Ибо настанет время - все равно, через
сто лет или через тысячу, - когда мы встретимся еще и с другими разумными
существами - жителями иных миров, и нельзя нам в первый же раз не
выдержать испытания.
А здесь со мною уселись в кружок представители иного разума - и не
может быть для меня других правил, чем для всего человечества в целом.
Надо поступать так, как должен бы, на мой взгляд, поступать весь род
людской, - а стало быть, раз угощают, надо есть.
Наверно, я рассуждал не так связно. Неожиданности сыпались одна за
другой, я не успевал опомниться. Оставалось решать мгновенно - и
надеяться, что не ошибся.
Но мне не пришлось узнать, верно ли я решил: по кругу еще только
начали передавать еду, как вдруг из сверкающего шара послышалось мерное
тиканье - не громче, чем тикают в пустой комнате часы, но все мигом
вскочили и уставились на шар.
Я тоже вскочил и тоже во все глаза смотрел на странный аппарат; про
меня явно забыли, все внимание приковано было к этому блестящему мячу.
А он все тикал, блеск его замутился и светящаяся мгла поползла от
него вширь, как стелются по прибрежным лугам речные туманы.
Нас обволокло этой светящейся мглой, и в ней стали складываться
странные образы - сперва зыбкие, расплывчатые... понемногу они сгущались,
становились отчетливей, хотя так и не обрели плоти; словно во сне или в
сказке, все было очень подлинное, зримое, но в руки не давалось.
И вот мгла рассеялась - или, может быть, просто мы больше ее не
замечали, ибо она создала не только образы и очертания, но целый мир, и мы
оказались внутри его, хотя и не участниками, а всего лишь зрителями.
Мы стояли на террасе здания, которое на Земле назвали бы виллой. Под
ногами были грубо обтесанные каменные плиты, в щелях между ними
пробивалась трава, за нами высилась каменная кладка стен. И однако стены
казались неплотными, тоже какими-то туманными, словно театральная
декорация, вовсе и не рассчитанная на то, что кто-то станет ее пристально
разглядывать и пробовать на ощупь.
А перед нами раскинулся город - очень уродливый, лишенный и намека на
красоту. Каменные ящики, сложенные для чисто практических надобностей; у
строителей явно не было ни искры воображения, никаких стройных замыслов и
планов, они знали одно: громоздить камень на камень так, чтобы получилось
укрытие. Город был бурый, цвета засохшей глины, и тянулся, сколько хватал
глаз - беспорядочное скопище каменных коробок, теснящихся как попало,
впритык одна к другой, так что негде оглядеться и вздохнуть.
И все же он был призрачным, этот огромный, тяжеловесный город, ни на
миг его стены не стали настоящим плотным камнем. И каменные плиты у нас
под ногами тоже не стали настоящим каменным полом. Верней бы сказать, что
мы парили над ними, не касаясь их, выше их на какую-то долю дюйма.
Было так, словно мы очутились внутри кинофильма, идущего в трех
измерениях, фильм шел вокруг нас своим чередом, и мы знали, что мы -
внутри него, ибо действие разыгрывалось со всех сторон, актеры же и не
подозревали о нашем присутствии; и хоть мы знали, что мы здесь, внутри, мы
в то же время чувствовали свою непричастность к происходящему: странным
образом, объятые этим колдовским миром, мы все-таки оставались
выключенными из него.
Сперва я просто увидел город, потом понял: город охвачен ужасом. По
улицам сломя голову бегут люди, издали доносятся стоны, рыдания и вопли
обезумевшей, отчаявшейся толпы.
А потом и город, и вопли - все исчезло в яростной вспышке слепящего
пламени, оно расцвело такой нестерпимой белизной, что внезапно в глазах
потемнело. Тьма окутала нас, и во всем мире не осталось ничего, кроме
тьмы, да оттуда, где вначале расцвел ослепительный свет, теперь обрушился
на нас громовой раскатистый грохот.
Я осторожно шагнул вперед, протянул руки. Они встретили пустоту, и я
захлебнулся, похолодел, я понял - пустоте этой нет ни конца, ни края...
да, конечно же, я в пустоте, я и прежде знал, что все это только
мерещится, а теперь видения исчезли, и я вечно буду вслепую блуждать в
черной пустоте.
Я не смел больше сделать ни шагу, не смел шевельнуться и стоял
столбом... нелепо, бессмысленно, и все же я чувствовал, что стою на краю
площадки и если ступаю еще шаг - полечу в пустоту, в бездонную пропасть.
Потом тьма начала бледнеть, и скоро в сером сумраке я снова увидел
город - его сплющило, разбило вдребезги, придавило к земле, по нему
проносились черные смерчи, метались языки пламени, кучи пепла - все
кружилось в убийственном вихре разрушения. А над городом клубилось
чудовищное облако, словно тысячи грозовых туч слились в одну. И из этой
бешеной пучины исходило глухое рычание - свирепый голос смерти, страха,
судьбы, яростный, леденящий душу вой самого Зла.
А вот и мои новые знакомцы - чернокожие, хохлатые, они застыли,
оцепенели словно бы в страхе - и смотрят, смотрят... и кажется, их сковал
не просто страх, а некий суеверный ужас.
Я стоял недвижно, как и они, точно окаменел, а меж тем грохот стихал.
Над руинами вились струйки дыма - и когда, наконец, громовой рык умолк,
стали слышны вздохи, хруст и треск: это рушились и оседали последние
развалины. Но теперь уже не было воплей, жалобных стонов и плача. В городе
не осталось ничего живого, ничто не двигалось, только рябь проходила по
грудам мусора: они осыпались, укладывались все плотнее, широким кольцом
окружая совершенно ровную и голую черную пустыню, оставшуюся там, где
впервые расцвел ослепительный свет.
Серая мгла рассеивалась, и город тоже таял. Там, где прежде
расположилась компания хохлатых, в самой середине круга вновь поблескивал
линзами странный шар. А самих хохлатых и след простыл. Только из редеющей
серой мглы донесся пронзительный крик - но не крик ужаса, совсем не тот
вопль, что слышался над городом перед тем, как взорвалась бомба.
Да, теперь понятно - у меня на глазах город был разрушен ядерным
взрывом, я видел это словно на экране телевизора. И этим "телевизором"
был, конечно, блестящий шар из линз. Это какой-то чудодейственный
механизм, он вторгся во время и выхватил из прошлого роковое мгновенье
истории.
Серая мгла окончательно рассеялась, вновь настала ночь, золотилась
луна, сияла звездная пыль, серебряные склоны холмов мягкими изгибами
сбегали к живому, переливчатому серебру ручья.
По дальнему склону мчались быстрые гибкие фигуры, в лунном свете
серебрились хохлатые головы, они бежали во весь дух, оглашая ночь воплями
притворного ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
сто лет или через тысячу, - когда мы встретимся еще и с другими разумными
существами - жителями иных миров, и нельзя нам в первый же раз не
выдержать испытания.
А здесь со мною уселись в кружок представители иного разума - и не
может быть для меня других правил, чем для всего человечества в целом.
Надо поступать так, как должен бы, на мой взгляд, поступать весь род
людской, - а стало быть, раз угощают, надо есть.
Наверно, я рассуждал не так связно. Неожиданности сыпались одна за
другой, я не успевал опомниться. Оставалось решать мгновенно - и
надеяться, что не ошибся.
Но мне не пришлось узнать, верно ли я решил: по кругу еще только
начали передавать еду, как вдруг из сверкающего шара послышалось мерное
тиканье - не громче, чем тикают в пустой комнате часы, но все мигом
вскочили и уставились на шар.
Я тоже вскочил и тоже во все глаза смотрел на странный аппарат; про
меня явно забыли, все внимание приковано было к этому блестящему мячу.
А он все тикал, блеск его замутился и светящаяся мгла поползла от
него вширь, как стелются по прибрежным лугам речные туманы.
Нас обволокло этой светящейся мглой, и в ней стали складываться
странные образы - сперва зыбкие, расплывчатые... понемногу они сгущались,
становились отчетливей, хотя так и не обрели плоти; словно во сне или в
сказке, все было очень подлинное, зримое, но в руки не давалось.
И вот мгла рассеялась - или, может быть, просто мы больше ее не
замечали, ибо она создала не только образы и очертания, но целый мир, и мы
оказались внутри его, хотя и не участниками, а всего лишь зрителями.
Мы стояли на террасе здания, которое на Земле назвали бы виллой. Под
ногами были грубо обтесанные каменные плиты, в щелях между ними
пробивалась трава, за нами высилась каменная кладка стен. И однако стены
казались неплотными, тоже какими-то туманными, словно театральная
декорация, вовсе и не рассчитанная на то, что кто-то станет ее пристально
разглядывать и пробовать на ощупь.
А перед нами раскинулся город - очень уродливый, лишенный и намека на
красоту. Каменные ящики, сложенные для чисто практических надобностей; у
строителей явно не было ни искры воображения, никаких стройных замыслов и
планов, они знали одно: громоздить камень на камень так, чтобы получилось
укрытие. Город был бурый, цвета засохшей глины, и тянулся, сколько хватал
глаз - беспорядочное скопище каменных коробок, теснящихся как попало,
впритык одна к другой, так что негде оглядеться и вздохнуть.
И все же он был призрачным, этот огромный, тяжеловесный город, ни на
миг его стены не стали настоящим плотным камнем. И каменные плиты у нас
под ногами тоже не стали настоящим каменным полом. Верней бы сказать, что
мы парили над ними, не касаясь их, выше их на какую-то долю дюйма.
Было так, словно мы очутились внутри кинофильма, идущего в трех
измерениях, фильм шел вокруг нас своим чередом, и мы знали, что мы -
внутри него, ибо действие разыгрывалось со всех сторон, актеры же и не
подозревали о нашем присутствии; и хоть мы знали, что мы здесь, внутри, мы
в то же время чувствовали свою непричастность к происходящему: странным
образом, объятые этим колдовским миром, мы все-таки оставались
выключенными из него.
Сперва я просто увидел город, потом понял: город охвачен ужасом. По
улицам сломя голову бегут люди, издали доносятся стоны, рыдания и вопли
обезумевшей, отчаявшейся толпы.
А потом и город, и вопли - все исчезло в яростной вспышке слепящего
пламени, оно расцвело такой нестерпимой белизной, что внезапно в глазах
потемнело. Тьма окутала нас, и во всем мире не осталось ничего, кроме
тьмы, да оттуда, где вначале расцвел ослепительный свет, теперь обрушился
на нас громовой раскатистый грохот.
Я осторожно шагнул вперед, протянул руки. Они встретили пустоту, и я
захлебнулся, похолодел, я понял - пустоте этой нет ни конца, ни края...
да, конечно же, я в пустоте, я и прежде знал, что все это только
мерещится, а теперь видения исчезли, и я вечно буду вслепую блуждать в
черной пустоте.
Я не смел больше сделать ни шагу, не смел шевельнуться и стоял
столбом... нелепо, бессмысленно, и все же я чувствовал, что стою на краю
площадки и если ступаю еще шаг - полечу в пустоту, в бездонную пропасть.
Потом тьма начала бледнеть, и скоро в сером сумраке я снова увидел
город - его сплющило, разбило вдребезги, придавило к земле, по нему
проносились черные смерчи, метались языки пламени, кучи пепла - все
кружилось в убийственном вихре разрушения. А над городом клубилось
чудовищное облако, словно тысячи грозовых туч слились в одну. И из этой
бешеной пучины исходило глухое рычание - свирепый голос смерти, страха,
судьбы, яростный, леденящий душу вой самого Зла.
А вот и мои новые знакомцы - чернокожие, хохлатые, они застыли,
оцепенели словно бы в страхе - и смотрят, смотрят... и кажется, их сковал
не просто страх, а некий суеверный ужас.
Я стоял недвижно, как и они, точно окаменел, а меж тем грохот стихал.
Над руинами вились струйки дыма - и когда, наконец, громовой рык умолк,
стали слышны вздохи, хруст и треск: это рушились и оседали последние
развалины. Но теперь уже не было воплей, жалобных стонов и плача. В городе
не осталось ничего живого, ничто не двигалось, только рябь проходила по
грудам мусора: они осыпались, укладывались все плотнее, широким кольцом
окружая совершенно ровную и голую черную пустыню, оставшуюся там, где
впервые расцвел ослепительный свет.
Серая мгла рассеивалась, и город тоже таял. Там, где прежде
расположилась компания хохлатых, в самой середине круга вновь поблескивал
линзами странный шар. А самих хохлатых и след простыл. Только из редеющей
серой мглы донесся пронзительный крик - но не крик ужаса, совсем не тот
вопль, что слышался над городом перед тем, как взорвалась бомба.
Да, теперь понятно - у меня на глазах город был разрушен ядерным
взрывом, я видел это словно на экране телевизора. И этим "телевизором"
был, конечно, блестящий шар из линз. Это какой-то чудодейственный
механизм, он вторгся во время и выхватил из прошлого роковое мгновенье
истории.
Серая мгла окончательно рассеялась, вновь настала ночь, золотилась
луна, сияла звездная пыль, серебряные склоны холмов мягкими изгибами
сбегали к живому, переливчатому серебру ручья.
По дальнему склону мчались быстрые гибкие фигуры, в лунном свете
серебрились хохлатые головы, они бежали во весь дух, оглашая ночь воплями
притворного ужаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70