Да, не будь эта Лидия горничной, да притом еще — опытной и умелой, ей бы прямая дорога в канатоходцы, в жонглеры, в фокусники, но и для избранной стези есть у нее должные дарования, и не соответствует ее призванию разве что имя: Лидия зовут ее, а надо бы — Мария. Рикардо Рейс между тем привел себя в порядок — он уже выбрит, халат подпоясан, он успел даже приоткрыть створку окна, чтобы проветрить в номере, ибо терпеть не может застоявшуюся ночную духоту и дурные запахи, которые случается источать даже поэтам. И вот он впустил горничную. Доброе утро, сеньор доктор, произнесла она и поставила поднос, угощение на котором, хоть и оказалось не столь изысканно-обильным, как он себе воображал, не уронило чести отеля «Браганса», и не следует, стало быть, удивляться постоянству его постояльцев: иные, приезжая в Лиссабон, и слышать не хотят о другой гостинице. Рикардо Рейс, ответив на приветствие, произносит: Нет, спасибо, ничего не надо, и это ответ на вопрос: Не угодно ли еще чего-нибудь, неизменно задаваемый вышколенной прислугой, ко торая, услышав «нет», должна тихо удалиться, желательно не поворачиваясь спиной к постояльцу, что есть признак неуважения к тому, кто нам платит и позволяет существовать, но Лидия, получившая приказ проявить к доктору Рейсу удвоенное внимание, вместо того чтобы уйти, говорит: Вы заметили, сеньор доктор, Каиш-до-Содре всю как есть залило, да вот, таковы они, люди, вода, можно сказать, подступает к дверям их обиталища, а они как легли, так и заснули, а если и проснулись и услышали шум дождя, то решили, что это им снится и это во сне они в этом сомневаются, а сомневаться, между тем, решительно не приходится: лило ночь напролет с такой силой, что затопило всю Каиш-до-Содре, и воды там по колено — по колено тому, кто, разувшись и подвернув брюки чуть не до самого паха, вынужден вброд перебираться с одной стороны улицы на другую, неся на спине старушку, которая, впрочем, легче тех мешков с фасолью, которые каждый день таскает он с телеги на склад. Ступив на твердую землю, старушка открывает кошелек и вручает монетку Святому Христофору, а тот — выразимся так, чтобы не повторять слово «который» — снова лезет в воду, ибо с того берега призывными взмахами поторапливает его некто, по годам и телесной крепости вполне способный перебраться через лужу на своих ногах, собственными силами, но он, вероятно, боится ударить лицом в грязь или забрызгать ею свой элегантный костюм, ибо это именно жидкая грязь, а никак не вода, и потому не замечает, как нелепо он выглядит на закорках у грузчика — вся одежда в полнейшем беспорядке, задравшиеся до середины икры штанины открывают зеленые подвязки на белых кальсонах, и нет недостатка в тех, кого забавляет это зрелище — вот и из окна на втором этаже отеля «Браганса» улыбается средних лет респектабельный господин, а за спиной у него, если только верить нам своим глазам, стоит и смеется еще и женщина, ну, разумеется, по всем признакам и приметам это женщина, однако глаза наши не всегда видят то, что должны, ибо она весьма смахивает на горничную, во что поверить трудно, поскольку в этом случае должны были бы затрещать социальные устои и сословные перегородки, чего следует опасаться, впрочем, в жизни всякое случается, и если верна поговорка «Случай делает вора», то почему бы ему не сделать и революцию — хоть такую, к примеру, когда горничная Лидия дерзнула занять позицию у окна за спиной Рикардо Рейса и вместе с ним, как равная с равным, смеяться над позабавившей обоих уличной сценкой. Это — мимолетные миги золотого века, вдруг возникающие и почти тотчас исчезающие, и потому так быстро устает счастье. И вот уже пролетел этот миг: Рикардо Рейс прикрыл створку окна, Лидия — теперь уже снова всего лишь прислуга — попятилась к дверям, и все это происходит не без спешки, ибо тосты остынут и станут невкусными, Я вас потом позову, поднос заберете, говорит Рикардо Рейс, и воля его будет исполнена через полчаса, Лидия тихо войдет и бесшумно выйдет, унося полегчавшую кладь, покуда Рикардо Рейс с деланной рассеянностью будет перелистывать, не читая, упомянутый выше «The God of the labyrinth».
Сегодня — последний день года. Во всем мире люди, живущие по этому календарю, обсуждают сами с собой добрые дела, которые попытаются осуществить в наступающем году, клянутся жить честно, поступать справедливо, действовать осмот рительно, обещают, что вовеки не осквернят своих очистившихся уст ни бранью, ни хулой, ни ложью, даже если враги будут этого заслуживать — само собой разумеется, мы имеем в виду рядовых людей, а что касается из ряда вон выходящих, то они, руководствуясь собственными правилами, будут совершать, всякий раз, как им того захочется или представится удобный момент, как раз обратное, иллюзиям предаваться не станут, а посмеются над нами и над нашими благими намерениями, добрую половину которых, впрочем, благодаря обретенному опыту, мы и сами в первых числах января позабудем, а если столько позабыто, то есть ли смысл выполнять остальное? Все это напоминает карточный домик — если уж отсутствуют старшие карты, пусть все развалится, и все масти перемешаются. И потому представляется сомнительным, что Христос, прощаясь с жизнью, произносил те слова, которые содержатся в Священном Писании: Боже мой! Боже мой! для чего ты меня оставил? — это если верить Матфею и Марку, а если — Луке, то: Отче! в руки твои предаю дух мой, а по Иоанну выходит и вовсе не так: Уже все свершилось, но, клянусь вам, самый темный человек знает, что последними словами Христа были: Прощай, мир, ты все хуже. Но у Рикардо Рейса — другие боги: эти молчаливые существа безразлично взирают на нас, и для них добро и зло — даже меньше, чем слова, ибо они никогда их не произносят, да и как бы им их произнести, если они не отличают одно от другого, и, подобно нам, плывут по течению событий, а мы отличаемся от них тем лишь, что называем их богами и иногда веруем в них. Урок этот преподан нам для того, чтобы мы без устали снова и снова питали надежды на новый год, лелеяли самые благие намерения, ибо не по ним будут судить о нас боги, да и не по делам нашим, да и вообще судят лишь люди, но не боги, считающиеся всеведущими, если только ее допустить, что окончательная истина богов заключается в том, что не ведают они вовсе ничего, единственное же их занятие — в том, чтобы ежесекундно забывать уроки, ежесекундно преподаваемые им деяниями человеческими, деяниями благими и дурными, что для богов — совершенно одно и то же, ибо и те, и другие для них одинаково бесполезны. И потому не стоит говорить: Завтра сделаю, потому что завтра мы наверняка будем слишком утомлены, а лучше скажем: Послезавтра, и тогда у нас в запасе будет целый день, чтобы переменить мнение и отказаться от первоначального намерения, а еще благоразумней сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130