у него, как и у всякого, имеются свои пристрастия и предпочтения, однако газетные новости отбору не подлежат — лопай, что дают. Да, совсем в другом положении пребывает тот американский старец, который каждое утро получает свежий номер «Нью-Йорк Таймс», любимой своей газеты, питающей такое уважение к давнему своему подписчику, к девяноста семи веснам у него за плечами, к не слишком крепкому по этой причине здоровью и к обретенному им праву на спокойствие под конец жизни — что ежедневно готовит и печатает для него тиражом в один экземпляр специальный выпуск газеты, сфальсифицированной от первого до последнего слова, заполненной исключительно отрадными новостями и лучезарными статьями, призванными оградить бедного старика от кошмаров, уже случившихся в мире, ныне творящихся и еще только ожидаемых: и на убедительных примерах доказывает газета, что экономический кризис резко пошел на спад, что безработица исчезла, и в России коммунизм эволюционирует в сторону капитализма, дрогнули и сдались большевики перед самоочевидными достоинствами американской системы. Да, именно эти приятные новости читают Джону Д. Рокфеллеру за завтраком, а потом, отослав секретаря, смакует он их собственными утомленными глазами, наслаждаясь жизнеутверждающими абзацами: наконец-то в мире воцарилась гармония, война, даже если и разразится, будет полезна и выгодна, дивиденды солидны, прибыль гарантирована, жить ему, вероятно, не очень долго, но свой смертный час он встретит как праведник, так что «Нью-Йорк Таймс» может по-прежнему ежедневно печатать для него в единственном экземпляре счастье, и будет он единственным обитателем нашей планеты, обладающим счастьем строго личным и передаче не подлежащим, всем остальным придется довольствоваться остатками. Рикардо Рейс, слегка ошеломленный тем, что только что узнал, опускает на колени португальскую газету, пытается представить себе, как дряхлый Джон Д. дрожащими иссохшими руками листает волшебные страницы, ни на миг не засомневавшись, а не ложь ли это от первого до последнего слова, и вот уже расходится тысячеустая молва по миру, передается телеграфными агентствами с континента на континент, попадает в редакцию «Нью-Йорк Таймс», однако ее сотрудникам строго-настрого приказано скрывать скверные новости, беспощадно выбрасывать их из экземпляра, предназначенного для Джона Д., который в отличие от обманутого мужа, все узнающего последним, вообще никогда ничего не узнает, вы подумайте, такой богатый, такой могущественный человек — и вот дает себя провести и обмануть, позволяет учинить над собой этакое двойное издевательство: ведь мало того, что мы знаем, что под видом известий ему подсовывают брехню, знаем мы также, что он никогда не узнает, что мы это знаем. Старики, делая вид, будто заняты неторопливым разговором, косятся в сторону Рикардо Рейса в ожидании своего собственного «Нью-Йорк Таймс», на завтрак у них сегодня был ломоть черствого хлеба и кружка ячменного кофе, зато скверные новости гарантированы, поскольку у них появился замечательный сосед — богач, который просто бросает прочитанную газетку на садовой скамейке. Рикардо Рейс поднялся, сделал знак старикам, а те воскликнули: Ах, спасибо, сеньор доктор! — и вот приземистый толстяк приближается с улыбкой на устах, берет, словно серебряный поднос, сложенную газету, а она — как новая, вот что значит — по-женски деликатные руки врача, возвращается на прежнее место, рядышком с сухопарым верзилой: чтение начнется не с первой страницы, прежде всего следует осведомиться о грабежах и кражах, о несчастных случаях, ознакомиться с извещениями о смерти, с хроникой происшествий, первое место среди которых по-прежнему занимает в дрожь бросающая и остающаяся таинственной гибель Луиса Уседы, равно как и омерзительная история о замученном ребенке на Эскадиньяс-дас-Олариас, дом восемь, полуподвал.
Войдя в дом, Рикардо Рейс видит на коврике в прихожей конверт нежнейшего лиловатого тона, ни адреса, ни имени отправителя не значится на нем, да и не нужно — на черном штемпеле, погасившем марку, едва можно разобрать слово «Коимбра», но если бы даже значилось на нем неведомо почему «Визеу» или «Кастело Бранко», это не имело бы ровно никакого значения, ибо город, откуда пришло это письмо, называется на самом деле — «Марсенда», а все прочее — не более чем географическое недоразумение или просто ошибка. Промедлила Марсенда с ответом — через несколько дней будет месяц, как побывала она здесь, в этом доме, где, если верить собственным ее словам, ее в первый раз поцеловали, а вот поди ж ты — даже это потрясение, вероятно, глубокое, вероятно, затронувшее самые тайные фибры души, самые сокровенные чувства, не подвигло ее броситься, чуть перешагнув порог отчего дома, к перу, к бумаге и вывести две строчки, пусть даже тщательно скрывающие истинные ее чувства, которые проявят и выявят разве лишь два слова, стоящие слишком близко одно к другому, ибо задрожавшая рука не смогла соблюсти должный интервал. Да-с, не поторопилась она с ответом, а теперь вот написала и, любопытно знать, что же такое она нам написала. Рикардо Рейс, не вскрывая, держит письмо в руке, а потом кладет его на освещенный настольной лампой столик возле кровати, на бога в лабиринте, так захотелось ему поступить с ним, здесь его оставить, а почему? может быть, устал за день, выслушивая похрипыванье, иначе называемое крепитацией, прохудившихся мехов, кавернозных португальских легких, устал и бродить в замкнутом, необновляемом пространстве квартала, подобно кляче, что качает воду, и, подобно кляче, на глазах его шоры, но, несмотря на это или именно благодаря этому, время от времени он чувствует — кружится голова от лета времени, угрожающе качаются дома и дворцы, вязко липнет к подошвам почва, оскальзывается на мокрых камнях нога. Что ж, если не вскрыл конверт, так уж, наверно, и не вскроет, а спросят — скажет, солгав, что никакого письма не получал, скорей всего, оно затерялось на долгом пути из Коимбры в Лиссабон, пропало, выпало из сумки трубящего в рожок курьера, галопом вскакавшего на продуваемый ветрами пустырь: Лиловатый конверт, скажет Марсенда, такие нечасто встречаются. Ах, ну если оно не выпало и не затерялось среди цветов, тогда кто-нибудь его наверняка найдет и отправит по назначению, не перевелись еще на свете честные люди, не способные присвоить себе чужое. Но если до сих пор не пришло письмо, может быть, этот кто-нибудь его вскрыл и прочел, и, хоть не ему было оно адресовано, написанные там слова скажут ему как раз то, что он должен был услышать, и, может быть, он идет куда глаза глядят с этим письмом в кармане и перечитывает время от времени. Это удивительно, ответит нам Марсенда, потому что в моем письме ни о чем таком не говорится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130