Дым,
скопление, полночь, багровые сумерки. Я, толкаясь, что было сил,
протискивался к нему. Давка в этом базаре была чудовищной. Зомби слиплись
боками, как сельди в консервном аду. Мягкотелые длинные сельди под
маринадом. Средостение тел равнодушно отталкивало меня. Здесь
присутствовали мужчины и женщины. И кривые старухи. И какие-то неопрятные
старики. И подростки, и пара чумазых детишек - одинаково сонных и тупо
оглядывающихся вокруг. Все они были полураздеты. Вероятно, они и сами не
знали, зачем пришли. Но - пришли и пришли. И стояли, открыв ротовые
отверстия. Ожидание, тупость, липкая духота. - Пропустите меня!.. -
попросил я смятенно и жалобно. Но никто из них даже не обернулся ко мне.
Лишь ссутуленный Гулливер вдруг поднял воспаленные брови.
- Почему посторонние?.. - скрипуче спросил он. - Вы откуда взялись?..
Уходите отсюда!.. Вам не нужно здесь быть, вы - совсем другой человек...
Вы - другой, вы другой, поэтому - уходите!
И, по-моему, он добавил что-то еще. Да, по-моему, он что-то еще
добавил. Пару фраз. Или, может быть, только хотел. Но услышать дальнейшее
было уже невозможно. Кто-то сильно и яростно толкнул меня кулаком. Прямо в
спину. А потом саданули под ребра. И локтем протаранили мягкий опавший
живот. И качнули, как куклу. И наступили мне на ноги. Разрасталась
тревожная странная кутерьма. Все, как будто свихнувшись, затанцевали на
месте. - Мальчик!.. Мальчик!.. - порхнуло вдруг множество рук. И забилось,
- как голуби, вспугнутые с асфальта. Крутанулось набитое чрево толпы. Тот
барьер, что незримо присутствовал, кажется, рухнул. - Не смотрите на это,
- негромко сказал Гулливер. И качнулся, утянутый в какую-то мясорубку.
Руки, плечи и туловища заслонили его. Две сандалии быстро мелькнули над
головами. Вероятно, заканчивался _к_р_у_г_о_в_о_р_о_т_. Мы вползали в
дремучую пакость финала. Заплескались, запенились разные голоса: - Водки!
Денег!.. Убей!.. Никогда не забуду!.. - Какофония звуков раздулась, как
мыльный пузырь. Вероятно, желания выплыли самые затаенные. Те, что раньше
дремали в неясной животной тоске. А теперь пробудились и требовали
одновременно: и прибавки к зарплате, и хода в горисполком, и чтоб мастер
подох, и чтоб мастер, напротив, - проникся, и чтоб выселить, к черту, и
чтоб - обратно вселить, и чтоб все провалилось, и чтоб все мгновенно
наладилось, кто-то требовал женщин, а кто-то - хозяйственного мужика,
кто-то - сахар, а кто-то - дешевого вермута, и навоза на дачу, и новый
автомобиль... Хор ревел - ошалевшим стогорлым чудовищем, колотя и пиная
меня, будто мяч. - Черт! Нас вышибло из гостиницы!.. - кричал Корецкий. -
Все равно! Не задерживаться! Вперед!.. - Часть пространства над нами было
как бы разодрано, а в дыре был заметен длинный директорский стол.
Бледно-мертвенный Апкиш, потрескивая, распрямлялся. - Гулливер, - жутким
голосом выдавил он. - Гулливер... Гулливер... Почему нет известий от
Гулливера?.. - И ударом открыл голубые сияющие глаза. И вдруг, выломав
белый мизинец, швырнул его в нашу сторону. Душный воздух прорезала
огненная черта. Палец гулко сотряс перекрытия соседнего здания, и стена в
три окна, как игрушечная, оползла, обнаружив в провале пузатую яркую
площадь. А из дыма вдруг выбрался перепачканный человек.
- Неужели Корецкий? - спросил он, пронзительно всматриваясь. - Ну,
конечно, Корецкий! А я вас искал. Вот послушайте, Корецкий, какая
история... - Он наморщил широкий, покрытый песчинками лоб. - Жил да был,
понимаете, Дурак Ушастый. И однажды ему помешал один человек. И Дурак
Ушастый _р_а_з_д_а_в_и_л_ этого человека. Разумеется, он не сам его
раздавил. Просто он сообщил куда следует, а дальше закрутилась машина. И
прошло после этого несколько лет. И Дурак Ушастый вдруг вынужден был
приехать в тот самый город. И увидеть то Дело, которое он делал всю жизнь.
И тогда оказалось, что это - страшное Дело...
Человек задохнулся, сглотнул и еще раз сглотнул. Лоб и щеки его
посинели от напряжения. Дальше он уже мог бы, по-видимому, не говорить. Я
и так уже представлял, как все это происходило. Вероятно, подъехал фургон
с белой надписью - "Хлеб". Вышли двое в костюмах и предложили садиться. А
внутри уже было посажено несколько человек - все они почему-то не
разговаривали друг с другом. Через двадцать минут остановились на
перекрестке дорог. Лейтенант приказал: - Выходите! - и тогда лишь
зашевелились. Молча прыгали с борта в горячую жидкую грязь. А солдаты
подхватывали их под руки, как чурки. Взвод "гусар" отдыхал - в стороне,
прислонившись к грузовику. Но шестерка "спецтранса" была уже наготове. У
бугров, где стояли Рогатые Лопухи. Россыпь звезд отстраненно и чисто сияла
над ними. Отверзался громадой бугристый Песчаный Карьер. Комья глины
распластывались под ногами. Почему-то из глины была нарыта большая гора.
Груда-смерть, груда-нежить, закиданная окурками. А один из приехавших сел
прямо в жидкую грязь. И сидел, не двигаясь, пока его не подняли. Где-то
ухнула - трижды - четырежды - басом - сова. Лейтенант приказал: -
Становись! - и тогда неохотно построились. Россыпь звезд вдруг
приблизилась чуть ли не к самым глазам. А Рогатые Лопухи зашевелили
макушками. Вероятно, тянулся последний мучительный миг. Кто-то всхлипнул:
- Не надо!.. - А кто-то растерянно выругался. Коленкоровый треск разорвал
тишину. И тяжелое влажное небо вдруг навалилось на плечи...
- Я во всем виноват, - сказал человек.
Значит, это был мой сосед по гостинице. В первую минуту я не узнал
его. Он был весь перепачкан синюшной размазанной глиной. И, хватая
Корецкого, тряс его, словно мешок: - Я во всем виноват!.. - Отстаньте!.. -
хрипел Корецкий. - Ну не вы, так другой бы построил этот завод!.. - тело
его как будто разваливалось на части. Ночь - цвела на костре ядовитых
цветов. Опадали последние ветки _к_р_у_г_о_в_о_р_о_т_а_. Дым рассеялся, и
показался пролом в стене. А за ним, в самом деле - пузатая страшная
площадь. Озаренная светом, запруженная толпой. Как аквариум с рыбами,
бьющимися на грунте. Я едва перелез через ломаный битый кирпич. И,
конечно, упал. И, конечно, - уже через силу - поднялся. И, конечно, протер
запорошенные глаза. И, конечно же, первый, кого я увидел, был редактор...
Редактор лежал на камнях, бесформенный, словно куча тряпья, пиджак у
него распахнулся, и вывалилась записная книжка с пухлыми зачерненными по
краю страницами, клетчатая рубаха вдоль клапана лопнула, штанины легко
задрались, оголив бледную немочь ног. Он еще немного дышал - трепетала
слизистая полоска глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69