Черный хлеб, как пырей, именуемый - _Л_о_ж_ь_... Белый
хлеб, точно лунь, именуемый - _С_т_р_а_х _В_е_л_и_к_и_й_... - отрешенное
бледное запрокинутое лицо, слабость рук, шевелящих холодными пальцами,
страшный столб, поднимаемый на вершине холма, и - промозглая серая
вогнутая равнина.
Хронос! Хронос! Ковчег!
Я мучительно пытался вспомнить: арестовали меня вчера или нет? Если -
нет, то сохраняется еще какая-то небольшая надежда. Мысли у меня -
опрокидывались, я вчера был у Лиды, мы выключили свет и по очереди,
осторожно шептались, приближая теплые губы к самому уху. Она очень
боялась, что нас кто-нибудь ненароком подслушает. Волосы ее пахли
старостью, недавно прошел дождь, горизонты очистились, и горькостью
размолотой лебеды тянуло в свежевымытые косые рамы. Я отлично все помню.
Впрочем, это ничего не значит. Это - "гусиная память", мираж, фантомы за
чертой времени. Этого никогда не было. Я погиб. Да, но сегодня утром я
проснулся в гостинице, и меня разбудил сосед - мятая обескровленная
физиономия, пластилиновые руки, жаждущие соприкосновения: Кажется, вы
л_и_ч_н_о_ знакомы с товарищем Саламасовым?.. Очень, очень приятно... -
Выходит, не арестовали. Выходит, есть еще шанс! Впрочем, это тоже ничего
не значит. Небольшие вариации, конечно же, допустимы. Ведь они не угрожают
целостности Ковчега. Опасность представляет лишь прямое и открытое
действие, идущее против течения. Например, мой _п_о_б_е_г_. Я слушал скрип
карандаша, ползущего по бумаге, сердце у меня трепыхалось, как воробей. И
я знал, что уже погиб. Никакого _п_о_б_е_г_а_ не будет. Но по-видимому,
вчера я все-таки не погиб окончательно, потому что из августовской
непроницаемой черноты, будто со дна огромной морской раковины, раздался
могучий голос, и голос этот пообещал, что меня еще вызовут в ближайшее
время. В нем была очевидная угроза, коренастый сержант хотел, чтобы я ее
почувствовал, и я ее почувствовал. Я смотрел, как он уходит, цокая
набойками по булыжнику: страшноватое, серо-малиновое, несгибаемое
олицетворение власти - траурные густые ветви сомкнулись за ним, зашуршали
в горячей листве кропотливые насекомые, я дышал верхушками легких, молотом
бухала кровь в больной голове, выступала испарина, прилипали неосторожные
комары, и у меня даже не было сил, чтобы стереть их со щек ладонью.
По городу бродило Черное Одеяло.
Беззвучно, как торфяная вода, проступило оно из резного боярышника
напротив и, помахивая оборванными фосфоресцирующими краями, очень медленно
двинулось через площадь, недалеко от меня, колебля нижней кромкой своею
обглоданные травяные былинки. Чудовищная ночная бабочка, вышедшая на
охоту. Махаон-людоед невиданных размеров. Одеяло пробуждается в полночь.
Обитает оно в полуразрушенной Гремячей Башне за городом - где разломом
кончается древняя крепостная стена, по ночам на Башне светится ртутный
огонь в бойницах, и доносится странный протяжный размеренный гул, точно от
множества пчелиных ульев. Синий дым ползет из подвалов. Это, видимо, не
легенды. Это - душа Безвременья. Я увидел, как из соседнего двухэтажного
дома с погашенными окошками, будто швабра, обвитый халатом, выбежал
человек в стучащих истертых баретках и, волчком крутанувшись на месте,
раздувая тяжелые полы, со всего размаху ударился головой прямо в черный
клубящийся сгусток. Одеяло пронзительно чмокнуло, поглощая добычу. Я сжал
кулаки. Через две-три минуты появится новый зомби. Он очнется, как
эпилептик, он поведет вокруг себя глазами из молочного льда, он ощупает
липкое вялое желтое слабое тело - он вздохнет, он почешется, он сплюнет
тягучей слюной, и резиновый рот его сам собою растянется в довольную и
бессмысленную ухмылку. Все хорошо, все отлично, можно не беспокоиться. А
затем он вернется обратно, в квартиру - чтоб досыпать.
Мне хотелось зарыться под землю. Звездный блеск лежал на иголках
крапивы, которые перекрещивались над головой. Одеяло совсем не опасно, оно
ходит улиточьей поступью, от него легко убежать. Чтоб утратить сознание,
надо самому тронуть дрожащий стекающий фосфор. Надо прежде всего -
п_о_ж_е_л_а_т_ь_. Лишь тогда прозвучит удивительный треск, и проскочат
короткие зеленоватые искры, и по жилам, как водка, заплещется жгучее
электричество. Так рассказывают. Впрочем, сейчас у меня другие проблемы. Я
еще должен был дожить до утра. Ночь - это царство призраков. По сценарию я
проснулся в гостинице, но ведь уже началась вариация, давление возрастает.
И в гостиницу меня теперь просто не пустят. "Нет мест". Они получили
строгий и неумолимый приказ. Мне не дадут даже пересидеть в холле, в тепле
- сошлются на какую-нибудь инструкцию образца тысяча девятьсот тридцатого
года. "Запрещается пребывание посторонних лиц"... И так далее. Все будет
по закону. _О_н_и_ поступают только по закону. Правда, законы эти
устанавливают _о_н_и_ сами. На вокзал мне тоже пока нельзя. Полный
с_л_о_м_ еще не наступил, патрули, вероятно, предупреждены, не хватало,
чтобы меня задержали за бродяжничество. И в парадных, на лестнице, у
чердака тоже долго не просидишь, проверять будут каждую трещинку. - Что вы
здесь делаете, гражданин? - Ничего. - Ах, ничего, тогда пройдемте! - И уж,
конечно, нельзя было идти к Лиде. Я не знаю, что _о_н_и_ задумали еще, но
в квартире на Луговой уже прорастает рыжая паутина, которую не смести, уже
бегают, стрекоча, тараканы размерами с небольшой огурец, и скребется уже
за стеной кто-то странно-когтистый, в горячей шерсти - обоняя доступную
плоть, истекая слюной и выкрашивая от бешенства розоватые дряхлые кирпичи.
Хронос! Хронос! Ковчег! А ночных ресторанов в этом городе нет. Это ведь
очень тихий и маленький город. И навряд ли какая-нибудь старушка
согласится пустить меня в комнату, пусть даже за тройную оплату. Потому
что старушки, наверное, тоже предупреждены. Я почувствовал злобу и душащую
беспомощность. Меня обложили со всех сторон. Оставался лишь дом на
окраине, в Горсти: серая картофельная ботва, поросенок - веселый,
хватающий за щиколотки, женщина в сарафане из лоскутов, которая
зачерпывает кислый воздух, а потом облизывается и - жует, жует, жует
пустоту. К счастью, это - всего на одну ночь. Мне ведь надо продержаться
всего одну ночь, всего несколько тягучих беспокойных часов. В семь утра
идет поезд. Завтра я обязательно уеду отсюда. В кармане у меня лежал
билет, оставленный редактором. Надо явиться на перрон перед самым
отправлением. Тогда _о_н_и_ ничего не смогут сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
хлеб, точно лунь, именуемый - _С_т_р_а_х _В_е_л_и_к_и_й_... - отрешенное
бледное запрокинутое лицо, слабость рук, шевелящих холодными пальцами,
страшный столб, поднимаемый на вершине холма, и - промозглая серая
вогнутая равнина.
Хронос! Хронос! Ковчег!
Я мучительно пытался вспомнить: арестовали меня вчера или нет? Если -
нет, то сохраняется еще какая-то небольшая надежда. Мысли у меня -
опрокидывались, я вчера был у Лиды, мы выключили свет и по очереди,
осторожно шептались, приближая теплые губы к самому уху. Она очень
боялась, что нас кто-нибудь ненароком подслушает. Волосы ее пахли
старостью, недавно прошел дождь, горизонты очистились, и горькостью
размолотой лебеды тянуло в свежевымытые косые рамы. Я отлично все помню.
Впрочем, это ничего не значит. Это - "гусиная память", мираж, фантомы за
чертой времени. Этого никогда не было. Я погиб. Да, но сегодня утром я
проснулся в гостинице, и меня разбудил сосед - мятая обескровленная
физиономия, пластилиновые руки, жаждущие соприкосновения: Кажется, вы
л_и_ч_н_о_ знакомы с товарищем Саламасовым?.. Очень, очень приятно... -
Выходит, не арестовали. Выходит, есть еще шанс! Впрочем, это тоже ничего
не значит. Небольшие вариации, конечно же, допустимы. Ведь они не угрожают
целостности Ковчега. Опасность представляет лишь прямое и открытое
действие, идущее против течения. Например, мой _п_о_б_е_г_. Я слушал скрип
карандаша, ползущего по бумаге, сердце у меня трепыхалось, как воробей. И
я знал, что уже погиб. Никакого _п_о_б_е_г_а_ не будет. Но по-видимому,
вчера я все-таки не погиб окончательно, потому что из августовской
непроницаемой черноты, будто со дна огромной морской раковины, раздался
могучий голос, и голос этот пообещал, что меня еще вызовут в ближайшее
время. В нем была очевидная угроза, коренастый сержант хотел, чтобы я ее
почувствовал, и я ее почувствовал. Я смотрел, как он уходит, цокая
набойками по булыжнику: страшноватое, серо-малиновое, несгибаемое
олицетворение власти - траурные густые ветви сомкнулись за ним, зашуршали
в горячей листве кропотливые насекомые, я дышал верхушками легких, молотом
бухала кровь в больной голове, выступала испарина, прилипали неосторожные
комары, и у меня даже не было сил, чтобы стереть их со щек ладонью.
По городу бродило Черное Одеяло.
Беззвучно, как торфяная вода, проступило оно из резного боярышника
напротив и, помахивая оборванными фосфоресцирующими краями, очень медленно
двинулось через площадь, недалеко от меня, колебля нижней кромкой своею
обглоданные травяные былинки. Чудовищная ночная бабочка, вышедшая на
охоту. Махаон-людоед невиданных размеров. Одеяло пробуждается в полночь.
Обитает оно в полуразрушенной Гремячей Башне за городом - где разломом
кончается древняя крепостная стена, по ночам на Башне светится ртутный
огонь в бойницах, и доносится странный протяжный размеренный гул, точно от
множества пчелиных ульев. Синий дым ползет из подвалов. Это, видимо, не
легенды. Это - душа Безвременья. Я увидел, как из соседнего двухэтажного
дома с погашенными окошками, будто швабра, обвитый халатом, выбежал
человек в стучащих истертых баретках и, волчком крутанувшись на месте,
раздувая тяжелые полы, со всего размаху ударился головой прямо в черный
клубящийся сгусток. Одеяло пронзительно чмокнуло, поглощая добычу. Я сжал
кулаки. Через две-три минуты появится новый зомби. Он очнется, как
эпилептик, он поведет вокруг себя глазами из молочного льда, он ощупает
липкое вялое желтое слабое тело - он вздохнет, он почешется, он сплюнет
тягучей слюной, и резиновый рот его сам собою растянется в довольную и
бессмысленную ухмылку. Все хорошо, все отлично, можно не беспокоиться. А
затем он вернется обратно, в квартиру - чтоб досыпать.
Мне хотелось зарыться под землю. Звездный блеск лежал на иголках
крапивы, которые перекрещивались над головой. Одеяло совсем не опасно, оно
ходит улиточьей поступью, от него легко убежать. Чтоб утратить сознание,
надо самому тронуть дрожащий стекающий фосфор. Надо прежде всего -
п_о_ж_е_л_а_т_ь_. Лишь тогда прозвучит удивительный треск, и проскочат
короткие зеленоватые искры, и по жилам, как водка, заплещется жгучее
электричество. Так рассказывают. Впрочем, сейчас у меня другие проблемы. Я
еще должен был дожить до утра. Ночь - это царство призраков. По сценарию я
проснулся в гостинице, но ведь уже началась вариация, давление возрастает.
И в гостиницу меня теперь просто не пустят. "Нет мест". Они получили
строгий и неумолимый приказ. Мне не дадут даже пересидеть в холле, в тепле
- сошлются на какую-нибудь инструкцию образца тысяча девятьсот тридцатого
года. "Запрещается пребывание посторонних лиц"... И так далее. Все будет
по закону. _О_н_и_ поступают только по закону. Правда, законы эти
устанавливают _о_н_и_ сами. На вокзал мне тоже пока нельзя. Полный
с_л_о_м_ еще не наступил, патрули, вероятно, предупреждены, не хватало,
чтобы меня задержали за бродяжничество. И в парадных, на лестнице, у
чердака тоже долго не просидишь, проверять будут каждую трещинку. - Что вы
здесь делаете, гражданин? - Ничего. - Ах, ничего, тогда пройдемте! - И уж,
конечно, нельзя было идти к Лиде. Я не знаю, что _о_н_и_ задумали еще, но
в квартире на Луговой уже прорастает рыжая паутина, которую не смести, уже
бегают, стрекоча, тараканы размерами с небольшой огурец, и скребется уже
за стеной кто-то странно-когтистый, в горячей шерсти - обоняя доступную
плоть, истекая слюной и выкрашивая от бешенства розоватые дряхлые кирпичи.
Хронос! Хронос! Ковчег! А ночных ресторанов в этом городе нет. Это ведь
очень тихий и маленький город. И навряд ли какая-нибудь старушка
согласится пустить меня в комнату, пусть даже за тройную оплату. Потому
что старушки, наверное, тоже предупреждены. Я почувствовал злобу и душащую
беспомощность. Меня обложили со всех сторон. Оставался лишь дом на
окраине, в Горсти: серая картофельная ботва, поросенок - веселый,
хватающий за щиколотки, женщина в сарафане из лоскутов, которая
зачерпывает кислый воздух, а потом облизывается и - жует, жует, жует
пустоту. К счастью, это - всего на одну ночь. Мне ведь надо продержаться
всего одну ночь, всего несколько тягучих беспокойных часов. В семь утра
идет поезд. Завтра я обязательно уеду отсюда. В кармане у меня лежал
билет, оставленный редактором. Надо явиться на перрон перед самым
отправлением. Тогда _о_н_и_ ничего не смогут сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69