.. -
Тот, кого называли Учителем, угасал на глазах. Слышно было только
неровность дыхания. Сева дико заерзал на мне и откусил заусеницу.
- Держи пушку, тварь, - наконец сказал он. - И чтобы - ни звука.
Пойдут солдаты - будешь стрелять. Будешь хорошо стрелять, тварь. А не
будешь стрелять, я тебе банан распорю. Понял, тварь? Выпущу кишки, намотаю
на дерево...
Гладкий холодный металл скользнул по моей щеке. Кисло рыгнуло
порохом. Сева осторожно перекатился, освобождая меня, и, укладываясь во
мху, лязгнул чем-то железным. Вероятно, передернул затвор. Теплая гильза
ударила меня по виску. Глаза мои постепенно привыкали. Я уже различал
странно-круглую шаровую башку, обтекаемые косые скулы, выдающиеся вперед,
жесткие остриженные короткие волосы со специфическим оттенком. Кажется,
огненно-рыжие. Точно, рыжие. Это был Коротышка. Я недавно видел его в
столовой. Он лежал, ежесекундно облизывая губы, выставив перед собой дуло
самодельного автомата. Видимо, он очень нервничал. Собеседник его
обретался справа от меня - как-то болезненно скособочившись и уродливо
прижимая руками место, откуда вырезают аппендикс. Вероятно, был только что
ранен. Вероятно, достаточно тяжело. Опрокинутое сквозное лицо его
располагалось в тени. Ямы глаз и провал неживого рта. Света вообще было
мало. Лунный обморок очерчивал кочки, жестяные ковылинки травы,
сердцевидные морщинистые листья крапивы. Словно сборище силуэтов.
Кропотливое шевеление исходило от них. А немножечко впереди, куда мы
смотрели, за узорчатой чернотой боярышника набухала сиреневая
искусственная невнятная слепота. Видимо, там находилась площадь. Я ушел
совсем недалеко от площади. Плавали голоса, и выскакивала из тишины
гортанная перекличка. Вспыхнул и тут же пресекся казарменный гогот.
Кажется, солдаты строились. Неожиданно зажглись четыре низких туманных
круга. Судя по всему, фары у транспортеров. Стало еще темнее.
- Сейчас пойдет, - сказал Коротышка, резко приподнимаясь и
вглядываясь в слепоту. - Это - "гусары смерти". Спецподразделения. Я убью
по крайней мере двоих, Учитель. Я вам слово даю. Я вас здесь не оставлю...
В ту же секунду длинное продолговатое тело, жирно блестящее хитином,
совершенно бесшумно вынырнуло из кустов и одним ударом опрокинуло его на
спину. Будто ребенка. Таракан взрывал землю лапами, тоненько хищно урчал,
- запах прогорклого масла истекал от него. Шлепали по траве кольчатые усы
и виляла остроконечная ребристая задница. Коротышка ворочался под ним, как
червяк. Участь его была решена.
- Стреляйте же, стреляйте!.. - шаря вокруг беспомощными руками,
простонал Учитель.
Кажется, он пытался сесть. Но на грудь ему так же бесшумно бросился
второй таракан, и сломавшиеся жердями локти вонзились в кочки.
- Стреляй, тварь поганая!!!..
Я в беспамятстве отползал, бросив пистолет и стараясь не поднимать
лица. Проще всего было заметить лицо. Кажется, вчера Учитель провозглашал:
- Возьмем человека. Возьмем обыкновенного советского человека. Собственно,
чего он хочет? Собственно, он ничего не хочет. Просто-напросто он не умеет
хотеть. Он хочет, чтобы у него была большая зарплата. Больше, чем у
других. И еще он хочет, чтобы у него была накормленная семья. Лучше, чем у
других. И он хочет иметь - квартиру, дачу, машину. То есть, стандартный
социальный набор. Больше он ничего не хочет. Это надо усвоить раз и
навсегда. Здесь мы ничего не добьемся. Область интересов - чисто
материальная. Демократия и свобода - это для него пустые слова. Абсолютная
демагогия. За ними ничего не стоит. Я не буду сейчас анализировать причины
такой ситуации, я лишь излагаю ее как суть. Области наших интересов не
пересекаются. Мы не будем иметь опоры в народе, потому что нам нечего
предложить ему. За нами никогда не пойдут. Более того, подавляющее
большинство трудящихся выступит против нас. Ибо мы посягаем на их
дегенеративный покой. Мы обречены на одиночество. Мы - движение
смертников, добровольно идущих в огонь. Это дает нам известные права. Не
щадя себя, мы имеем право не щадить и других. Именно поэтому мы намерены
убивать. Именно поэтому мы намерены быть беспредельно жестокими. Потому
что жестокость рождает власть. Мы осознанно громоздим тупики политического
отчаяния. Мы осознанно призываем разлом. Пусть откроются бездны, и пусть
пламя прольется на мир. Пусть развалятся города, и пусть выползут из
расщелин отвратительные белесые насекомые. Пусть замечется перепуганный
человек. Беззащитный. Нагой. Пусть глаза его помутнеют от страха. Вот
тогда можно будет приставить к затылку его пистолет и спокойно направить:
- Иди! - и тогда они все пойдут, даже не спрашивая - куда и зачем...
Говорил он настойчиво, мягко, отделяя семантику короткими точными
паузами. Будто вел вполне обычный урок. Вероятно, это и был урок.
Гипнотический урок единомыслия. Он не убеждал, не спорил. Он лишь
преподносил очевидные истины. Он действительно работал в школе учителем.
Светлый серый костюм и коричневый галстук однозначно подчеркивали это.
Впечатление нарушали только пальцы. Пальцы были совсем никуда. Беспокойные
ости их как бы независимо от говорящего что-то медленно уминали,
выкручивали, беспощадно и резко выщипывали что-то из горячего воздуха, а
затем, торопясь и подергиваясь, собирали все это выщипанное в безобразный
мохнатый тампон и старательно, мерзко растирали его в горбатых ладонях.
Было здесь что-то от инквизиции. Что-то предельно средневековое. Мне все
время казалось, что агонизирует невидимое живое существо. Красные
подвальные тени, будто чертики, отплясывали на фалангах. Брякала,
соскальзывая, алюминиевая ложка о котелок. Листья вокруг наливались
кладбищенским пурпуром, и выстреливали из углей неожиданные трескучие
трассы. Просто-напросто это горел костер.
Это горел костер.
Голый, неправдоподобно большой Младенец, озаренный его теплом,
разводил припухлые руки, как бы перетянутые ниточками у запястий. А из
левого кулака его зеленела новехонькая колода карт.
- Здравствуйте, Борис Владимирович! - оживленно сказал Младенец. -
Наконец-то соблаговолили. А то мы вас все - ждем и ждем. Вероятно,
государственные заботы? Вон как вы запыхались. И пиджак весь в земле.
Выбросить придется пиджак. Неужели ползли? Борис Владимирович! Как-то вам
не к лицу! - Он поднял над глазами безволосые валики жира. - Ну-ка,
Пасенька, разберись!..
Что-то грузное, стремительное перемахнуло через костер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Тот, кого называли Учителем, угасал на глазах. Слышно было только
неровность дыхания. Сева дико заерзал на мне и откусил заусеницу.
- Держи пушку, тварь, - наконец сказал он. - И чтобы - ни звука.
Пойдут солдаты - будешь стрелять. Будешь хорошо стрелять, тварь. А не
будешь стрелять, я тебе банан распорю. Понял, тварь? Выпущу кишки, намотаю
на дерево...
Гладкий холодный металл скользнул по моей щеке. Кисло рыгнуло
порохом. Сева осторожно перекатился, освобождая меня, и, укладываясь во
мху, лязгнул чем-то железным. Вероятно, передернул затвор. Теплая гильза
ударила меня по виску. Глаза мои постепенно привыкали. Я уже различал
странно-круглую шаровую башку, обтекаемые косые скулы, выдающиеся вперед,
жесткие остриженные короткие волосы со специфическим оттенком. Кажется,
огненно-рыжие. Точно, рыжие. Это был Коротышка. Я недавно видел его в
столовой. Он лежал, ежесекундно облизывая губы, выставив перед собой дуло
самодельного автомата. Видимо, он очень нервничал. Собеседник его
обретался справа от меня - как-то болезненно скособочившись и уродливо
прижимая руками место, откуда вырезают аппендикс. Вероятно, был только что
ранен. Вероятно, достаточно тяжело. Опрокинутое сквозное лицо его
располагалось в тени. Ямы глаз и провал неживого рта. Света вообще было
мало. Лунный обморок очерчивал кочки, жестяные ковылинки травы,
сердцевидные морщинистые листья крапивы. Словно сборище силуэтов.
Кропотливое шевеление исходило от них. А немножечко впереди, куда мы
смотрели, за узорчатой чернотой боярышника набухала сиреневая
искусственная невнятная слепота. Видимо, там находилась площадь. Я ушел
совсем недалеко от площади. Плавали голоса, и выскакивала из тишины
гортанная перекличка. Вспыхнул и тут же пресекся казарменный гогот.
Кажется, солдаты строились. Неожиданно зажглись четыре низких туманных
круга. Судя по всему, фары у транспортеров. Стало еще темнее.
- Сейчас пойдет, - сказал Коротышка, резко приподнимаясь и
вглядываясь в слепоту. - Это - "гусары смерти". Спецподразделения. Я убью
по крайней мере двоих, Учитель. Я вам слово даю. Я вас здесь не оставлю...
В ту же секунду длинное продолговатое тело, жирно блестящее хитином,
совершенно бесшумно вынырнуло из кустов и одним ударом опрокинуло его на
спину. Будто ребенка. Таракан взрывал землю лапами, тоненько хищно урчал,
- запах прогорклого масла истекал от него. Шлепали по траве кольчатые усы
и виляла остроконечная ребристая задница. Коротышка ворочался под ним, как
червяк. Участь его была решена.
- Стреляйте же, стреляйте!.. - шаря вокруг беспомощными руками,
простонал Учитель.
Кажется, он пытался сесть. Но на грудь ему так же бесшумно бросился
второй таракан, и сломавшиеся жердями локти вонзились в кочки.
- Стреляй, тварь поганая!!!..
Я в беспамятстве отползал, бросив пистолет и стараясь не поднимать
лица. Проще всего было заметить лицо. Кажется, вчера Учитель провозглашал:
- Возьмем человека. Возьмем обыкновенного советского человека. Собственно,
чего он хочет? Собственно, он ничего не хочет. Просто-напросто он не умеет
хотеть. Он хочет, чтобы у него была большая зарплата. Больше, чем у
других. И еще он хочет, чтобы у него была накормленная семья. Лучше, чем у
других. И он хочет иметь - квартиру, дачу, машину. То есть, стандартный
социальный набор. Больше он ничего не хочет. Это надо усвоить раз и
навсегда. Здесь мы ничего не добьемся. Область интересов - чисто
материальная. Демократия и свобода - это для него пустые слова. Абсолютная
демагогия. За ними ничего не стоит. Я не буду сейчас анализировать причины
такой ситуации, я лишь излагаю ее как суть. Области наших интересов не
пересекаются. Мы не будем иметь опоры в народе, потому что нам нечего
предложить ему. За нами никогда не пойдут. Более того, подавляющее
большинство трудящихся выступит против нас. Ибо мы посягаем на их
дегенеративный покой. Мы обречены на одиночество. Мы - движение
смертников, добровольно идущих в огонь. Это дает нам известные права. Не
щадя себя, мы имеем право не щадить и других. Именно поэтому мы намерены
убивать. Именно поэтому мы намерены быть беспредельно жестокими. Потому
что жестокость рождает власть. Мы осознанно громоздим тупики политического
отчаяния. Мы осознанно призываем разлом. Пусть откроются бездны, и пусть
пламя прольется на мир. Пусть развалятся города, и пусть выползут из
расщелин отвратительные белесые насекомые. Пусть замечется перепуганный
человек. Беззащитный. Нагой. Пусть глаза его помутнеют от страха. Вот
тогда можно будет приставить к затылку его пистолет и спокойно направить:
- Иди! - и тогда они все пойдут, даже не спрашивая - куда и зачем...
Говорил он настойчиво, мягко, отделяя семантику короткими точными
паузами. Будто вел вполне обычный урок. Вероятно, это и был урок.
Гипнотический урок единомыслия. Он не убеждал, не спорил. Он лишь
преподносил очевидные истины. Он действительно работал в школе учителем.
Светлый серый костюм и коричневый галстук однозначно подчеркивали это.
Впечатление нарушали только пальцы. Пальцы были совсем никуда. Беспокойные
ости их как бы независимо от говорящего что-то медленно уминали,
выкручивали, беспощадно и резко выщипывали что-то из горячего воздуха, а
затем, торопясь и подергиваясь, собирали все это выщипанное в безобразный
мохнатый тампон и старательно, мерзко растирали его в горбатых ладонях.
Было здесь что-то от инквизиции. Что-то предельно средневековое. Мне все
время казалось, что агонизирует невидимое живое существо. Красные
подвальные тени, будто чертики, отплясывали на фалангах. Брякала,
соскальзывая, алюминиевая ложка о котелок. Листья вокруг наливались
кладбищенским пурпуром, и выстреливали из углей неожиданные трескучие
трассы. Просто-напросто это горел костер.
Это горел костер.
Голый, неправдоподобно большой Младенец, озаренный его теплом,
разводил припухлые руки, как бы перетянутые ниточками у запястий. А из
левого кулака его зеленела новехонькая колода карт.
- Здравствуйте, Борис Владимирович! - оживленно сказал Младенец. -
Наконец-то соблаговолили. А то мы вас все - ждем и ждем. Вероятно,
государственные заботы? Вон как вы запыхались. И пиджак весь в земле.
Выбросить придется пиджак. Неужели ползли? Борис Владимирович! Как-то вам
не к лицу! - Он поднял над глазами безволосые валики жира. - Ну-ка,
Пасенька, разберись!..
Что-то грузное, стремительное перемахнуло через костер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69