– Матросы нынче у тебя, государь, истинные; оно с толком сделано, что поморов набрали на твои корабли. Народ привычный, добежим. Иевлев-то Сильвестр Петрович с нами пойдет?
– С нами.
– Ну и ладно!
Фрегат шел быстро. Вперед смотрящий бил в медный колокол, чтобы случаем не потопить рыбацкую посудинку. Рябов, щурясь, искал взглядом знакомые приметы – часовню, колено реки, избу на взгорье. Петр негромко спросил:
– Боязно было шведский корабль вести, кормщик?
– На смерть, как на солнце, во все глаза не взглянешь, государь! – ответил Рябов. – Все думалось: жить еще буду, не помру. Так и сталось, живу, да только вот от тебя милость – ребята на улице кричат: «Бублий горяч, бублий горяч!»
Царь засмеялся, объяснил:
– Не бублий горяч, а Публий Гораций Коклес, римлянин достойнейший. Сей римлянин вначале с Герминием и Ларцием, а позже един защищал мост на реке Тибр против этрусков, пока мост позади него не был разобран. Гораций тогда бросился в реку... Римляне позже поставили ему памятник.
– Ишь ты! – сказал Рябов. – Большое дело... И давно приключилось?
– Годов с тысячу назад, а то и более.
Кормщик присвистнул.
– Не оробел, значит, мужик! – сказал он погодя. – Тоже, небось, думал: спасусь, дескать...
Сзади, постукивая костылем, к штурвалу подошел Сильвестр Петрович, сказал, что время позднее, как раз к спуску корабля на верфь только поспеть, там, наверное, заждались. Вдали уже блестели маковки архангельских церквей.
– На верфь пойдем? – спросил Рябов.
– Разворачивай на верфь! – велел Петр.
Аггей Пустовойтов закричал в говорную трубу командные слова, матросы резво разбежались по местам. Была видна соломбальская верфь и стоящий возле нее на якорях военный флот. На утреннем свежем ветре реяли кормовые андреевские флаги, на мачтах развевались вымпелы, матросы ведрами скатывали палубы, с кораблей доносилось пение рожков, треск барабанов. У Петра дернулась щека, он впился взглядом в корабли, толкнул Иевлева:
– А? Ничего не скажешь! Эскадра!
Фрегат выполнил маневр, лег на галс. Опять зашелестела вода за кормою, ветер резко засвистал, в снастях. Корабли эскадры словно росли на глазах, делались больше, выше, мощнее. Уже блестели на солнце медные погонные и ретирадные пушки, уже виднелись в раскрытых портах стволы тяжелых орудий, уже слышны были командные слова капитанов, выбежавших на ют, чтобы видеть государев фрегат.
– Хороши корабли? – хриплым от волнения голосом спросил царь Рябова.
– Потрудились ничего! – ответил кормщик. – Построили. И шведу не дали пожечь, тоже потрудились. Вот он нынче и есть – флот!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Не смигни – так и не страшно!
Пословица
1. НЕРУШИМОЕ РЕШЕНИЕ
Проснувшись со светом, Ванятка Рябов протер кулаками глаза, дважды сладко зевнул и хотел было спать дальше, но вдруг вспомнил свое нерушимое решение и сразу сел на лавке, испугавшись того, что сам определил для себя.
Недолгое время поразмыслив и совсем проснувшись, он перестал робеть. Все задуманное опять, как накануне, представилось ему нетрудным, простым и легко исполнимым делом: стоило только одеться и уйти со двора. Мать крепко спала. Отец, должно быть, ушел к своему флоту. Сироты бабиньки Евдохи, раскидавшись, сопели на печи. Ванятка с опаской на них воззрился: они могли погубить все дело – вечно таскались всюду за ним и поднимали рев, если он их оставлял.
Нет, сироты спали крепко.
Ванятка оделся, осторожно постучал новым подкованным каблуком по полу, чтобы ловчее ходилось, завязал на себе пояс и, не тратя времени на поиски гребня, пальцами расчесал кудрявые волосы. Так как он был щеголем и уходил из дому надолго, а может быть, навечно, то прихватил с собою еще и кафтан, недавно перешитый из отцовского. Теперь осталось только вынуть из подпечка запрятанный туда накануне узелок. Такой узелок мать обычно справляла отцу, когда он собирался в море, такой же, готовясь в плавание, завязал себе и Ванятка. В узелке были шаньги – одна надкусанная, другая совсем целая, печеное яйцо, соль да огурец, тоже надкусанный.
Стараясь не шуметь, Ванятка вышел и сразу же на крыльце столкнулся с бабинькой Евдохой, которая очень удивилась, увидев мальчика в такую рань, и еще больше удивилась, заметив, что у него в руке узелок, а на плечах новый кафтанчик.
– Куда ж, мужик, собрался? – спросила бабинька Евдоха. – В церкву, что ли?
Ванятка подумал – он никогда не отвечал сразу, – насупился и сказал, что нет, не в церкву собрался.
– Не в церкву – так куда же?
– А пойду малым делом погуляю. Чего ж мне и не погулять?
– Погуляй, погуляй, дело хорошее!
На лице бабиньки Евдохи показалось озабоченное выражение, и Ванятка, догадываясь о том, что сейчас скажет бабинька, сердито заморгал.
– Сиротам бы, я чай, тоже не грех с тобой-то...
– А чего им, сопливым, со мной! – жалостно заговорил Ванятка. – Я, ишь, вымахал каков, а они и ходить-то толком не обучены. Доброе гуляние – таскай их на закукорках. Ей-ей, бабинька, они махонькие, пущай поспят...
Бабинька Евдоха согласилась, и Ванятка перестал моргать.
– Корабли станешь смотреть?
– И корабли погляжу. Им ныне в море идти, последний день на Двине-то...
– Иди, погляди. А кафтан чего кобеднишний надел?
– Что ж мне без кафтана? Все в кафтанах, а я в рубахе? Справили – вот и надел.
– В узелке-то что? – спросила бабинька.
– Ества в узле! – сказал Ванятка, зелеными глазами глядя на старуху снизу вверх.
– Ишь, каков мужик! – одобрила бабинька. – И об естве подумал. Надолго, видать, собрался...
«Навечно!» – хотел было ответить Ванятка, не умевший лгать, но во-время прикусил язык. Бабинька развязала узелок, покачала старой трясущейся головой, вздохнула:
– Мало тебе, парень, будет, коли до вечера пошел. Ты на еду злой – в тятьку. На вас коли едун нападет, хозяйке смертушка. И шаньга надкусанная. Погоди, лапушка, я тебе творожку туесок положу да тресочки свеженькой...
Ванятка сел на крыльцо, подперся кулаком, загрустил: «Не бывать мне более здесь, матушка возрыдает, бабинька убиваться станет». Но тотчас же решил твердо: «Ништо им! Повоют да перестанут. Тятенька со мною, не пропадем, еще и гостинцев привезу по прошествии времени».
Бабинька вынесла еды, завязала узелок получше, гребнем расчесала Ванятке кудри, еще подарила ему грош, – что ж мужику безденежно гулять!
– Покушаешь – квасу напьешься, – сказала бабинька, – у людей верно говорят: сытая курица и волка залягает. Иди с богом, да не балуйся с иными парнями, в воду еще ненароком канешь.
Ванятка, открывая калитку, ответил, как взрослый:
– Кану – вынусь! Не топор, не утону.
Старушка качала головой, дивилась: еще давеча дитяткой был, а нынче мужик. Летит, летит время...
А Ванятка меж тем подходил к усадьбе воеводы и отворачивался, чтобы иевлевские девы – Верунька и Иринка – не могли подумать, будто они ему уж так больно нужны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
– С нами.
– Ну и ладно!
Фрегат шел быстро. Вперед смотрящий бил в медный колокол, чтобы случаем не потопить рыбацкую посудинку. Рябов, щурясь, искал взглядом знакомые приметы – часовню, колено реки, избу на взгорье. Петр негромко спросил:
– Боязно было шведский корабль вести, кормщик?
– На смерть, как на солнце, во все глаза не взглянешь, государь! – ответил Рябов. – Все думалось: жить еще буду, не помру. Так и сталось, живу, да только вот от тебя милость – ребята на улице кричат: «Бублий горяч, бублий горяч!»
Царь засмеялся, объяснил:
– Не бублий горяч, а Публий Гораций Коклес, римлянин достойнейший. Сей римлянин вначале с Герминием и Ларцием, а позже един защищал мост на реке Тибр против этрусков, пока мост позади него не был разобран. Гораций тогда бросился в реку... Римляне позже поставили ему памятник.
– Ишь ты! – сказал Рябов. – Большое дело... И давно приключилось?
– Годов с тысячу назад, а то и более.
Кормщик присвистнул.
– Не оробел, значит, мужик! – сказал он погодя. – Тоже, небось, думал: спасусь, дескать...
Сзади, постукивая костылем, к штурвалу подошел Сильвестр Петрович, сказал, что время позднее, как раз к спуску корабля на верфь только поспеть, там, наверное, заждались. Вдали уже блестели маковки архангельских церквей.
– На верфь пойдем? – спросил Рябов.
– Разворачивай на верфь! – велел Петр.
Аггей Пустовойтов закричал в говорную трубу командные слова, матросы резво разбежались по местам. Была видна соломбальская верфь и стоящий возле нее на якорях военный флот. На утреннем свежем ветре реяли кормовые андреевские флаги, на мачтах развевались вымпелы, матросы ведрами скатывали палубы, с кораблей доносилось пение рожков, треск барабанов. У Петра дернулась щека, он впился взглядом в корабли, толкнул Иевлева:
– А? Ничего не скажешь! Эскадра!
Фрегат выполнил маневр, лег на галс. Опять зашелестела вода за кормою, ветер резко засвистал, в снастях. Корабли эскадры словно росли на глазах, делались больше, выше, мощнее. Уже блестели на солнце медные погонные и ретирадные пушки, уже виднелись в раскрытых портах стволы тяжелых орудий, уже слышны были командные слова капитанов, выбежавших на ют, чтобы видеть государев фрегат.
– Хороши корабли? – хриплым от волнения голосом спросил царь Рябова.
– Потрудились ничего! – ответил кормщик. – Построили. И шведу не дали пожечь, тоже потрудились. Вот он нынче и есть – флот!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Не смигни – так и не страшно!
Пословица
1. НЕРУШИМОЕ РЕШЕНИЕ
Проснувшись со светом, Ванятка Рябов протер кулаками глаза, дважды сладко зевнул и хотел было спать дальше, но вдруг вспомнил свое нерушимое решение и сразу сел на лавке, испугавшись того, что сам определил для себя.
Недолгое время поразмыслив и совсем проснувшись, он перестал робеть. Все задуманное опять, как накануне, представилось ему нетрудным, простым и легко исполнимым делом: стоило только одеться и уйти со двора. Мать крепко спала. Отец, должно быть, ушел к своему флоту. Сироты бабиньки Евдохи, раскидавшись, сопели на печи. Ванятка с опаской на них воззрился: они могли погубить все дело – вечно таскались всюду за ним и поднимали рев, если он их оставлял.
Нет, сироты спали крепко.
Ванятка оделся, осторожно постучал новым подкованным каблуком по полу, чтобы ловчее ходилось, завязал на себе пояс и, не тратя времени на поиски гребня, пальцами расчесал кудрявые волосы. Так как он был щеголем и уходил из дому надолго, а может быть, навечно, то прихватил с собою еще и кафтан, недавно перешитый из отцовского. Теперь осталось только вынуть из подпечка запрятанный туда накануне узелок. Такой узелок мать обычно справляла отцу, когда он собирался в море, такой же, готовясь в плавание, завязал себе и Ванятка. В узелке были шаньги – одна надкусанная, другая совсем целая, печеное яйцо, соль да огурец, тоже надкусанный.
Стараясь не шуметь, Ванятка вышел и сразу же на крыльце столкнулся с бабинькой Евдохой, которая очень удивилась, увидев мальчика в такую рань, и еще больше удивилась, заметив, что у него в руке узелок, а на плечах новый кафтанчик.
– Куда ж, мужик, собрался? – спросила бабинька Евдоха. – В церкву, что ли?
Ванятка подумал – он никогда не отвечал сразу, – насупился и сказал, что нет, не в церкву собрался.
– Не в церкву – так куда же?
– А пойду малым делом погуляю. Чего ж мне и не погулять?
– Погуляй, погуляй, дело хорошее!
На лице бабиньки Евдохи показалось озабоченное выражение, и Ванятка, догадываясь о том, что сейчас скажет бабинька, сердито заморгал.
– Сиротам бы, я чай, тоже не грех с тобой-то...
– А чего им, сопливым, со мной! – жалостно заговорил Ванятка. – Я, ишь, вымахал каков, а они и ходить-то толком не обучены. Доброе гуляние – таскай их на закукорках. Ей-ей, бабинька, они махонькие, пущай поспят...
Бабинька Евдоха согласилась, и Ванятка перестал моргать.
– Корабли станешь смотреть?
– И корабли погляжу. Им ныне в море идти, последний день на Двине-то...
– Иди, погляди. А кафтан чего кобеднишний надел?
– Что ж мне без кафтана? Все в кафтанах, а я в рубахе? Справили – вот и надел.
– В узелке-то что? – спросила бабинька.
– Ества в узле! – сказал Ванятка, зелеными глазами глядя на старуху снизу вверх.
– Ишь, каков мужик! – одобрила бабинька. – И об естве подумал. Надолго, видать, собрался...
«Навечно!» – хотел было ответить Ванятка, не умевший лгать, но во-время прикусил язык. Бабинька развязала узелок, покачала старой трясущейся головой, вздохнула:
– Мало тебе, парень, будет, коли до вечера пошел. Ты на еду злой – в тятьку. На вас коли едун нападет, хозяйке смертушка. И шаньга надкусанная. Погоди, лапушка, я тебе творожку туесок положу да тресочки свеженькой...
Ванятка сел на крыльцо, подперся кулаком, загрустил: «Не бывать мне более здесь, матушка возрыдает, бабинька убиваться станет». Но тотчас же решил твердо: «Ништо им! Повоют да перестанут. Тятенька со мною, не пропадем, еще и гостинцев привезу по прошествии времени».
Бабинька вынесла еды, завязала узелок получше, гребнем расчесала Ванятке кудри, еще подарила ему грош, – что ж мужику безденежно гулять!
– Покушаешь – квасу напьешься, – сказала бабинька, – у людей верно говорят: сытая курица и волка залягает. Иди с богом, да не балуйся с иными парнями, в воду еще ненароком канешь.
Ванятка, открывая калитку, ответил, как взрослый:
– Кану – вынусь! Не топор, не утону.
Старушка качала головой, дивилась: еще давеча дитяткой был, а нынче мужик. Летит, летит время...
А Ванятка меж тем подходил к усадьбе воеводы и отворачивался, чтобы иевлевские девы – Верунька и Иринка – не могли подумать, будто они ему уж так больно нужны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163