Отчего же «ничем не оправданная» — неужели можно счесть нормальным, что вас регулярно навещает человек с того света? Вас они не могут видеть. Как когда, дражайший Рейс, как когда, случается, что у мертвеца не хватает терпения сделаться невидимым или не хватает для этого сил, не говоря уж о том, что есть такие живые, что способны видеть даже то, чего не видно. К Виктору, я полагаю, это не относится. Может быть, но, согласитесь, что рядом с полицейским сам тысячеглазый Аргус выглядел бы подслеповатым. Рикардо Рейс взял листок бумаги: Я вот тут кое-что набросал, не знаю, что выйдет. Прочтите. Это — только начало, а, может быть, потом я начну по-другому. Читайте. Мы не видим Парок, прядущих пряжу, и про них забываем, словно нет их и не было. Недурно, но, сколько мне помнится, вы столько раз выражали эту мысль столькими иными способами перед отъездом в Бразилию, и, как видно, тропики не переменили вектор вашего вдохновения. Мне больше нечего сказать, я — не такой, как вы. Не горюйте, это от вас не уйдет. Мое вдохновение — закрытое. Вдохновение — это всего лишь слово. Я — Аргус с девятьсот девяносто девятью слепыми глазами. Метафора хороша, и это значит, что полицейский агент из вас не вышел бы. Да, кстати, Фернандо, знавали ли вы в свое время такого Антонио Ферро, он возглавляет ведомство национальной пропаганды. Как же, как же, мы были друзьями, я обязан ему пятью тысячами эскудо — мне дали премию за «Послание», а почему вы спрашиваете? Сейчас объясню: тут вот в газете сказано, может быть, вы знаете, что несколько дней назад были вручены литературные премии, учрежденные этим самым секретариатом по пропаганде. Скажите, каким образом я мог бы это знать? Простите, я все забываю, что вы не можете читать. Ну, и кого же удостоили премии в этом году? Карлоса Кейроша. Карлоса? Вы были знакомы? Карлос Кейрош приходился племянником некой барышне по имени Офелинья, в которую я был влюблен когда-то, она служила в нашей конторе. Мне трудно представить вас влюбленным. Был, был влюблен, все мы влюбляемся хоть раз в жизни, и меня это не миновало. Любопытно было бы прочесть ваши любовные письма. Письма как письма, разве чуть глупее, чем все прочие. И когда же это было? Началось вскоре после вашего отъезда в Бразилию. И сколько же длилось? Достаточно, чтобы иметь право вслед за кардиналом Гонзага сказать: «И я любил!» Трудно поверить. Вы считаете, я лгу? Ну что вы, что вы, а, впрочем, мы не лжем, а в случае необходимости всего лишь произносим лживые слова. Так во что же вам трудно поверить? В то, что вам случалось любить, человек, которого я вижу и знаю, относится к разряду тех, кто любить не способен. Как Дон Жуан. Ну да, но по другим причинам. Ну-ка, ну-ка, объясните. Дон Жуан обладал избытком любовной силы, которая неизбежно должна была расточаться на тех, кого он удостаивал вниманием, а это, сколько мне помнится, — не ваш случай. А вы? А я — посередине, я — ординарен и зауряден, обыкновенен, не слишком много, не слишком мало. Одним словом, любовник уравновешенный и равносторонний. Термины геометрии или механики тут не вполне подходят. Вы, пожалуй, еще скажете, что и ваша жизнь не удалась? Любовь — трудное дело, дорогой Фернандо. Вам ли жаловаться, имея под рукой Лидию? Лидия — прислуга. А Офелинья была машинисткой. Вместо того, чтобы говорить о женщинах, мы говорим об их профессиях. А вот была еще та, с кем вы встречались в скверике, как ее, бишь? Марсенда. Вот-вот, Марсенда. Это вообще ничего. Столь решительное и окончательное суждение граничит с осуждением и звучит пренебрежительно. Мой ничтожный опыт учит, что пренебрежение к женщине свойственно огромному большинству мужчин. Милейший мой Рикардо, нам с вами следовало бы пообщаться подольше. Империя этого не захотела.
Фернандо Пессоа поднялся, прошелся по кабинету, взял листок со стихами: Как это там у вас — «Мы не видим, как Парки прядут нить нашей жизни, как обрезают ее, и потому забываем о них»? Нужно быть слепым, чтобы не видеть, как Парки ежедневно приканчивают нас. Как гласит поговорка, хуже слепца тот, кто видеть не хочет. Фернандо Пессоа положил листок на стол: Вы что-то начали говорить про Антонио Ферро. Да, но разговор наш принял другое направление. Давайте вернемся на прежний путь. Так вот, пресловутый Ферро при вручении премий сказал, что те интеллектуалы, которые при сильной власти, пусть даже сила эта — не физическая, а, так сказать, моральная, чувствуют себя узниками, забывают, что выпуск интеллектуальной продукции неизменно интенсифицируется в условиях строгого порядка. Насчет моральной силы — просто превосходно: португальцы загипнотизированы, а интеллектуалы наращивают выпуск интеллектуальной продукции под зорким присмотром Виктора. Стало быть, вы не согласны? Трудно согласиться, я бы сказал, что сама история опровергает утверждение Ферро — вспомните времена нашей молодости, «Орфей» и все прочее, вспомните и скажите: разве все это делалось при сильной власти, хотя ваши оды, милейший Рейс, при внимательном чтении вполне можно счесть поэтизацией порядка. Никогда не замечал. И тем не менее — боги у вас всегда мудры и равнодушны, живут и умирают согласно ими же установленному порядку, всякие порывы человеческие — бессмысленны и тщетны, да и все остальное выткано по той же канве. Превыше богов — судьба. А судьба есть тот высший, верховный порядок, которого жаждут и сами боги. Ну, а люди-то, какую роль вы хотели бы отвести людям? Нарушать порядок, исправлять судьбу. Улучшать ее? Улучшать или ухудшать — это безразлично, i лавное — не дать судьбе быть судьбой. Вы тут помянули Лидию, она тоже часто говорит о судьбе, но несколько иначе. О судьбе, к счастью, можно говорить как и что угодно. Но мы говорили о Ферро. Ферро — дурак, он решил, что судьба португальского народа — это Салазар. Мессия? Нет, пастырь, который нас крестит, соборует, венчает, отпевает. Во имя порядка? Во имя порядка. В жизни, насколько я помню, вы были более лояльны. Приблизившись к смерти, видишь жизнь иначе, и вот на ной решительной и не предполагающей ответа фразе я с вами распрощаюсь, а ответа она не предполагает потому, что вы — живы и ответить мне не можете. Отчего не хотите переночевать? На это я как уже говорил однажды: мертвым не стоит привыкать к обществу живых, да и живым не стоит становиться на пути мертвых. Но человечество состоит из тех и других. Чистая правда, но не вся правда: будь это так, кроме меня, сидели бы у вас в гостях член Кассационного Суда и все прочее семейство. Откуда вы знаете, что жил здесь раньше член Кассационного Суда, я вам об этом не говорил. Виктор сказал. Какой Виктор — мой? Нет, другой, он уже умер, но сохранил привычку лезть в чужую жизнь, и этот горб даже могила не исправила. А луком от него несет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130