Здесь флот уже ждал адмирал Крюйс, серый от лихорадки. Петр с ним расцеловался, сказал, кивнув головой на Апраксина и Сильвестра Петровича:
– Справились, дошли, а, Корнелий Иванович? Вот Федор, вот Сильвестр, да шхипером на эскадре Рябов, кормщик.
Адмирал Крюйс медленно поднял взор, поправил крупные кольца парика, сказал голосом негромким, но исполненным скрытой силы:
– Я льщу себя надеждой, государь, ваше миропомазанное величество, что в недалеком будущем, когда главные части флота будут на Балтике, мне удастся послужить России вместе с моими молодыми собратьями господами Иевлевым и Апраксиным. Я надеюсь также, что многое дурное, к сожалению слышанное мною об иностранцах, рассеется со временем...
– Ну, ну! – не глядя на Крюйса, сказал Петр. – Ну, ну, чего там. У нас, Корнелий Иванович, доброму человеку все – и почет и чины, не поскупимся...
Всю ночь лил обильный, шумный дождь; на рассвете, не ожидая, пока просохнет земля, приступили к выгрузке. Матросы, солдаты, пушкари, офицеры, монастырские приписанные мужики, надсаживаясь, со страшным трудом выволакивали из липкой тундровой грязи тяжелые дубовые лафеты, пушечные стволы, бочки с мукой, с соленой рыбой, с сухарями, нагружали на сотни телег, поданных к самому берегу, о который разбивалась мутная морская вода. Телеги тут же вязли по самые ступицы, лошади хрипели, оскальзываясь, валились в грязь. Меншиков босой (эдак было легче), в закатанных портках, своею рукою наказывал недогадливых, нерадивых, ругался с десятскими, потом вдруг распорядился строить дощатый помост. Выгрузку остановили, навели мостки для телег, Петр, надрывая горло, голодный, обросший щетиной, сам установил черед, – дело пошло потолковее. Кони перестали падать, подводы вязнуть. Неподалеку от новой дощатой пристани, на сухом пригорке плотники под руководством Сильвестра Петровича делали салазки и катки под те фрегаты, которые должны были отправиться волоком. Петр побывал и здесь, аршином померил каток; выставив вперед нижнюю челюсть, подумал, потом кивнул:
– Ин ладно!
Огромная его фигура в коротком кафтане, в ботфортах, с черными, висящими вдоль лица мокрыми волосами, то появлялась на кораблях возле выгружаемых трюмов, то шел он к берегу, стоя в шлюпке, то, проваливаясь в грязь выше колен, промерял шестом место для выгрузки войск. Так же страстно, самозабвенно и притом еще весело, с заковыристыми прибаутками и руганью работал Александр Данилович. Встречаясь в этот день то на берегу, то на кораблях, они ничего друг другу не говорили, только переглядывались да поплевывали, посасывая свои трубки.
Вернувшись незадолго до обеда на флагманский корабль, Петр умылся, переоделся в сухое белье, кликнул цирюльника. Филька, кают-вахтер, принес ему на подносе зеленого стекла стаканчик водки и крендель с тмином; он выпил, зябко, уютно передернул плечами и сел писать письмо к своему союзнику Августу II, королю польскому.
«Мы ныне обретаемся близ границы неприятельской, – быстро, кривыми, круглыми буквами писал Петр, – и намерены, конечно, с божьей помощью некоторое начинание учинить...»
Написанная фраза очень ему понравилась своею хитростью, он с удовольствием прочитал ее умному Головину, выслушал одобрение и, сделав плутовские глаза, стал писать дальше. В каюту, не постучав, вошел, тоже прибранный, выбритый, в парчовом кафтане, в туфлях с серебряными пряжками, Меншиков, положил на стол письмо от Щепотева.
– Чего вырядился? – спросил Петр, оглядывая Александра Даниловича.
– А того вырядился, что нынче есть день моего рождения! – отрезал Меншиков. – Коли никто не помнит, так хоть я не забыл...
– Но? – удивился Петр.
Посчитал по пальцам и кивнул:
– Не врет, верно!
– То-то, что верно!
– Читай письмо от Щепотева.
Меншиков распечатал, прочитал с трудом, по складам:
«Дорога готова, и пристань тож, и подводы, и суда на Онеге собраны во множестве. А подвод собрано две тысячи, и еще будет прибавка, а сколько судов и какою мерою, о том послана милости твоей роспись с сим письмом...»
– Роспись читай! – велел Петр, продолжая писать письмо дальше. Меншиков поджал губы, подождал. – Читай роспись! – приказал Петр.
Александр Данилович прочитал.
– От Бориса Петровича еще письмо к тебе, мин гер, – сказал он, складывая бумагу. – Просит Шереметев послать ему Апраксина в помощь...
Петр кивнул:
– Шереметев даром не попросит. Небось, и верно нужен. Потолкуем нынче, напомни...
– Напомню.
Написав Августу и прочитав все письмо Федору Алексеевичу Головину, успевшему задремать на лавке у стены, Петр принялся за письмо к Шереметеву.
«Мы сколь возможно скоро спешить будем», – писал он, и дальше в туманных, но несомненно понятных Шереметеву выражениях описывал трудный маршрут своей армии.
– С гонцом? – спросил Меншиков, запечатывая сургучом второе письмо.
– Да с таким, чтобы живым не дался!
Еще поглядел на Меншикова, сказал ласково:
– Кончим дела-то – справим праздничек твой. Рождение!
Дверь скрипнула, в каюту вошел первый лоцман Рябов – мокрый насквозь, с огромной, еще живой семгой в руке, сказал с усмешкою:
– Петр Алексеевич, я ее споймал, а повар не берет, – дескать, не станешь ты рыбу есть...
– Вон Данилыча порадуй, – ответил Петр, – ему ныне праздник. Вели повару к обеду изжарить.
Рябов вышел, Петр крикнул ему вслед:
– Ты пошто своего парня таишь? Веди его к царевичу, все веселее им двоим...
Кормщик не ответил – вроде как не услышал.
– Трудно царевичу играть, – произнес Меншиков, – не так здоров нынче.
Петр, тараща глаза, спросил недобрым голосом:
– Ты откудова знаешь – здоров, не здоров? Лекарь?
Но тотчас же смягчился и велел:
– Иди смотри, чтобы порядочен был стол...
2. МЕЖДУ ДЕЛОМ
После обеда, за которым пили здоровье славнейшего господина Меншикова, на флагманском корабле, в адмиральской каюте, надолго засели за кружки гретого пива с коньяком и кайенским перцем. Густо задымили трубки, сразу же завелся спор, все спокойно здесь расположившиеся понимали, что нескоро удастся еще так посидеть и побеседовать, как ныне ради дня рождения господина Меншикова. И Петр был спокоен, в ровном, насмешливо-добродушном расположении духа прогуливался по каюте и сипловато говорил:
– Я нимало не хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, алы механика, старающегося сыскать вечное движение, для того, судари мои, что, изыскивая столь небывалое и чрезвычайное, сии ученые мужи внезапно изобретают многие побочные, но изрядно полезные вещи. И потому, господа консилиум, не суйте вы ваши носы длинные в занятия ученых, не мешайтесь не в свое дело своими ремарками, но всяко поощряйте таких людей, ибо истинные безумцы противное сему чинят, называя упражнения ученых мужей бреднями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
– Справились, дошли, а, Корнелий Иванович? Вот Федор, вот Сильвестр, да шхипером на эскадре Рябов, кормщик.
Адмирал Крюйс медленно поднял взор, поправил крупные кольца парика, сказал голосом негромким, но исполненным скрытой силы:
– Я льщу себя надеждой, государь, ваше миропомазанное величество, что в недалеком будущем, когда главные части флота будут на Балтике, мне удастся послужить России вместе с моими молодыми собратьями господами Иевлевым и Апраксиным. Я надеюсь также, что многое дурное, к сожалению слышанное мною об иностранцах, рассеется со временем...
– Ну, ну! – не глядя на Крюйса, сказал Петр. – Ну, ну, чего там. У нас, Корнелий Иванович, доброму человеку все – и почет и чины, не поскупимся...
Всю ночь лил обильный, шумный дождь; на рассвете, не ожидая, пока просохнет земля, приступили к выгрузке. Матросы, солдаты, пушкари, офицеры, монастырские приписанные мужики, надсаживаясь, со страшным трудом выволакивали из липкой тундровой грязи тяжелые дубовые лафеты, пушечные стволы, бочки с мукой, с соленой рыбой, с сухарями, нагружали на сотни телег, поданных к самому берегу, о который разбивалась мутная морская вода. Телеги тут же вязли по самые ступицы, лошади хрипели, оскальзываясь, валились в грязь. Меншиков босой (эдак было легче), в закатанных портках, своею рукою наказывал недогадливых, нерадивых, ругался с десятскими, потом вдруг распорядился строить дощатый помост. Выгрузку остановили, навели мостки для телег, Петр, надрывая горло, голодный, обросший щетиной, сам установил черед, – дело пошло потолковее. Кони перестали падать, подводы вязнуть. Неподалеку от новой дощатой пристани, на сухом пригорке плотники под руководством Сильвестра Петровича делали салазки и катки под те фрегаты, которые должны были отправиться волоком. Петр побывал и здесь, аршином померил каток; выставив вперед нижнюю челюсть, подумал, потом кивнул:
– Ин ладно!
Огромная его фигура в коротком кафтане, в ботфортах, с черными, висящими вдоль лица мокрыми волосами, то появлялась на кораблях возле выгружаемых трюмов, то шел он к берегу, стоя в шлюпке, то, проваливаясь в грязь выше колен, промерял шестом место для выгрузки войск. Так же страстно, самозабвенно и притом еще весело, с заковыристыми прибаутками и руганью работал Александр Данилович. Встречаясь в этот день то на берегу, то на кораблях, они ничего друг другу не говорили, только переглядывались да поплевывали, посасывая свои трубки.
Вернувшись незадолго до обеда на флагманский корабль, Петр умылся, переоделся в сухое белье, кликнул цирюльника. Филька, кают-вахтер, принес ему на подносе зеленого стекла стаканчик водки и крендель с тмином; он выпил, зябко, уютно передернул плечами и сел писать письмо к своему союзнику Августу II, королю польскому.
«Мы ныне обретаемся близ границы неприятельской, – быстро, кривыми, круглыми буквами писал Петр, – и намерены, конечно, с божьей помощью некоторое начинание учинить...»
Написанная фраза очень ему понравилась своею хитростью, он с удовольствием прочитал ее умному Головину, выслушал одобрение и, сделав плутовские глаза, стал писать дальше. В каюту, не постучав, вошел, тоже прибранный, выбритый, в парчовом кафтане, в туфлях с серебряными пряжками, Меншиков, положил на стол письмо от Щепотева.
– Чего вырядился? – спросил Петр, оглядывая Александра Даниловича.
– А того вырядился, что нынче есть день моего рождения! – отрезал Меншиков. – Коли никто не помнит, так хоть я не забыл...
– Но? – удивился Петр.
Посчитал по пальцам и кивнул:
– Не врет, верно!
– То-то, что верно!
– Читай письмо от Щепотева.
Меншиков распечатал, прочитал с трудом, по складам:
«Дорога готова, и пристань тож, и подводы, и суда на Онеге собраны во множестве. А подвод собрано две тысячи, и еще будет прибавка, а сколько судов и какою мерою, о том послана милости твоей роспись с сим письмом...»
– Роспись читай! – велел Петр, продолжая писать письмо дальше. Меншиков поджал губы, подождал. – Читай роспись! – приказал Петр.
Александр Данилович прочитал.
– От Бориса Петровича еще письмо к тебе, мин гер, – сказал он, складывая бумагу. – Просит Шереметев послать ему Апраксина в помощь...
Петр кивнул:
– Шереметев даром не попросит. Небось, и верно нужен. Потолкуем нынче, напомни...
– Напомню.
Написав Августу и прочитав все письмо Федору Алексеевичу Головину, успевшему задремать на лавке у стены, Петр принялся за письмо к Шереметеву.
«Мы сколь возможно скоро спешить будем», – писал он, и дальше в туманных, но несомненно понятных Шереметеву выражениях описывал трудный маршрут своей армии.
– С гонцом? – спросил Меншиков, запечатывая сургучом второе письмо.
– Да с таким, чтобы живым не дался!
Еще поглядел на Меншикова, сказал ласково:
– Кончим дела-то – справим праздничек твой. Рождение!
Дверь скрипнула, в каюту вошел первый лоцман Рябов – мокрый насквозь, с огромной, еще живой семгой в руке, сказал с усмешкою:
– Петр Алексеевич, я ее споймал, а повар не берет, – дескать, не станешь ты рыбу есть...
– Вон Данилыча порадуй, – ответил Петр, – ему ныне праздник. Вели повару к обеду изжарить.
Рябов вышел, Петр крикнул ему вслед:
– Ты пошто своего парня таишь? Веди его к царевичу, все веселее им двоим...
Кормщик не ответил – вроде как не услышал.
– Трудно царевичу играть, – произнес Меншиков, – не так здоров нынче.
Петр, тараща глаза, спросил недобрым голосом:
– Ты откудова знаешь – здоров, не здоров? Лекарь?
Но тотчас же смягчился и велел:
– Иди смотри, чтобы порядочен был стол...
2. МЕЖДУ ДЕЛОМ
После обеда, за которым пили здоровье славнейшего господина Меншикова, на флагманском корабле, в адмиральской каюте, надолго засели за кружки гретого пива с коньяком и кайенским перцем. Густо задымили трубки, сразу же завелся спор, все спокойно здесь расположившиеся понимали, что нескоро удастся еще так посидеть и побеседовать, как ныне ради дня рождения господина Меншикова. И Петр был спокоен, в ровном, насмешливо-добродушном расположении духа прогуливался по каюте и сипловато говорил:
– Я нимало не хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, алы механика, старающегося сыскать вечное движение, для того, судари мои, что, изыскивая столь небывалое и чрезвычайное, сии ученые мужи внезапно изобретают многие побочные, но изрядно полезные вещи. И потому, господа консилиум, не суйте вы ваши носы длинные в занятия ученых, не мешайтесь не в свое дело своими ремарками, но всяко поощряйте таких людей, ибо истинные безумцы противное сему чинят, называя упражнения ученых мужей бреднями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163