и махнул рукою на полуслове...
– Таково и бунтовщики стрельцы на Москве болтали, – сухо сказал воевода. – Истинно так: еретик Францка Лефорт. Не гневайся, Иевлев, но все оно – от Крыкова твоего, – верно говорит князь Прозоровский...
– Прозоровский в ход пошел! – горько усмехнулся Сильвестр Петрович. – То-то дождусь я правды...
Воевода полистал еще, зевнул, потянулся. За слюдяными окошками медленно розовела морозная заря.
– Тут враз не управиться! – сказал он, складывая листы. – Тут, Иевлев, не день и не два надобны. И еще рассуждаю: не в моей воле об сем деле решать...
– В чьей же?
– Решить об тебе един только государь может – Петр Алексеевич...
– А я думал – ты! – с издевкой в голосе произнес Иевлев. – Все ждал: почитаешь листы, да и отпустишь. Ин, нет!
Кивнул, поднялся, пошел, тяжело опираясь на костыль. Ржевский окликнул:
– С ногой-то что?
– А я, вишь, князь Василий, в баталии был, так там палили...
– Как же кормщик-то целехоньким вышел?
Сильвестр Петрович обернулся у двери, морщась от боли в ноге, сказал:
– Семнадцать ран на нем – ножевых, сабельных, пулевых. Живого места нет. И не тебе над ним смеяться, князь Василий...
Его лицо исказилось бешенством, срывающимся голосом он крикнул:
– Доблестного воина, истинного и достославного героя, коими Русь держится, по изветам иноземцев да злодея Прозоровского, заточили в узилище, катам на радость! В уме ли ты, Ржевский? Время минется, истина наверх выйдет, не было еще того на свете, чтобы с прошествием годов правда потерялась, все узнают люди, ну, а как узнают – каким ты тогда предстанешь? Я не к совести твоей говорю, ты ее не ведаешь, я – к хитрости говорю. Глупо, глупо, князь Василий, делаешь, ну да шут с тобой, что тебе кланяться, о чем тебя просить...
Он повернулся к двери; забыв про засов, дернул скобу, выронил костыль, ушибся ногой и с коротким стоном припал к бревенчатой стене съезжей. Ржевский подхватил его за плечи, поднял костыль. Сильвестр Петрович дышал рывками, холодный пот катился по его серому лицу.
Отворив дверь, воевода крикнул дьяков. Гусев и Абросимов вошли с поклонами, совсем напуганные, ничего не понимающие: подслушивали, как узник Иевлев орал на воеводу князя Ржевского. Князь Василий заговорил строго:
– Господина Иевлева содержать в остроге, твердо памятуя, что есть он капитан-командор и от сего своего звания никем не отрешен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163