Может,
какое-нибудь государство скажет, что оно выполнило ваше условие, а на
самом деле все останется, как было? Почем знать? Как вы это проверите?
- Будем наблюдать.
- У вас есть способ как-то обнаружить расщепляющиеся материалы?
- Так, совсем правильно, - подтвердил Смит.
- Ну, даже если вы будете знать... скажем так: вы обнаружили, что
где-то остались большие количества, не рассредоточенные... и как вы
поступите?
- Распустим их в воздух, - скамью Смит. - Очень громко обезвредим.
- Но...
- Мы назначаем окончательное время. Непременно в такой день все
запасы разделить. Пришел такой день, и в некотором месте запасы все равно
есть, тогда они авто... авто...
- ...автоматически.
- Спасибо, очень добрый. Это самое слово, никак не мог достать. Они
автоматически взрываются в воздух.
Настила неловкое молчание. Я понимал, репортеры гадают: может, их
провели, разыграли? Может, они просто попались на удочку ловкого мошенника
в каком-то дурацком жилете?
- Уже наш механизм совсем точно показывает, где есть все запасы, -
небрежно заметил Смит.
- Ах, черт меня подери! - охрипшим от волнения голосом выкрикнул
кто-то. - Та летучая машинка времени!
И тут они как с цепи сорвались - наперегонки бросились к своим
машинам. Никто нам больше слова не сказал, никто и не подумал с нами
попрощаться: они спешили сообщить миру новость.
Ну, вот и все, подумал я с горечью. Я был точно выжатый лимон.
Теперь пришельцы вольны нагрянуть к нам, когда им вздумается и как
вздумается, человечество будет в восторге. Они не могли бы найти лучшего
способа добиться своего - никакие доводы, уговоры, никакие посулы и
приманки не принесли бы им такого быстрого и верного успеха. Эта новость
вызовет бурю ликования во всем мире, миллионы людей потребуют, чтобы их
правительства немедля согласились на это единственное выставленное
пришельцами условие, и никто не станет слушать никаких здравых и трезвых
советов.
Любое соглашение между нами и пришельцами, если это не пустые слова,
а договор, который можно осуществить на деле, непременно должно бы
строиться на практической, реальной основе, чтобы было какое-то равновесие
и возможность проверки. Каждая сторона обязуется внести свой вклад - и
твердо знает, что, нарушив обязательства, неминуемо должна будет понести
определенное наказание. А теперь конец всякому равновесию и всякой
проверке, дорога пришельцам открыта. Они предложили то единственное, чего
жаждали народы - не правительства, а именно народы, во всяком случае,
верили, что жаждут этого превыше всего на свете - и, конечно, будут этого
требовать, и ничем их не остановишь.
И все это обман. Меня обманом заставили пронести на Землю ту машинку,
меня прижали к стене, так что поневоле пришлось просить о помощи, - и
помощь явилась в лице этого самого Смита, по крайней мере он в ней
участвует. И его сообщение о единственном условии пришельцев тоже едва ли
не обман. Все это старо, как мир. Люди ли, пришельцы ли - все одинаковы.
Если чего захочется позарез - добывают правдами и неправдами, не
стесняются, тут уж все средства хороши.
Где нам с ними тягаться. Они с самого начала умели нас перехитрить, а
теперь мы и вовсе выпустили вожжи из рук, и на этом Земле - крышка.
Смит удивленно смотрит вслед убегающим репортерам.
- Что такое?
Будто не понимает. Ох, свернуть бы ему шею...
- Идем, - сказал я. - Отведу вас в муниципалитет. Ваш приятель сейчас
там лечит людей.
- Но почему так бегут? Почему так кричат? Какая причина?
- Еще спрашивает! - сказал я. - Вы же сами заварили эту кашу.

23
Я вернулся домой - и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на
крыльце. Она вся сжалась, затаилась, одна против всего мира. Я увидал ее
издали и ускорил шаг, никогда в жизни я так ей не радовался. Во мне все
смешалось: и радость, и смирение, и такая нахлынула безмерная, еще ни разу
не испытанная нежность, что я едва не задохнулся.
Бедная девочка! Нелегко ей. Дня не прошло, как она вернулась домой, и
вдруг в ее родном доме, в том Милвилле, какой она помнила и любила, все
полетело в тартарары.
Из сада, где, наверно, все еще росли на кустиках крохотные
пятидесятидолларовые бумажки, донесся крик.
Я отворил калитку, услыхал этот яростный вопль да так и застыл.
Нэнси подняла голову и увидела меня.
- Это ничего, Брэд, - успокоила она. - Это просто Хайрам. Хигги велел
ему сторожить деньги. А в сад все время лезут ребятишки, знаешь, мелюзга
лет по восемь, по десять. Им только хочется сосчитать, сколько денег на
каждом кусте. Они ничего плохого не делают. А Хайрам все равно их гоняет.
Знаешь, иногда мне его жалко.
- Хайрама жалко? - изумился я. Вот уж не ждал: по-моему, можно
пожалеть кого угодно, только не Хайрама. - Да он же просто болван и гад.
- Но этот болван и гад что-то хочет доказать всему свету, а что - и
сам не знает.
- Что у него силы, как у быка...
- Нет, - сказала Нэнси, - совсем не в том суть.
Из сада во весь дух выбежали два мальчугана и мигом скрылись в конце
улицы. Хайрама не было видно. И вопли затихли. Он свое дело сделал:
прогнал мальчишек.
Я сел на ступеньку рядом с Нэнси.
- Брэд, - сказала она. - Все очень нехорошо. Все идет как-то не так.
Я только головой мотнул: конечно, она права.
- Я была в муниципалитете, - продолжала Нэнси. - Там это ужасное
существо, эта сморщенная обезьяна всех лечит. Папа тоже там. Помогает. А я
просто не могла оставаться. Это невыносимо.
- Ну, что уж тут такого плохого? Этот... это существо - называй как
хочешь, - вылечил нашего дока Фабиана. Док опять на ногах, бодрый, будто
заново родился. И у Флойда Колдуэлла больше не болит сердце, и...
Ее передернуло.
- Вот это и ужасно. Они все как будто заново родились. Стали крепче и
здоровей, чем когда-либо. Он их не лечит, Брэд, он их чинит, как машины.
Колдовство какое-то. Даже непристойно. Какой-то сухой, морщинистый карлик
оглядывает людей, не говоря ни слова, просто обходит кругом и оглядывает
со всех сторон, и совершенно ясно, что он их не снаружи осматривает, а
заглядывает в самое нутро. Я это чувствую. Не знаю как, но чувствую. Как
будто он залезает к нам внутрь и... - Она вдруг оборвала на полуслове. -
Ты меня прости. Напрасно я так говорю. Это даже как-то не очень прилично.
- Вообще наше положение не очень приличное, - сказал я. - Пожалуй,
придется менять свои понятия о том, что прилично, а что неприлично.
Пожалуй, очень многое придется менять и самим меняться. И это будет не
слишком приятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70