О судьбе Корецкого я, естественно, уже слыхал. Повернулись
скрипучие шестеренки и утащили изломанное тело внутрь. Плотно сомкнулись
зубья. Пала чернота. Тюрьма в областном центре. Воспаление легких.
Больница. Женщина без ресниц, точно клейстером, облитая до колен серым
блестящим платьем, поднимала фальшивый изгиб руки: В этом году
удивительный грибной сезон. У-ди-ви-тель-ный! По опушкам - где сухое
болото. В старом тихом березняке - из-под прелых листьев. С краю торфяника
- в кочках, в трухе, в серебристом упругом мху. Срежешь - ножка шевелится,
срежешь - ножка шевелится. Больно. Пищит, как живая мышь. - Она разливала
по чашкам светлый дымящийся кипяток. - Пейте, пожалуйста, у меня
исключительная заварка, продавали наборы: пачка индийского и клопомор. -
Голые резиновые веки, жидкие зрачки, волосы, стянутые на затылке так, что
дугой подскочили брови. Это было вчера. Я спросил, сатанея: Когда он умер?
- Кто умер? - Ваш муж. - Какой-такой муж? - Обыкновенный. - Ах, муж!.. -
Вот именно, муж. - Муж мой умер давно. - Неужели давно? - Целый месяц
прошел. - Всего один месяц? - Так нам сообщили _о_т_т_у_д_а_. - Женщина
пожимала плечами. Квартира была очень чистая. Маленькая кухня была очень
чистая. Очень чистый солнечный свет лился через очень чистые, холодные,
совсем неживые стекла. Я прихлебывал кипяток. Дрожала никелированная
крышка на чайнике. Все было отброшено, забыто, развеяно в легкий и
ненужный прах. Уже тогда начала вырастать стена. Длинная угловатая фигура,
словно привидение, бесшумно остановилась в дверях: Мама, что этому типу
надо? - Ниночка, это корреспондент из Москвы. - Здра-а-асьте, товарищ
корреспондент! - Здравствуйте, Нина. - А теперь: до свида-а-ания, товарищ
корреспондент! - Ниночка! - Мама! - Ниночка! - Мама, пусть он уйдет!!.. -
Нина, я приехал сюда, чтобы детально во всем разобраться. - Спасибо, уже
разобрались! - Может быть, я сумею хоть немного помочь вам. - Спасибо, уже
помогли! - Честное слово, я ни в чем не виноват. - Хватит!!!.. - Ниночка
глядела на меня с откровенной ненавистью. Она побелела, как молоко, и
вдруг стремительно обернулась к женщине, которая тут же закрыла лицо
руками. - Мама!.. Мы же никого ни о чем не просили!.. Боже мой!.. Он же
хочет, чтобы опять - весь этот кошмарный ужас!.. Мама!.. Я боюсь его,
боюсь - он, наверное, _д_о_б_р_ы_й _ч_е_л_о_в_е_к_!.. - Голос у нее
панически зазвенел. Тогда женщина, не отвечая, не отнимая рук, повернулась
к серванту и медленно, но чрезвычайно сильно ударилась о него головой,
точно в беспамятстве - раз, другой, третий. Она стукалась, видимо, не
ощущая, и мычала в раскачивании что-то неразличимо-страшное: слезы,
почему-то интенсивного красного цвета, продавливались сквозь пальцы. С
грохотом оборвался дуршлаг. - Уходите!.. Уходите сейчас же!.. - невыносимо
закричала Ниночка, прижимая кулаки к груди. Я не мог пошевелиться. Они тут
все сумасшедшие. Целый город. Хронос! Хронос! Ковчег! Мутная струя пара
вылетала из чайника вверх. У меня отнимались ноги. Ниночка, обхватив мать
за плечи, силой усадила ее на табуретку и пихала в распяленный мычанием
рот желтую полированную пилюлю. Как спасение. - Сонных корней хочу, -
сразу же, очень внятно, сказала женщина, отдирая с бровей полиэтиленовые
пальцы. - Хочу корень крапивы, оживающий ровно в полночь, и хочу звериный
папоротник, расцветающий на крови, и хочу сахарный сладкий корень
тысячесмертника... - По-моему, она ничего не видела. Глаза у нее стали
ярко-зеленые, точно молодая трава, а на лице проступила отчетливая бурая
сетка, словно нанесенная йодом, и под сеткой этой, переплетаясь густыми
веточками и набухая синью, чуть не разрывая кожу, выпучивая бледный пот,
бились, судорожные, узловатые, жестокие и болезненные вены.
Мне хотелось прижать их ладонью. Всем теплом. Мне хотелось -
разгладить, успокоить и поцеловать нежный пушистый висок. Чтобы замирала
телесная дрожь, рассеиваясь от прикосновения. Чтобы исчезла постепенно
ужасная медицинская сетка с лица. Чтобы вернулось зрение и хрустальные
голубоватые яблоки с благодарностью обратились бы на меня - озаряя
счастливым светом. Прежде всего, это было необходимо мне самому. Прежде
всего - мне. Я ведь тоже - человек, скомканный страхом. И у меня дрожит
веко, и у меня колотится сердце в гулкой груди. _М_ы_ - как брат и сестра.
Не надо слез, сестра! Слезы никому еще не помогали. _О_н_и_ только
обрадуются нашим слезам. Не будем _и_х_ радовать. Встань, сестра! Встань и
отряхни горькую влагу со щек. Я ничем не могу помочь тебе. Помни! Мы живем
в такое время, когда человек не может помочь человеку. Он бессилен. Помни!
Мы живем во времени, которое, прорастая внутри себя, паутиною оплетает
каждого из нас. Тысячи крепчайших нитей заставляют плясать
один-единственный разрешенный танец. Только такое коленце. Только под эту
музыку. Помни! Нам дают кров и хлеб, а взамен отнимают душу. Мы с
закрытыми глазами бежим по лезвию - в никуда. Шаг влево, шаг вправо -
клацают механические челюсти. Встань, сестра! Тебя заставили отказаться от
мужа, а дочь твою - от отца. Таков наш прекрасный мир. Я не в состоянии
изменить его. Прости меня, сестра! Я теперь оставляю тебя одну. Слышишь,
засопели над пахотой гнусавые утренние рожки? За мною самим началась
охота. Слышишь визгливый лай и хорканье разгоряченных глоток? Это гончие
несутся по следу. Быстро поднимается заря. Испаряется последняя влага
жизни. Прости меня, сестра, вытри слезы и забудь обо мне. Время мое
истекло. Я прощаюсь с тобой навсегда. Встань, сестра! Встань и иди, ликуя.
Путь твой во мраке...
Я не знаю: говорил я все это или нет? Вероятно, нет. Я же не
сумасшедший. Передо мною действительно вырастала стена. Шевелились губы, и
звуки лопались мыльными пузырями. Ниночка, присев около табуретки, тихо и
сосредоточенно гладила мать по лицу: Пойдем, уложу тебя, поздно... -
Солнечный свет стоял, как в воде. Равнодушный, рассеянный. Обе они
находились чрезвычайно далеко от меня. Я невольно прибавлял шаг.
Надвигалась полуденная жара. Рыжий тягучий дым, выползающий из завода,
перегнал меня и беззвучно выплеснулся вперед, распространяя вокруг запах
горелой кости. Там, где он проходил, трава желтела и мгновенно
скручивалась, а в пыли оставался темный мазутный отпечаток. Карась,
затрепетав ноздрями, произнес с неподдельным восхищением: Воздух сегодня
изумительный... Чувствуешь, какой воздух?.. Кр-р-р-асота!.. - Он нисколько
не притворялся. Я оглядывался, как затравленный. В городе происходило
столпотворение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
скрипучие шестеренки и утащили изломанное тело внутрь. Плотно сомкнулись
зубья. Пала чернота. Тюрьма в областном центре. Воспаление легких.
Больница. Женщина без ресниц, точно клейстером, облитая до колен серым
блестящим платьем, поднимала фальшивый изгиб руки: В этом году
удивительный грибной сезон. У-ди-ви-тель-ный! По опушкам - где сухое
болото. В старом тихом березняке - из-под прелых листьев. С краю торфяника
- в кочках, в трухе, в серебристом упругом мху. Срежешь - ножка шевелится,
срежешь - ножка шевелится. Больно. Пищит, как живая мышь. - Она разливала
по чашкам светлый дымящийся кипяток. - Пейте, пожалуйста, у меня
исключительная заварка, продавали наборы: пачка индийского и клопомор. -
Голые резиновые веки, жидкие зрачки, волосы, стянутые на затылке так, что
дугой подскочили брови. Это было вчера. Я спросил, сатанея: Когда он умер?
- Кто умер? - Ваш муж. - Какой-такой муж? - Обыкновенный. - Ах, муж!.. -
Вот именно, муж. - Муж мой умер давно. - Неужели давно? - Целый месяц
прошел. - Всего один месяц? - Так нам сообщили _о_т_т_у_д_а_. - Женщина
пожимала плечами. Квартира была очень чистая. Маленькая кухня была очень
чистая. Очень чистый солнечный свет лился через очень чистые, холодные,
совсем неживые стекла. Я прихлебывал кипяток. Дрожала никелированная
крышка на чайнике. Все было отброшено, забыто, развеяно в легкий и
ненужный прах. Уже тогда начала вырастать стена. Длинная угловатая фигура,
словно привидение, бесшумно остановилась в дверях: Мама, что этому типу
надо? - Ниночка, это корреспондент из Москвы. - Здра-а-асьте, товарищ
корреспондент! - Здравствуйте, Нина. - А теперь: до свида-а-ания, товарищ
корреспондент! - Ниночка! - Мама! - Ниночка! - Мама, пусть он уйдет!!.. -
Нина, я приехал сюда, чтобы детально во всем разобраться. - Спасибо, уже
разобрались! - Может быть, я сумею хоть немного помочь вам. - Спасибо, уже
помогли! - Честное слово, я ни в чем не виноват. - Хватит!!!.. - Ниночка
глядела на меня с откровенной ненавистью. Она побелела, как молоко, и
вдруг стремительно обернулась к женщине, которая тут же закрыла лицо
руками. - Мама!.. Мы же никого ни о чем не просили!.. Боже мой!.. Он же
хочет, чтобы опять - весь этот кошмарный ужас!.. Мама!.. Я боюсь его,
боюсь - он, наверное, _д_о_б_р_ы_й _ч_е_л_о_в_е_к_!.. - Голос у нее
панически зазвенел. Тогда женщина, не отвечая, не отнимая рук, повернулась
к серванту и медленно, но чрезвычайно сильно ударилась о него головой,
точно в беспамятстве - раз, другой, третий. Она стукалась, видимо, не
ощущая, и мычала в раскачивании что-то неразличимо-страшное: слезы,
почему-то интенсивного красного цвета, продавливались сквозь пальцы. С
грохотом оборвался дуршлаг. - Уходите!.. Уходите сейчас же!.. - невыносимо
закричала Ниночка, прижимая кулаки к груди. Я не мог пошевелиться. Они тут
все сумасшедшие. Целый город. Хронос! Хронос! Ковчег! Мутная струя пара
вылетала из чайника вверх. У меня отнимались ноги. Ниночка, обхватив мать
за плечи, силой усадила ее на табуретку и пихала в распяленный мычанием
рот желтую полированную пилюлю. Как спасение. - Сонных корней хочу, -
сразу же, очень внятно, сказала женщина, отдирая с бровей полиэтиленовые
пальцы. - Хочу корень крапивы, оживающий ровно в полночь, и хочу звериный
папоротник, расцветающий на крови, и хочу сахарный сладкий корень
тысячесмертника... - По-моему, она ничего не видела. Глаза у нее стали
ярко-зеленые, точно молодая трава, а на лице проступила отчетливая бурая
сетка, словно нанесенная йодом, и под сеткой этой, переплетаясь густыми
веточками и набухая синью, чуть не разрывая кожу, выпучивая бледный пот,
бились, судорожные, узловатые, жестокие и болезненные вены.
Мне хотелось прижать их ладонью. Всем теплом. Мне хотелось -
разгладить, успокоить и поцеловать нежный пушистый висок. Чтобы замирала
телесная дрожь, рассеиваясь от прикосновения. Чтобы исчезла постепенно
ужасная медицинская сетка с лица. Чтобы вернулось зрение и хрустальные
голубоватые яблоки с благодарностью обратились бы на меня - озаряя
счастливым светом. Прежде всего, это было необходимо мне самому. Прежде
всего - мне. Я ведь тоже - человек, скомканный страхом. И у меня дрожит
веко, и у меня колотится сердце в гулкой груди. _М_ы_ - как брат и сестра.
Не надо слез, сестра! Слезы никому еще не помогали. _О_н_и_ только
обрадуются нашим слезам. Не будем _и_х_ радовать. Встань, сестра! Встань и
отряхни горькую влагу со щек. Я ничем не могу помочь тебе. Помни! Мы живем
в такое время, когда человек не может помочь человеку. Он бессилен. Помни!
Мы живем во времени, которое, прорастая внутри себя, паутиною оплетает
каждого из нас. Тысячи крепчайших нитей заставляют плясать
один-единственный разрешенный танец. Только такое коленце. Только под эту
музыку. Помни! Нам дают кров и хлеб, а взамен отнимают душу. Мы с
закрытыми глазами бежим по лезвию - в никуда. Шаг влево, шаг вправо -
клацают механические челюсти. Встань, сестра! Тебя заставили отказаться от
мужа, а дочь твою - от отца. Таков наш прекрасный мир. Я не в состоянии
изменить его. Прости меня, сестра! Я теперь оставляю тебя одну. Слышишь,
засопели над пахотой гнусавые утренние рожки? За мною самим началась
охота. Слышишь визгливый лай и хорканье разгоряченных глоток? Это гончие
несутся по следу. Быстро поднимается заря. Испаряется последняя влага
жизни. Прости меня, сестра, вытри слезы и забудь обо мне. Время мое
истекло. Я прощаюсь с тобой навсегда. Встань, сестра! Встань и иди, ликуя.
Путь твой во мраке...
Я не знаю: говорил я все это или нет? Вероятно, нет. Я же не
сумасшедший. Передо мною действительно вырастала стена. Шевелились губы, и
звуки лопались мыльными пузырями. Ниночка, присев около табуретки, тихо и
сосредоточенно гладила мать по лицу: Пойдем, уложу тебя, поздно... -
Солнечный свет стоял, как в воде. Равнодушный, рассеянный. Обе они
находились чрезвычайно далеко от меня. Я невольно прибавлял шаг.
Надвигалась полуденная жара. Рыжий тягучий дым, выползающий из завода,
перегнал меня и беззвучно выплеснулся вперед, распространяя вокруг запах
горелой кости. Там, где он проходил, трава желтела и мгновенно
скручивалась, а в пыли оставался темный мазутный отпечаток. Карась,
затрепетав ноздрями, произнес с неподдельным восхищением: Воздух сегодня
изумительный... Чувствуешь, какой воздух?.. Кр-р-р-асота!.. - Он нисколько
не притворялся. Я оглядывался, как затравленный. В городе происходило
столпотворение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69